— Первое, что я украл, был бутерброд, помнишь? С этого и началась моя уголовная биография. И у Рода я ничего не украл. Немного виски и пара — другая банок супа не должны приниматься в расчет, правда?
— Уж не начинаешь ли ты новую жизнь?
— И не рассчитывай. Я все-таки кое-что украл. У этого... как его... Мартина.
— Карточка? Это не считается.
— Плюс восемьдесят пять долларов. Это считается. — И я рассказал ей все про конверт в ящике.
— Господи! — вздохнула она.
— Что с тобой?
— Так ты и в самом деле вор-взломщик.
— А ты что думала?
Она пожала плечами.
— Я, наверное, ужасно наивная. Все время забываю, что ты действительно взломщик. Забрался в чей-то офис, а там деньги, ты их и взял. Совершенно машинально.
У меня было готово возражение, но вместо него я сказал:
— Тебя это смущает?
— Не сказала бы. Почему это должно меня смущать?
— Не знаю.
— Просто сбивает с толку.
— Наверное, это объяснимо.
— Да нет, вовсе меня это не смущает.
Потом мы молчали почти всю дорогу. Когда добрались до Четырнадцатой, я взял Рут за руку, и она не отнимала ее весь остаток пути. У нашего дома она достала ключ от парадной двери, но ключ заедал, и она провозилась столько же времени, сколько в первый раз потратил я сам, чтобы открыть эту самую дверь без всяких ключей. Я сказал ей об этом, когда мы поднимались по лестнице, и она засмеялась. На четвертом этаже Рут подошла к квартире 4-Ф и хотела вставить ключ в замочную скважину.
— Не пойдет.
Она удивленно обернулась.
— Не та квартира. Не годится к воинской службе.
— Что?
— 4-Ф — это призывная категория. Нам нужна 5-Т.
— Ой, Господи! — выдохнула она и покраснела. — Мне показалось, что я у себя дома. На Бэнк-стрит.
— У тебя квартира на четвертом этаже по фасаду?
— М-м, четвертый этаж у нас самый верхний. А на этаже четыре квартиры. Наш дом не такой узкий, как этот. — Мы отошли к лестничному маршу. — Хорошо, что никто не высунулся, а то было бы неудобно.
— Поздно беспокоиться.
У квартиры Рода Рут снова выудила связку ключей, помедлила и опять бросила их в сумку.
— Я, кажется, куда-то подевала ключи.
— Брось, Рут.
— Посмотрим, как ты откроешь без ключей. Ты же мастер.
— Да, мастер, но зачем?
— Хочу посмотреть, как ты это делаешь.
— Ну и глупо, — сказал я. — Еще кто-нибудь увидит, как я тут изображаю слесаря. Зачем рисковать? Да и замки здесь хитроумные, во всяком случае «медеко». Иногда с ним так намучаешься!..
— Но раньше ведь ты открывал, правда же?
— Да, открывал, но...
— Кошек я уже накормила. — Я обернулся и уставился на нее. — Я уже накормила Эстер и Мордехая.
— Да?
— Я это днем сделала, когда сюда возвращалась. Воды в миску налила и сухого корма оставила.
— Понятно.
— Я подумала, до чего это, должно быть, волнительно — посмотреть, как ты отпираешь замок. Если увижу, как ты это делаешь... м-м... я просто, наверное, голову потеряю, так меня это... м-м... взбудоражит.
— А-а...
Я достал из кармана отмычки.
— Я, наверное, ненормальная, — проговорила она и, обхватив меня сзади за пояс, прижалась ко мне. Я чувствовал тепло ее тела. — Извращенка и вообще.
— Очень может быть.
— Тебя это смущает?
— Я думаю, привыкну, — сказал я и принялся за замки.
* * *
— Знаешь, я, кажется, была права. Никогда не думала, что я такая сучка и извращенка, — сказала она, сладко зевнув и устраиваясь поудобнее возле меня. Моя рука медленно гуляла по изгибам ее тела, словно запоминая каждый бугорок и каждую тайную долину. Сердце у меня снова билось ровно. Я лежал, закрыв глаза и прислушиваясь к приглушенному шуму улицы.
— Берни, у тебя замечательные руки!.. — сказала она.
— Мне следовало бы стать хирургом.
— Ой, сделай так еще раз! Просто чудо какое-то. Неудивительно, что замки сами у тебя открываются. Ни к чему тебе все эти хитроумные приспособления. Только прикоснись к замку, погладь его, и он весь тает, раскрывается.
— Ты, вижу, малость тронулась, да?
— Совсем чуть-чуть. А руки у тебя все равно волшебные. Мне бы такие.
— Нормальные руки у тебя, малыш.
— Правда?..
Ее руки пришли в движение.
— Эй! — окликнул я ее.
— Что-нибудь не так?
— Ты знаешь, что делаешь, женщина?
— А ты знаешь?
— Играешь с огнем.
— Неужели?
Первый раз все произошло быстро, напряженно, как бы даже отчаянно. Сейчас мы не торопились, оба были чутки друг к другу, нежны и ласковы. Не звучала музыка, а только доносился глухой шум откуда-то снизу, но в ушах у меня пела какая-то хватающая за душу джазовая мелодия с негромким всхлипами сакса. «Рут, Рут, милая Рут!» — выдавил я и, закрыв глаза, кончился и вознесся на небеса.
* * *
Утром я проснулся первым. Какое-то время после пробуждения я еще чувствовал беспокойство.
Под закрытыми веками мелькали обрывки уходящего сна; я старался ухватить его, узнать, что он значит. Но сон ушел, растворился в прошлом. Я немного полежал, не двигаясь, потом повернулся на бок. Она здесь, рядом, и я был благодарен за это судьбе. Я долго смотрел на нее, прислушиваясь к ее мерному дыханию. Потом надумал кое-что сделать и осуществил это.
В конце концов мы все-таки выбрались из постели, слазили под душ, собрали наспех скинутую вчера одежду. Она заварила кофе, поджарила тосты, и мы молча сели завтракать.
Молчание было нехорошее, тягостное. Подручный Рэя Киршмана, Лорен, принялся бы колотить своей дубинкой по ладони, рассуждая о флюидах тревоги в воздухе, и это объяснение было бы не хуже любого другого. Мне и в самом деле чудилось что-то в наклоне ее головы и плотно сжатых губах, что-то неладное.
— В чем дело, Рут?
— Рут, — отозвалась она.
— Что?
— Есть такая пьеса «Милая Рут».
— Есть еще конфеты — «Малышка Рут».
— Что ты говорил вчера ночью, под конец, помнишь? «Рут, Рут, милая Рут!» И сегодня утром опять.
— А ты что говорила? «Еще, еще, сладкий, я кончаю!» Но я тебе об этом не говорю за завтраком! Если тебе не нравится твое имя, поменяй его, и точка.
— Мое мне нравится.
— Тогда в чем проблема?
— Ни в чем. Вот что, Берни, если ты будешь звать меня Рут, я буду звать тебя Роджер.
— Какой еще Роджер?
— Роджер Амитидж.
— А-а... — протянул я; потом глаза мои расширились, челюсть отвисла, и я сказал, уже увереннее: — Вот оно что... — Она кивнула. — Твое имя не Рут Хайтауэр.
— Увы, это так. — Она отвела глаза. — Понимаешь, ты назвал себя Роджером, но я знала, что это не настоящее твое имя, и подумала, что мы должны быть в равном положении. Когда выяснилось, кто ты, мне показалось, что легче оставаться Рут. А после просто не было удобного момента, чтобы сказать.
— До сегодняшнего утра не было?
— Если ты собираешься шептать мне на ухо всякие ласковые слова, то называй меня моим настоящим именем.
— Все понятно. Ну?
— Что «ну»?..
— Ну, и как тебя звать по-настоящему? Только не спеши, малышка. Чтобы оно хорошо звучало, когда его произнесешь хриплым шепотом.
— Это нехорошо с твоей стороны.
— Нехорошо? Меня держат за последнего болвана. Заставляют ворковать неизвестно с кем над твоим розовым ушком. И мне же говорят, что это нехорошо? — Я повернул ее лицо к себе. В уголках глаз были слезы. — Ну не надо, слышишь?
Она заморгала что есть силы, но слезы продолжали литься. Она вытерла их ладонью.
— Ну вот, все прошло.
— Факт, прошло.
— Меня зовут Элли.
— Это сокращенное от Элеоноры?
— Нет, от Элейн. Но все зовут меня Элли.
— Элли... а фамилия? Конечно, не Хайтауэр.
— Элли Кристофер.
— Хорошее имя!
— Спасибо.
— И подходит тебе, хотя, знаешь, Рут Хайтауэр тоже подходило. Впрочем, кто я такой, чтобы судить? Кристофер — это по мужу?
— Нет, после развода я взяла девичью фамилию.
— А как фамилия твоего бывшего мужа?
— Какая разница?..
— Наверное, никакой.
— Ты на меня не сердишься, Берни?
— Почему я должен на тебя сердиться?
— Ты не ответил на мой вопрос.
Я молча допил кофе и встал из-за стола.
— У нас обоих масса дел, — сказал я. — Мне нужно попасть к себе в квартиру.
— Не уверена, что это безопасно.
Я тоже не был уверен, но говорить об этом не хотелось. Полиция вряд ли держит квартиру под наблюдением, а сделав телефонный звонок, я узнаю, есть в данный момент кто-либо в ней или нет. Мне хотелось переодеться, и, кроме того, в голове созрела мысль, что хорошо бы иметь при себе денежный неприкосновенный запас. Обстоятельства складывались таким образом, что пять тысяч могли бы очень даже пригодиться.
— Да, масса дел, — продолжал я. — Тебе, наверное, тоже надо забежать домой — переодеться, освежиться, навести марафет. Ах, да, не забудь накормить кошек.
— Постараюсь.
— Еще надо убрать за ними — они ведь у тебя гадят? Потом вынести мусор. Словом, куча домашних дел, отнимающих массу времени.
— Берни...
— У тебя действительно есть кошки? Настоящие абиссинские? Их на самом деле зовут Эстер и Ксеркс?
— Эстер и Мордехай.
— Да, я еще многого о тебе не знаю, верно?
— Черта с два, много! И вообще не понимаю, чего ты раскипятился?
В сущности, я совсем не раскипятился, но все равно смотрел на нее хмуро.
— Что ты от меня хочешь в конце концов? Я всего лишь забежала к уехавшему знакомому полить цветы.
— Да, ты мне ничего не должна, это точно.
— Берни...
— Итак, встречаемся у «Чайлдса». Это на углу Восьмой и Пятьдесят восьмой, — сказал я. — Оттуда два шага до его гостиницы. Ты не раздумала?
— Нет, не раздумала. Я оденусь, как мы вчера договорились... У нас ведь все по-прежнему, Берни?
Я сделал вид, что не заметил последней фразы, и посмотрел на часы.
— Сейчас четверть одиннадцатого. Полагаю, двух часов на личные дела хватит. Добавим четверть часа на непредвиденные обстоятельства — это сколько получается? Так, жду тебя в ресторане в двенадцать тридцать. Тебя это устраивает?
— Вполне.
Я достал парик с кепкой, а она подошла, чтобы помочь. Мне хотелось все сделать самому, но я заставил себя стоять спокойно, пока она возилась с заколками.
— Если не приду к часу, значит, меня арестовали.
— Не смешно!
— В нашей жизни многое не смешно. Не забудь запереть как следует дверь. В городе полно взломщиков.
— Берни...
— Не спорь! На Манхэттене не улицы, а дикие джунгли.
— Берни...
— Что?
— Будь осторожен. Пожалуйста!..
— Я всегда осторожен, — сказал я и ушел.
Глава 11
Я сидел в такси и думал об Элли (которую я по-прежнему называл про себя Рут) и о том, почему я на нее взъелся. Ну, приврала немного — и что? Если подумать, она сильно рисковала, помогая совершенно незнакомому человеку, к тому же, по всей видимости, убийце, находящемуся в розыске. Полагаясь только на свое хваленое чутье, она подвергала себя опасности. Так стоит ли винить ее только за то, что она скрыла свое имя? Вполне разумная предосторожность. Если до меня дотянется цепкая рука закона, я по крайней мере не потащу ее за собой в яму. Не потащу именно потому, что не знаю, кто она такая. Потом ее завертели примитивные страсти, и вместе с ними заговорила совесть. Ей стало стыдно за обман. Тогда она сказала свое настоящее имя, и все встало на свои места.
Что же меня разозлило?
Прежде всего то, что я был откровенен с ней. Это было нечто новое. Какие бы отношения меня ни связывали с женщинами прежде, главный факт моей биографии я держал в строжайшей тайне. Женщина могла знать обо мне все: что я ем на завтрак, в чем ложусь спать, какое арахисовое масло предпочитаю — с орешками или без, чего ей ждать от меня в постели и так далее, и тому подобное. Но ни одна понятия не имела, чем я зарабатываю себе на жизнь. Если и спрашивали об этом, то я отвечал, что только что бросил работу и ищу новое место, что у меня есть частный источник дохода или что живу на инвестиции. Иногда, если очередное знакомство не обещало стать чем-то большим, нежели встречей двух суденышек в бурном ночном море, я придумывал себе какую-либо экзотическую профессию. В разное время я побывал художником-иллюстратором, нейрохирургом, композитором, продолжающим традиции классической музыки, преподавателем физики, биржевым маклером и инженером-строителем из Аризоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28