- Я... я... - произнес я, запинаясь, и споткнулся о лодочную банку. Прекрасное создание слабо улыбнулось.
- Так точно, сэр, - еле слышно ответила она; веки ее вновь опустились, длинные ресницы отчетливо выделялись на фоне упругой светлой кожи лица.
- Надеюсь, вы себя чувствуете лучше? - ухитрился наконец вымолвить я.
- Вы знаете, - сказала она, чуть помедлив, - я уже давно в сознании! Но не осмеливаюсь открыть глаза. Я думала, что умерла, боялась взглянуть из страха, что не увижу вокруг ничего, кроме тьмы. Я боюсь умереть! Расскажите мне, что случилось после того, как корабль затонул. Я помню все предыдущее - ох, как бы мне хотелось позабыть это. - Голос ее прервался рыданием. - Звери... продолжила она после паузы. - И подумать только, что я собиралась выйти замуж за одного из них - лейтенанта германского флота.
- Когда погружалась в эту пучину, - говорила она, - то думала, что уже никогда не остановлюсь. Я не испытывала никаких особо неприятных ощущений, пока неожиданно не устремилась вверх со все возрастающей скоростью; легкие мои готовы были разорваться, я, должно быть, потеряла сознание, потому что больше ничего не помню до того момента, как открыла глаза. Так расскажите же мне, пожалуйста, обо всем, что произошло.
Я рассказал ей о том, как подводная лодка стреляла по шлюпкам и обо всем остальном.
Наше чудесное спасение показалось ей ниспосланным Провидением. Хотя у меня на языке вертелся соответствующий ответ, мне не хватило решимости высказать свои мысли по этому поводу. Ноб подлез к ней и сунул свой нос ей в ладонь. Она принялась гладить его некрасивую морду, а потом прижалась своей щекой к его лбу. Я всегда восхищался Нобом, но тут мне впервые в жизни пришла в голову мысль о том, что неплохо бы мне побывать разочек в его шкуре. Я еще удивился его поведению, поскольку он не больше моего жалует женское общество. А вот с ней - пожалуйста, чувствует себя как рыба в воде. Видимо, решил стать вместо меня дамским угодником, пусть и в собачьем облике. Этот старый прохвост зажмурил глаза, принял самое умильное выражение, на которое был способен, всем своим видом выражая, что это ему приятно. Я возревновал.
- Вам, похоже, нравятся собаки, - сказал я.
- Мне нравится эта собака, - ответила она.
Был ли в ее ответе намек на какую-то личную симпатию ко мне или нет, я не знаю, но воспринял я ее слова именно так и сразу почувствовал себя намного лучше.
Одиноко дрейфуя посреди безбрежной глади, мы как-то быстро привыкли друг к другу. Мы постоянно обшаривали глазами горизонт в поисках дыма от кораблей, оценивали наши шансы на спасение; но вот стемнело, и окутавшая нас ночь скрыла все предметы вокруг.
Мы были голодны, страдали от жажды, холода и неудобств. Наша промокшая одежда почти не просохла, и я знал, что девушке грозит серьезная опасность простудиться холодной ночью в открытой лодке. Пригоршнями я вычерпал из лодки почти всю воду, остатки же удалил посредством своего носового платка процедура весьма длительная и утомительная, особенно для спины. В лодке стало сравнительно сухо, и девушка смогла лечь на дно шлюпки, а высокие борта защищали ее от ночного ветра. Я накрыл ее сверху своей еще влажной курткой. Но все было напрасно. При свете луны, освещавшем изящные контуры ее тела, я увидел, что она вся дрожит.
- Что же мне еще сделать? - спросил
- Вы же не выдержите всю ночь на таком холоде. Вы можете что-нибудь предложить?
Она покачала головой. - Будем переносить трудности с улыбкой, - ответила она, помедлив секунду. Ноблер примостился рядом со мной на сиденье, спиной прижавшись к моей ноге. Я же с болью в сердце смотрел на девушку, понимая в глубине души, что она может не дожить до утра; да что говорить, потрясение, холод, пережитой ужас вполне способны убить практически любую женщину. И пока я смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, беспомощную, в груди моей медленно зарождалось какое-то новое чувство, которого прежде я никогда не испытывал. Я чуть с ума не сошел, пытаясь придумать способ согреть девушку, вернуть тепло остывающей крови в ее жилах. Я и сам замерз, хотя и позабыл об этом, пока Ноб не отодвинулся от меня. Нога моя, к которой он прижимался, стала замерзать, и я вдруг сообразил, что в этом месте мне было тепло. И сразу же меня озарило, как согреть девушку. Я наклонился было к ней, чтобы претворить мою идею в жизнь, но внезапно почувствовал себя очень неловко. Позволит ли она мне такие действия? Но тут я заметил, как все сильнее и сильнее дрожит ее тело, реагируя на быстро понижающуюся температуру, и, преодолев свою стыдливость, улегся рядом с ней, обнял и прижал ее тело вплотную к своему.
С внезапным криком испуга она отстранилась от меня и попыталась оттолкнуть.
- Простите меня, - ухитрился проговорить я. - Это единственный способ. Вы умрете от холода, если не согреетесь, а Ноб и я - единственные источники тепла в наших условиях.
Прижав ее к себе крепко-крепко, я позвал Ноба и велел ему прижаться к спине девушки. Она больше не сопротивлялась, когда осознала мои намерения; два-три раза судорожно вздохнула, потом принялась тихо плакать, уткнувшись лицом мне в плечо, и, наконец, уснула.
Глава II
Ближе к утру я, должно быть, задремал после мучительного бодрствования, которое, казалось, измерялось днями, а не часами. Когда я наконец открыл глаза, был уже день, волосы девушки покрывали мое лицо, дыхание ее было ровным. Во сне она изменила свое положение, так что теперь я видел ее лицо чуть ли не в дюйме от себя, а губы наши почти соприкасались.
Разбудил ее Ноб. Он приподнялся, потянулся, покрутился и улегся снова, а девушка открыла глаза и встретилась со мной взглядом. В первый момент она удивилась, но постепенно припомнила происшедшее и улыбнулась.
- Вы были так добры ко мне, - промолвила она, пока я помогал ей подняться, хотя, сказать правду, я и сам не меньше нуждался в помощи - весь мой левый бок страшно затек и казался парализованным. "Вы были так добры ко мне", - вот и все слова ее благодарности, хотя я прекрасно понимал, что только сдержанность не позволила ей в полной мере выразить свою признательность за спасение в сложившейся щекотливой, хотя и неизбежной, ситуации.
Вскоре на горизонте мы заметили дым, а через некоторое время начали различать приземистые очертания приближающегося в направлении нашей лодки буксира - одного из тех бесстрашных примеров господства Англии на море, предназначенного для буксирования в английские и французские порты морских судов. Я вскочил на сиденье и стал размахивать своей мокрой курткой над головой. На другое сиденье прыгнул Ноб и принялся лаять. Девушка сидела у моих ног, пытаясь разглядеть палубу приближающегося судна.
- Они нас видят, - сообщила она наконец. - Там какой-то человек отвечает на ваш сигнал.
Она была права. У меня перехватило горло от радости. Еще одну ночь в Ла-Манше она бы не пережила, а может, и не дотянула бы до нее.
Тем временем буксир подошел совсем близко, палубный матрос бросил нам веревку, а дружеские руки помогли взобраться на борт. Моряки окружили девушку поистине материнской заботой. Забрасывая нас обоих вопросами, они отвели меня в машинное отделение, а ее в капитанскую каюту. Ей велели снять с себя всю мокрую одежду, выложить ее за дверь для просушки, а затем залезть в капитанскую койку и согреться. Ну а мне и говорить ничего не требовалось. Очутившись в тепле котельной, я в мгновение ока сбросил свое одеяние, развесил на горячие трубы и с блаженством стал впитывать всеми порами своего тела живительное тепло душного и влажного отсека. Принесли горячий суп и кофе. Потом все, свободные от вахты, собравшись вокруг меня, дружно помогали мне проклинать кайзера Вильгельма и все его отродье.
Как только одежда высохла, я поспешил облачиться в нее, поскольку в этих водах риск встречи с неприятелем был очень велик, что я уже испытал на собственной шкуре. Тепло и чувство безопасности, уверенность в том, что пища и отдых помогут девушке быстро забыть переживания последних ужасных часов, убаюкали меня и позволили расслабиться впервые с того момента, как пароходный гудок разрушил мирное течение моей жизни.
Но с августа 1914 года мир и покой стали величиной непостоянной. Доказательство последовало этим же утром. Едва я успел
облачиться в свое высохшее платье и отнести вещи девушки в капитанскую каюту, в машинное отделение поступил приказ "полный вперед", а секундой позже послышался звук орудийного выстрела. Мгновение спустя я был уже на палубе и в двух сотнях ярдов от борта увидел вражескую субмарину. С нее передали сигнал "стоп", но капитан буксира не подчинился. Теперь же ее орудие было наведено на нас, и второй снаряд поцарапал рубку, предупреждая несговорчивого шкипера, что с ним не шутят и надо повиноваться. В машинное отделение был отдан приказ, и буксир замедлил ход. С подводной лодки передали приказ повернуть и приблизиться. По инерции мы обогнали вражеский корабль, но буксир уже разворачивался по дуге, которая должна привести его прямо к борту подлодки. Наблюдая за этим маневром и задавая себе вопрос, что же с нами будет, я вдруг почувствовал чье-то прикосновение и, обернувшись, увидел девушку, стоявшую рядом со мной. Устремленный на меня взор был полон печали.
- Похоже, они задались целью уничтожить нас, а еще похоже, что это та же самая подлодка, которая потопила нас вчера, - сказала она.
- Это она и есть, - ответил я. - Я хорошо ее знаю. Я принимал участие в ее конструировании и сам проводил ходовые испытания.
Девушка отпрянула от меня с возгласом ТОЛ удивления и разочарования.
- А я - то думала, что вы американец. Я и не подозревала, что вы... что вы...
- Вы ошибаетесь, - ответил я. - Мы, американцы, много лет строили подводные лодки для всех стран. Хотя сейчас мне хотелось бы, чтобы мы с отцом обанкротились еще до постройки этого железного Франкенштейна.
Тем временем мы на малом ходу приближались к подводной лодке, и я уже различал лица ее команды на палубе. Один из моряков буксира приблизился ко мне, и я почувствовал что-то твердое и холодное в своей руке - это был тяжелый армейский пистолет.
- Держи и не зевай, - вот и все, что он сказал.
Нос буксира был направлен в тот момент прямо на подлодку, и когда раздалась команда "полный вперед", я мгновенно осознал неслыханную дерзость английского толстяка капитана, решившегося протаранить пятисоттонную субмарину с ее нацеленным на нас орудием. Я едва удержался от одобрительного возгласа. Поначалу боши не поняли наших намерений. Они отнесли наш маневр на счет неумения и принялись подавать сигналы к уменьшению скорости и правому повороту.
Мы были уже в пятидесяти футах, когда до них наконец дошла мысль о грозящей опасности. Орудийный расчет, застигнутый врасплох, успел послать один снаряд, пролетевший над нашими головами. Ноб бесновался и лаял.
- Ну а теперь, пали! - скомандовал капитан, и в тоже мгновение ружья и револьверы осыпали градом пуль вражескую субмарину. Двое из орудийной команды упали, а остальные принялись наводить орудие на ватерлинию приближающегося буксира. Другие члены экипажа подлодки стали обстреливать нас из ручного оружия, стараясь в первую очередь поразить рулевого.
Я поспешно втолкнул девушку в проход, ведущий к машинному отделению, а сам сделал первый в своей жизни выстрел по бошам. Последующие секунды были так наполнены событиями, что воспоминания о них сливаются в моем мозгу. Я видел, как рулевой, падая, развернул штурвал и как буксир резко изменил курс; припоминаю горькое осознание тщетности всех наших усилий из-за того только, что из всего экипажа именно рулевому было суждено пасть от вражеской пули. Я увидел, как поредевший расчет субмарины все-таки успел произвести выстрел, почувствовал сотрясение от попадания в борт и услышал грохот разорвавшегося внутри носовой части буксира снаряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46