— Когда перестали звонить небесные колокола, а мы вернулись с неба на землю и стали размышлять о случившемся? — Склонив голову, она улыбнулась, приподняв краешек ситцевой занавески и разглядывая его. Потом снова перевела взор на меня, и ее глаза внезапно посерьезнели:
— Я передам тебе, что именно она сказала. Ни я, ни Ларри никогда этого не забудем. Она сказала так: «Бедная Бетси. Она думала, что поступает правильно, защищая Кэйти от греха, а меня — от беды. Она была добрая женщина, милая моя Лил, — в своем роде. Помни это». — В лукавом взгляде сквозила печаль. — Когда я передала это Ларри, знаешь, что он сказал? Упаси меня господь от добрых женщин! — В ее прелестном смехе прорезались нотки серьезности. — Он и упас, нам ли с тобой об этом не знать!
Несмотря ни на что, я тоже засмеялась вместе с нею:
— Уж не хочешь ли ты сказать, что твой «уважаемый джентльмен» из Айовы — я прочла письма, помнишь? — что он еще не знает… не знает правду обо мне? Интересно, откуда, по его мнению, я взялась? Ларри не особенно удивился, увидев меня.
— Мы знали, что ты здесь. Мама нам сказала. — Она взяла со стола гроздь сирени и, умолкнув, стала водить благоухающим соцветием по губам. Поверх белых цветов ее глаза смотрели, подумалось мне, с осторожностью. — Нет, я поняла, что ты имеешь в виду. Ладно, тебе об этом надо знать. Он считает, что ты дочь Джейми.
— Понятно.
Она поспешно продолжала:
— Я не то чтобы прямо ему об этом сказала, но я знаю, какие в ту пору ходили слухи. А потом мы с Джейми поженились, так что догадка вроде бы и соответствовала истине, и я промолчала. Об остальном я, конечно, рассказала Ларри — ну, может, и не обо всем, но о большей части точно. Он знает, почему мне пришлось уйти из дому и о том письме, которое написала тетя Б. И почему я боялась возвращаться домой, несмотря на то, что так хотела увидеть маму и узнать про тебя, — Лилиас сделала паузу. — Я понимаю, самое плохое, что я сделала — это оставила тебя, но я знала, что наша с Джейми жизнь… кочевая, я хочу сказать… Ладно, так тебе будет лучше — вот что я тогда думала. И я собиралась вернуться, если моя жизнь изменится, но все сложилось иначе. Ты понимаешь меня, правда же?
— Да.
— И поверь мне, я никогда не забывала про тебя, про маму, про Розовый коттедж… Правда. Ларри об этом догадался. Я, если честно, думаю, что он ради меня и устроил наше путешествие — а вовсе не для того, чтобы искать свои корни. Он… в общем, я удивилась, когда поняла, что человек может быть добрым, придерживаться строгой морали, но все же быть таким добрым.
— Я рада. И, конечно, верю тебе. Я из писем поняла, каково тебе быть отрезанной от дома.
— Я думаю, надо глянуть, что в тех письмах. Где они?
Я качнула головой в сторону «Незримого Гостя»:
— В тайнике.
— Что ты скажешь насчет того, чтобы развести огонь и сжечь их? Ключ у меня с собой в кошельке.
Она быстро повернулась к очагу и взяла сверху коробку со спичками, как будто вчера сама ее там оставила. Потом зажгла спичку и наклонилась разжечь огонь, затем встала у камина спиной ко мне, глядя, как загорелась бумага, а пламя ярко запылало, приятно потрескивая. Я знала, что она уклоняется от разговора, но сама никак не могла найти слов для того, что хотела сказать, и потому молчаливо ожидала, глядя на нее, взирающую на пламя. Наконец она, избегая, однако, моего взгляда, повернулась за своей сумочкой, которую перед тем положила на стол, но прежде чем она открыла ее, я сказала:
— Не надо. Он не заперт. Мы с Дэйви взломали «сейф».
— Да, верно. Он мне сказал. Я забыла.
— Мама… мамочка…
Голос мой был хриплым, и я умолкла.
— Зови меня Лилиас, если хочешь. Мы сейчас с тобой ровесницы, и поверь мне, так и дальше будет!
На сей раз веселый тон прозвучал не совсем искренне. Она попыталась засмеяться, но тут же умолкла, и мы в замешательстве застыли по обеим сторонам стола, глядя друг на друга.
Я снова обрела дар речи:
— Забудь про письма. Нам надо поговорить, ты же знаешь. Я должна спросить тебя.
— О чем?
— Ты знаешь о чем.
— Полагаю, что так.
— Это ведь не Джейми, верно?
Она не стала торопиться с ответом, а отодвинула ближайший стул и села за стол лицом ко мне. Казалось, она медлит, словно приближаясь к барьеру, для взятия которого требуется расчет и некое болезненное усилие. Ее лицо, порозовевшее от близости огня, снова утратило румянец; она стала бледнее прежнего, подумала я. Впервые я заметила те слабые предательские морщинки, которые напряжение обрисовало возле ее глаз и губ.
Тут я обнаружила, что тоже сижу.
Лилиас изучала свои сплетенные руки, лежащие перед нею на столе. Потом она подняла глаза, чтобы взглянуть в мои:
— Нет, малышка, не Джейми.
— Тогда… пожалуйста?..
Кровь снова прилила к ее щекам, и от этого глаза ее сделались ярче. Она покачала головой и произнесла с еле заметной дрожью в голосе:
— Я знаю, знаю. Я должна тебе рассказать. Тебе уже есть за что меня прощать, но тебе придется за все прощать меня снова. Понимаешь, это… Проклятие, я даже не знаю, как начать!
Я резко произнесла:
— Это сэр Джеймс?
Лилиас резко выпрямилась с таким потрясенным видом, что мне, с моими взвинченными нервами, захотелось рассмеяться.
— Хозяин? Откуда такая мысль? Конечно же, нет! — Это протестовала полная возмущения, очаровательная горничная, которой мать была двадцать с лишним лет назад. К ней даже вернулся тогдашний выговор:
— Как ты могла помыслить о подобном? Да он никогда, никогда даже не думал об этом, и я тоже! Это было бы настоящее позорище! Ох, нет, ничего дурного тут не было, по крайней мере, так нам казалось.
Пауза, и вместе с воспоминаниями к ней вернулась тень ее чарующей улыбки:
— Мне было всего шестнадцать, не забывай, и он был ненамного старше, я имею в виду твоего отца. Хотя я никогда так о нем не думала. Все было по-своему совершенно невинно.
— Так почему же ты никогда ничего не говорила, ни бабушке, ни мне? Потому что это кто-то… нехороший?
— Ну почему ты мне не доверяешь?! — снова видение очаровательной Лилиас, и на этот раз я увидела ту самую ямочку:
— Как будто я когда-либо… ну, ладно, боюсь, что… я только хочу сказать… Я хочу тебе сказать, да, я понимаю, у тебя есть право знать имя своего отца, но правда заключается в том, что я сама этого не знаю!
От этого я просто задохнулась.
Я попыталась найти слова, но смогла только сказать грубо:
— Ты говоришь, что не знаешь? Хочешь сказать, их было так много?
— Ну почему ты мне не доверяешь?! — снова воскликнула она, и я явственно увидела ямочку. — Конечно, ничего подобного, я не про тех, кто мог бы быть твоими отцами! Не то чтобы у меня не было большого выбора, но он… — Лилиас наклонилась вперед, и продолжала искренне и серьезно:
— Пожалуйста, поверь мне! Он был первый и единственный до Джейми. К тому времени я знала, что согрешила — хотя глупо так говорить, потому что, родив тебя, я сделала самое лучшее в своей жизни. Он уехал, а я не хотела за ним охотиться и причинять ему неприятности, да и смысла не было. Понимаешь?
— Я… Я так полагаю… — неловко сказала я, а затем выпалила: — Но нет, не понимаю. Как можно? Если ты не хотела поддерживать с ним связь, ни я, ни бабушка не стали бы этого делать. Так что если он был твой единственный… ну, твой единственный настоящий любовник, почему же ты никогда никому не говорила про него?
— Потому что — ох, все это звучит сейчас просто глупо, но клянусь: это правда. Ладно, я попытаюсь рассказать тебе, как все произошло.
Ее трепетные ладони раскрылись, словно она капитулировала:
— То лето… Я до сих пор помню каждую его минуту! Год выдался роскошный, и, казалось, в Холле не прекращается праздник. Каждые выходные дом наполнялся молодежью, машины, теннис, танцы… Ты просто не представляешь, что тогда, в те дни, там творилось. Люди устраивали домашние вечеринки, танцы, а на выходных всегда появлялось множество молодых людей. И было так весело!
Она грустно продолжила:
— Прислуга тоже развлекалась по-своему. Работы было много, но никто не возражал — ведь чаевые тоже были хорошие.
Лилиас прервалась. Я молчала. Через несколько мгновений она продолжила:
— Ты знаешь, я была горничной в доме. И вот, однажды вечером, когда они, господа, обедали, я пошла наверх помочь с постелями и принести горячую воду — так в те дни делалось. И когда я зашла в его комнату, он там и сидел: не пошел на обед. Даже не стал переодеваться. Так и сидел на кровати в рубашке, с письмом в руке и плакал.
Снова пауза, затем она продолжила свое повествование.
Все было, как она и говорила, действительно невинно. Молодой человек — юноша, вероятно, лет восемнадцати, — вернувшись откуда-то в Холл вместе с остальными гостями, обнаружил пришедшее с дневной почтой письмо. Письмо было от матери, и в нем сообщалось о смерти его пса, старого, тринадцати лет от роду, с которым юноша не разлучался, сколько себя помнил. Старый пес попал под машину какого-то негодяя, который поехал дальше, бросив животное умирать на дороге. Мать не вдавалась в детали, но можно догадаться, что смерть была мучительной, и несчастный юноша чувствовал себя совершенно неспособным спуститься вниз, к обеду. Остальное произошло естественным путем. Он попытался скрыть свои слезы, а Лилиас с природным простодушием принялась утешать его, обняла и постаралась облегчить его боль.
Они сидели на кровати бок о бок, пока молодой человек рассказывал, а потом Лилиас незаметно исхитрилась принести ему поднос с ужином. Зародившееся подобным образом знакомство расцвело пышным цветом. На следующий день, когда Лилиас освободилась после обеда, он ждал ее в машине в начале аллеи, ведущей к Розовому коттеджу. Остаток дня они провели вместе. После того, как они пару раз встречались урывками во время ее работы, молодой человек стал приезжать после захода солнца к деревянному мосту, а для Лилиас, чьи родители рано отходили ко сну, не составило никакого труда выбираться на свидания.
— Он прожил в Холле три недели, — сказала Лилиас. — Потом попрощался и уехал. Полагаю, мы могли бы сказать, что любим друг друга, но оба знали, что пожениться невозможно и что этого не произойдет. Но нам было хорошо вдвоем, и мы нравились друг другу, и все вышло так романтично, если ты понимаешь, о чем я. После его отъезда прошло месяца два, прежде чем я догадалась о твоем существовании, и еще несколько недель, прежде чем я осмелилась сказать об этом родителям, так что уже не было смысла искать его и устраивать ему неприятности, да и, в любом случае, он говорил, что пытается найти работу где-нибудь за морем. В Индии, думаю, или в Австралии. Что-то в этом роде. Теперь понимаешь?
— Да.
Это был не тот разговор, который можно вести с матерью, вырастившей тебя, но мы были, как она выразилась, на равных. Иначе я бы не задала вопроса, который неотступно вертелся у меня на языке, пока я слушала ее историю:
— Ты что, хочешь сказать, будто моя жизнь началась на заднем сидении автомобиля?
Вопрос ее шокировал, но потом она хихикнула:
— Автомобиль был двухместный. Кое-какие детали тебе знать совершенно незачем! Но, если хочешь, это, скорее всего, произошло в Цыганской Лощине.
Движение плеч и тихий смешок показали, что напряжение разрядилось:
— Ох, я знала, что все равно буду любить тебя, несмотря на потерянные годы и все перемены! — она глубоко вздохнула. — Это было так давно, но если ты, милая моя Кэйти, — возмездие за грех, мне остается только сказать, что он того стоил!
Снова пауза, и мать впервые сделала движение мне навстречу. Ее руки протянулись ко мне, и я взяла их в свои. Она молчала, но то был ответ на непроизнесенные мной слова: «Все хорошо, правда».
— Если бы ты знала, как я боялась этого! Вот то единственное хорошее, что дал мне этот разрыв между нами. Но я всегда помнила, что однажды должна вернуться и покончить с этим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29