Мосье Гектор много лет не бывал у нас в Ансевале, а когда снова появился, то был уже богачом и приобрел замок.
– Кому принадлежал замок?
– Графу д'Ансеваль, черт возьми!
– Кто-нибудь из этой семьи еще жив?
– Один остался. Дружок нашей барышни. Не нальете ли мне еще рюмочку наливки? Небось из дому прислали?
– Нет, жена сделала.
– Когда я подумаю, что эта ведьма – я не о вашей жене – нахально выдала себя за меня и спала в моей постели!.. Если б только я захотела, уж я бы могла о ней кое-что порассказать…
– Итак, старик Бальтазар, хозяин всех кафе, приобрел замок д'Ансеваль. Он был женат?
– Да, женат, только жена к тому времени уже отдала богу душу. У него была дочь, красавица, да больно гордая, и еще сынок, мосье Юберт, который за всю жизнь ничего путного не сделал. Сестра его – сущая ведьма, а он – добряк, ласковый, как теленок. И все больше по заграницам разъезжал.
– Вас еще тогда и на свете не было?
– Конечно. Да там ведь и сейчас ничего не изменилось.
Машинально Мегрэ вытащил из кармана записную книжку и стал записывать имена по порядку, как бы составляя генеалогическое древо Бальтазаров. Он понимал, что с такой девицей, как Жермен, необходима точность.
– Значит, первым был этот самый Гектор Бальтазар, которого вы называете стариком. Когда он умер?
– Пять лет назад. Ровно за год до смерти дочки.
И Мегрэ, вспомнив о Фелисьене Жандро, который тоже был далеко не молод, поинтересовался:
– Должно быть, он тогда был глубоким стариком?
– Еще бы! Ему было восемьдесят восемь. Он жил один как сыч, в огромном особняке, на авеню Де Булонь. Сам вел все дела, только дочка ему помогала.
– А не сын?
– Никогда в жизни. Он его и на порог не пускал. Давал деньги на содержание. Теперь сынок живет на набережной, недалеко от Пон-Неф. Шалопай!
– Минуточку… Авеню Де Булонь… Дочь замужем за Фелисьеном Жандро…
– Верно. Но мосье Фелисьен – тот тоже в дела и носа сунуть не смел.
– Почему же?
– Говорят, как-то попробовали было поручить ему кое-что… А он заклятый игрок… И теперь еще все время торчит на бегах. Ходят слухи, что он что-то сотворил с чеками или векселями, не знаю… Тесть с ним даже поссорился.
Впоследствии Мегрэ познакомился с особняком на авеню Де Булонь, одним из самых уродливых и претенциозных во всем Париже, со средневековыми башенками и витражами. Он увидел также портрет старика – восковое лицо с точеными чертами, длинные седые бакенбарды, наглухо застегнутый сюртук, из-под которого по обе стороны черного галстука выглядывают две узкие белые полоски жилета.
Если бы он был лучше осведомлен о жизни парижского света, ему было бы известно, что старик Бальтазар завещал свой особняк со всеми картинами, которые он собрал, государству. Он хотел, чтобы дом его был превращен в музей. Тогда это вызвало немало толков.
Более года эксперты вели ожесточенные споры, и дело кончилось тем, что государство в конце концов отказалось от завещанного имущества, так как в большинстве своем полотна оказались поддельными.
Потом Мегрэ увидел и портрет дочери: седые волосы, собранные на затылке в пучок, профиль «под императрицу Евгению», лицо такое же холодное, как у основателя кофейной династии.
Что же касается Фелисьена Жандро, то Мегрэ уже имел случай видеть и его нафабренные усы, и светлые гетры, и палку с золотым набалдашником.
– Говорят, старик ненавидел всю свою семью – и сына, и зятя, и господина Ришара, признавал лишь дочку да внучку. Он вбил себе в голову, что только эти две особы принадлежали к его роду, и оставил завещание, в котором сам черт ногу сломит. Мосье Бракеман может подтвердить.
– Кто такой мосье Бракеман?
– Его нотариус. Ему тоже лет под восемьдесят. Все его боятся, потому что ему одному все известно.
– Что именно?
– А я почем знаю? Все должно открыться, когда мадемуазель Лиз исполнится двадцать один год. Вот почему они так бесятся. А мне все равно: я ни за того, ни за другого. Если бы я только захотела… Его вдруг осенило.
– Мосье Ришар?.. – сказал Мегрэ, вступая в игру.
– Уж как он увивался вокруг меня. А я ему напрямик заявила: не на ту, мол, напали, и посоветовала взяться за Мари.
– И он последовал вашему совету?
– Откуда я знаю? Что он – прозрачный, что ли? Если хотите знать, все они, Бальтазары, немного чокнутые.
Жермен была возбуждена. Глаза ее совсем округлились, а в пристальном взгляде таилась тревога и вызов.
– Луи тоже родом из Ансеваля?
– Он сын нашего старого учителя. Но кое-кто считает, что жена учителя прижила его от священника.
– Он на стороне мосье Ришара?
– Да вы что?! Он всю жизнь ходит по пятам за барышней. Он оставался со стариком до самой его смерти, на руках его носил, когда тот болел, и знает, пожалуй, больше всех, может, даже больше самого мосье Бракемана.
– А Луи за вами никогда не ухаживал?
– Он? – Она расхохоталась. – Куда ему! Он ведь старик! Ему не меньше пятидесяти пяти. И вообще, грош ему цена, если хотите знать. Понимаете? Вот почему мадам Луи и Альбер… – Кто такой Альбер?
– Лакей. Он тоже из Ансеваля. До двадцати одного года он был жокеем.
– Простите. Меня водили по всему дому, но я не видел комнаты, в которой… – Потому что он ночует над конюшнями вместе с Жеромом.
– Жеромом?
– Кучером мосье Фелисьена. Только Арсен, шофер, – он женат и у него есть ребенок – спит себя дома.
Мегрэ в конце концов исписал именами весь листок блокнота.
– Если кто и стрелял в барышню – а меня это не удивит, – то, скорее всего, сам мосье Ришар. Когда они ругаются… – Они часто ссорятся?
– Можно сказать, дня без ссоры не проходит. Однажды он ей так стиснул руки, что она неделю ходила с синяками. Но она защищается – будь здоров. Только я готова поспорить, что стреляли вовсе не в барышню.
– В кого же?
– В графа!
– Какого графа?
– Да вы что, ничего не понимаете? В графа д'Ансеваль.
– Верно! Есть же еще один граф д'Ансеваль.
– Внук того, который продал замок старому Бальтазару. Мадемуазель разыскала его не знаю где.
– Он богат?
– Он? Ни гроша за душой.
– И он бывает в доме?
– Он бывает у мадемуазель.
– Он… Я хочу сказать…
– Вы хотите спросить, не волочится ли он за ней? Не думаю. Теперь вы понимаете? Они все какие-то ненормальные. Грызутся, как собаки. Одному только Юберту ни до чего дела нет, а вот те оба, брат и сестра, и хотят втянуть его в это грязное дело.
– Вы говорите о Юберте Бальтазаре, сыне старика? Сколько ему лет?
– Лет пятьдесят. А может, и больше. Он такой воспитанный, такой вежливый. Как придет к нам, так обязательно со мной поболтает… Скажите-ка, в это время поездов на Конфлян уже нет? Мне надо где-нибудь переночевать. У вас найдется для меня кровать?
– К сожалению, у нас нет комнаты для гостей. Мы недавно переехали сюда. Я найду вам комнату в гостинице, в этом же квартале.
– Вы уже ложитесь?
– У меня еще свиданье в городе.
– Оно и правда, что лягавым не часто приходится спать в своей постели. Странно, но вы совсем не похожи на полицейского. Я знала одного такого – он был сержантом, – высокий, смуглый, его звали Леонард… Но Мегрэ Леонард не интересовал.
– Я вам еще пригожусь, а? Может, мне вернуться к ним, как будто ничего и не случилось? Тогда я смогу каждый вечер рассказывать вам, что там произошло за день.
– Мы увидимся с вами завтра, – сказал он. – Пойдемте, пожалуйста, со мной… Прежде чем надеть пальто и шляпу, она снова поправила волосы перед зеркалом и, схватив со стола бутылку с наливкой, спросила:
– Разрешите? Я столько говорила, столько думала… А вы не пьете?
Не имело смысла рассказывать ей о том, сколько кальвадоса он за этот день выпил по воле папаши Помеля.
– Я могу еще многое порассказать вам. Есть люди, которые пишут романы, а не пережили и четверти того, что я. Если бы я взялась писать… Мегрэ зашел на кухню, поцеловал жену в лоб.
– Может случиться, я поздно вернусь, – предупредил он.
Неподалеку от бульвара Вольтера, в переулке, сдавались меблированные комнаты.
Швейцар выбрал ключ на щитке.
– Номер восемнадцать. На втором, налево. Выйдя из отеля, Мегрэ бросился в метро; автоматические дверцы захлопнулись, и он долго ехал в сумеречном свете подземки, машинально наблюдая за поздними пассажирами, на лицах которых играли причудливые тени.
Он долго бродил по безлюдным, едва освещенным улицам, пока не нашел наконец неподалеку от ворот депо ля Виллет большой сарай, загроможденный фиакрами с поднятыми вверх оглоблями. В глубине двора веяло теплом из конюшен.
– Корни? Нет, он еще не возвращался. Подождите его, если хотите.
Только в половине первого ночи во дворе появился совершенно пьяный извозчик.
– Дама с улицы Шапталь? Обождите-ка! Она дала мне франк на чай. А высокий брюнет…
– Какой высокий брюнет?
– Тот, который остановил меня на улице Бланш, черт возьми, и велел ожидать на улице Шапталь, против номера… номер… Смешно, но я никогда не запоминаю номера… В моей работе это, прямо скажем…
– Вы ее отвезли на вокзал?
– На вокзал? На какой вокзал?
Извозчика покачивало. Мегрэ брезгливо стряхнул с пиджака мокрое месиво из жевательного табака, которое его развеселый собеседник лихо сплевывал прямо на него.
– Во-первых, совсем не на вокзал… А потом…
Мегрэ сунул ему франк в руку.
– Это отель против Тюильрийского сада, на небольшой площади… Погодите-ка… Название памятника… Я всегда путаю названия памятников… «Отель дю Лувр»… Пошли, малютка! – обратился кучер к своей лошади.
Метро было уже закрыто, автобусы и трамваи не ходили, и Мегрэ пришлось тащиться пешком по бесконечно длинной улице Фландр, прежде чем он добрался до оживленных площадей центра.
Ресторан «Клиши», должно быть, давно уже был закрыт, и Жюстен Минар возвратился в свое жилище на улице Ангиен, где его ждало объяснение с женой.
Глава 5
Первые честолюбивые помыслы Мегрэ
Мегрэ брился перед зеркальцем, подвешенным в столовой на оконный шпингалет. Для них – для него и для жены – то были самые радостные минуты дня. Они распахивали окна, наслаждаясь прохладой раннего утра. До них доносились удары молота из ближайшей кузницы, грохот грузовиков, ржанье лошадей и даже едва уловимый запах свежего навоза из соседней конюшни.
– Ты думаешь, она действительно ненормальная?
– Если бы она осталась жить в деревне, вышла бы замуж и завела с десяток детей, это бы так не бросалось в глаза.
– Взгляни-ка, Мегрэ! Кажется, твой друг бродит у нас под окнами.
Мегрэ, как был, с намыленной щекой, высунулся в окно и тотчас же узнал Минара, терпеливо дожидавшегося его на улице.
– Ты не хочешь предложить ему подняться?
– Пожалуй, не стоит. Через пять минут я буду готов. А ты собираешься выходить сегодня?
Мегрэ редко спрашивал у жены, какие у нее планы на день, и она тотчас догадалась, что он имеет в виду.
– Ты хотел бы, чтобы я присмотрела за барышней?
– Весьма возможно, что я тебя об этом попрошу. Если я брошу ее одну на произвол судьбы в Париже, то при ее страсти к болтовне она бог знает что наплетет.
– Ты сейчас к ней?
– Немедленно.
Только он вышел из подворотни, как к нему подошел Минар и, зашагав бок о бок с ним, спросил:
– Что мы делаем сегодня, шеф?
Много лет спустя Мегрэ припомнил, что щуплый флейтист был первым человеком, назвавшим его шефом.
– Вы ее видели? Узнали что-нибудь? А я почти не спал. Только я собрался лечь, как один вопрос отбил у меня сон.
В утренней тиши шаги их звучали гулко. Проходя бульваром Ришар-Ленуар, они издали наблюдали, как постепенно оживлялся бульвар Вольтера.
– Если стреляли, то, безусловно, стреляли в кого-то. И тогда я задал себе вопрос – в него попали?.. Я вам не очень надоел?
Надоел! Но ведь и сам Мегрэ без конца задавал себе этот же вопрос.
– Предположим, пуля ни в кого не попала. Конечно, трудно поставить себя на место этих людей… Но все же, мне кажется, к чему было им устраивать такой спектакль, если не было ни раненых, ни убитых?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Кому принадлежал замок?
– Графу д'Ансеваль, черт возьми!
– Кто-нибудь из этой семьи еще жив?
– Один остался. Дружок нашей барышни. Не нальете ли мне еще рюмочку наливки? Небось из дому прислали?
– Нет, жена сделала.
– Когда я подумаю, что эта ведьма – я не о вашей жене – нахально выдала себя за меня и спала в моей постели!.. Если б только я захотела, уж я бы могла о ней кое-что порассказать…
– Итак, старик Бальтазар, хозяин всех кафе, приобрел замок д'Ансеваль. Он был женат?
– Да, женат, только жена к тому времени уже отдала богу душу. У него была дочь, красавица, да больно гордая, и еще сынок, мосье Юберт, который за всю жизнь ничего путного не сделал. Сестра его – сущая ведьма, а он – добряк, ласковый, как теленок. И все больше по заграницам разъезжал.
– Вас еще тогда и на свете не было?
– Конечно. Да там ведь и сейчас ничего не изменилось.
Машинально Мегрэ вытащил из кармана записную книжку и стал записывать имена по порядку, как бы составляя генеалогическое древо Бальтазаров. Он понимал, что с такой девицей, как Жермен, необходима точность.
– Значит, первым был этот самый Гектор Бальтазар, которого вы называете стариком. Когда он умер?
– Пять лет назад. Ровно за год до смерти дочки.
И Мегрэ, вспомнив о Фелисьене Жандро, который тоже был далеко не молод, поинтересовался:
– Должно быть, он тогда был глубоким стариком?
– Еще бы! Ему было восемьдесят восемь. Он жил один как сыч, в огромном особняке, на авеню Де Булонь. Сам вел все дела, только дочка ему помогала.
– А не сын?
– Никогда в жизни. Он его и на порог не пускал. Давал деньги на содержание. Теперь сынок живет на набережной, недалеко от Пон-Неф. Шалопай!
– Минуточку… Авеню Де Булонь… Дочь замужем за Фелисьеном Жандро…
– Верно. Но мосье Фелисьен – тот тоже в дела и носа сунуть не смел.
– Почему же?
– Говорят, как-то попробовали было поручить ему кое-что… А он заклятый игрок… И теперь еще все время торчит на бегах. Ходят слухи, что он что-то сотворил с чеками или векселями, не знаю… Тесть с ним даже поссорился.
Впоследствии Мегрэ познакомился с особняком на авеню Де Булонь, одним из самых уродливых и претенциозных во всем Париже, со средневековыми башенками и витражами. Он увидел также портрет старика – восковое лицо с точеными чертами, длинные седые бакенбарды, наглухо застегнутый сюртук, из-под которого по обе стороны черного галстука выглядывают две узкие белые полоски жилета.
Если бы он был лучше осведомлен о жизни парижского света, ему было бы известно, что старик Бальтазар завещал свой особняк со всеми картинами, которые он собрал, государству. Он хотел, чтобы дом его был превращен в музей. Тогда это вызвало немало толков.
Более года эксперты вели ожесточенные споры, и дело кончилось тем, что государство в конце концов отказалось от завещанного имущества, так как в большинстве своем полотна оказались поддельными.
Потом Мегрэ увидел и портрет дочери: седые волосы, собранные на затылке в пучок, профиль «под императрицу Евгению», лицо такое же холодное, как у основателя кофейной династии.
Что же касается Фелисьена Жандро, то Мегрэ уже имел случай видеть и его нафабренные усы, и светлые гетры, и палку с золотым набалдашником.
– Говорят, старик ненавидел всю свою семью – и сына, и зятя, и господина Ришара, признавал лишь дочку да внучку. Он вбил себе в голову, что только эти две особы принадлежали к его роду, и оставил завещание, в котором сам черт ногу сломит. Мосье Бракеман может подтвердить.
– Кто такой мосье Бракеман?
– Его нотариус. Ему тоже лет под восемьдесят. Все его боятся, потому что ему одному все известно.
– Что именно?
– А я почем знаю? Все должно открыться, когда мадемуазель Лиз исполнится двадцать один год. Вот почему они так бесятся. А мне все равно: я ни за того, ни за другого. Если бы я только захотела… Его вдруг осенило.
– Мосье Ришар?.. – сказал Мегрэ, вступая в игру.
– Уж как он увивался вокруг меня. А я ему напрямик заявила: не на ту, мол, напали, и посоветовала взяться за Мари.
– И он последовал вашему совету?
– Откуда я знаю? Что он – прозрачный, что ли? Если хотите знать, все они, Бальтазары, немного чокнутые.
Жермен была возбуждена. Глаза ее совсем округлились, а в пристальном взгляде таилась тревога и вызов.
– Луи тоже родом из Ансеваля?
– Он сын нашего старого учителя. Но кое-кто считает, что жена учителя прижила его от священника.
– Он на стороне мосье Ришара?
– Да вы что?! Он всю жизнь ходит по пятам за барышней. Он оставался со стариком до самой его смерти, на руках его носил, когда тот болел, и знает, пожалуй, больше всех, может, даже больше самого мосье Бракемана.
– А Луи за вами никогда не ухаживал?
– Он? – Она расхохоталась. – Куда ему! Он ведь старик! Ему не меньше пятидесяти пяти. И вообще, грош ему цена, если хотите знать. Понимаете? Вот почему мадам Луи и Альбер… – Кто такой Альбер?
– Лакей. Он тоже из Ансеваля. До двадцати одного года он был жокеем.
– Простите. Меня водили по всему дому, но я не видел комнаты, в которой… – Потому что он ночует над конюшнями вместе с Жеромом.
– Жеромом?
– Кучером мосье Фелисьена. Только Арсен, шофер, – он женат и у него есть ребенок – спит себя дома.
Мегрэ в конце концов исписал именами весь листок блокнота.
– Если кто и стрелял в барышню – а меня это не удивит, – то, скорее всего, сам мосье Ришар. Когда они ругаются… – Они часто ссорятся?
– Можно сказать, дня без ссоры не проходит. Однажды он ей так стиснул руки, что она неделю ходила с синяками. Но она защищается – будь здоров. Только я готова поспорить, что стреляли вовсе не в барышню.
– В кого же?
– В графа!
– Какого графа?
– Да вы что, ничего не понимаете? В графа д'Ансеваль.
– Верно! Есть же еще один граф д'Ансеваль.
– Внук того, который продал замок старому Бальтазару. Мадемуазель разыскала его не знаю где.
– Он богат?
– Он? Ни гроша за душой.
– И он бывает в доме?
– Он бывает у мадемуазель.
– Он… Я хочу сказать…
– Вы хотите спросить, не волочится ли он за ней? Не думаю. Теперь вы понимаете? Они все какие-то ненормальные. Грызутся, как собаки. Одному только Юберту ни до чего дела нет, а вот те оба, брат и сестра, и хотят втянуть его в это грязное дело.
– Вы говорите о Юберте Бальтазаре, сыне старика? Сколько ему лет?
– Лет пятьдесят. А может, и больше. Он такой воспитанный, такой вежливый. Как придет к нам, так обязательно со мной поболтает… Скажите-ка, в это время поездов на Конфлян уже нет? Мне надо где-нибудь переночевать. У вас найдется для меня кровать?
– К сожалению, у нас нет комнаты для гостей. Мы недавно переехали сюда. Я найду вам комнату в гостинице, в этом же квартале.
– Вы уже ложитесь?
– У меня еще свиданье в городе.
– Оно и правда, что лягавым не часто приходится спать в своей постели. Странно, но вы совсем не похожи на полицейского. Я знала одного такого – он был сержантом, – высокий, смуглый, его звали Леонард… Но Мегрэ Леонард не интересовал.
– Я вам еще пригожусь, а? Может, мне вернуться к ним, как будто ничего и не случилось? Тогда я смогу каждый вечер рассказывать вам, что там произошло за день.
– Мы увидимся с вами завтра, – сказал он. – Пойдемте, пожалуйста, со мной… Прежде чем надеть пальто и шляпу, она снова поправила волосы перед зеркалом и, схватив со стола бутылку с наливкой, спросила:
– Разрешите? Я столько говорила, столько думала… А вы не пьете?
Не имело смысла рассказывать ей о том, сколько кальвадоса он за этот день выпил по воле папаши Помеля.
– Я могу еще многое порассказать вам. Есть люди, которые пишут романы, а не пережили и четверти того, что я. Если бы я взялась писать… Мегрэ зашел на кухню, поцеловал жену в лоб.
– Может случиться, я поздно вернусь, – предупредил он.
Неподалеку от бульвара Вольтера, в переулке, сдавались меблированные комнаты.
Швейцар выбрал ключ на щитке.
– Номер восемнадцать. На втором, налево. Выйдя из отеля, Мегрэ бросился в метро; автоматические дверцы захлопнулись, и он долго ехал в сумеречном свете подземки, машинально наблюдая за поздними пассажирами, на лицах которых играли причудливые тени.
Он долго бродил по безлюдным, едва освещенным улицам, пока не нашел наконец неподалеку от ворот депо ля Виллет большой сарай, загроможденный фиакрами с поднятыми вверх оглоблями. В глубине двора веяло теплом из конюшен.
– Корни? Нет, он еще не возвращался. Подождите его, если хотите.
Только в половине первого ночи во дворе появился совершенно пьяный извозчик.
– Дама с улицы Шапталь? Обождите-ка! Она дала мне франк на чай. А высокий брюнет…
– Какой высокий брюнет?
– Тот, который остановил меня на улице Бланш, черт возьми, и велел ожидать на улице Шапталь, против номера… номер… Смешно, но я никогда не запоминаю номера… В моей работе это, прямо скажем…
– Вы ее отвезли на вокзал?
– На вокзал? На какой вокзал?
Извозчика покачивало. Мегрэ брезгливо стряхнул с пиджака мокрое месиво из жевательного табака, которое его развеселый собеседник лихо сплевывал прямо на него.
– Во-первых, совсем не на вокзал… А потом…
Мегрэ сунул ему франк в руку.
– Это отель против Тюильрийского сада, на небольшой площади… Погодите-ка… Название памятника… Я всегда путаю названия памятников… «Отель дю Лувр»… Пошли, малютка! – обратился кучер к своей лошади.
Метро было уже закрыто, автобусы и трамваи не ходили, и Мегрэ пришлось тащиться пешком по бесконечно длинной улице Фландр, прежде чем он добрался до оживленных площадей центра.
Ресторан «Клиши», должно быть, давно уже был закрыт, и Жюстен Минар возвратился в свое жилище на улице Ангиен, где его ждало объяснение с женой.
Глава 5
Первые честолюбивые помыслы Мегрэ
Мегрэ брился перед зеркальцем, подвешенным в столовой на оконный шпингалет. Для них – для него и для жены – то были самые радостные минуты дня. Они распахивали окна, наслаждаясь прохладой раннего утра. До них доносились удары молота из ближайшей кузницы, грохот грузовиков, ржанье лошадей и даже едва уловимый запах свежего навоза из соседней конюшни.
– Ты думаешь, она действительно ненормальная?
– Если бы она осталась жить в деревне, вышла бы замуж и завела с десяток детей, это бы так не бросалось в глаза.
– Взгляни-ка, Мегрэ! Кажется, твой друг бродит у нас под окнами.
Мегрэ, как был, с намыленной щекой, высунулся в окно и тотчас же узнал Минара, терпеливо дожидавшегося его на улице.
– Ты не хочешь предложить ему подняться?
– Пожалуй, не стоит. Через пять минут я буду готов. А ты собираешься выходить сегодня?
Мегрэ редко спрашивал у жены, какие у нее планы на день, и она тотчас догадалась, что он имеет в виду.
– Ты хотел бы, чтобы я присмотрела за барышней?
– Весьма возможно, что я тебя об этом попрошу. Если я брошу ее одну на произвол судьбы в Париже, то при ее страсти к болтовне она бог знает что наплетет.
– Ты сейчас к ней?
– Немедленно.
Только он вышел из подворотни, как к нему подошел Минар и, зашагав бок о бок с ним, спросил:
– Что мы делаем сегодня, шеф?
Много лет спустя Мегрэ припомнил, что щуплый флейтист был первым человеком, назвавшим его шефом.
– Вы ее видели? Узнали что-нибудь? А я почти не спал. Только я собрался лечь, как один вопрос отбил у меня сон.
В утренней тиши шаги их звучали гулко. Проходя бульваром Ришар-Ленуар, они издали наблюдали, как постепенно оживлялся бульвар Вольтера.
– Если стреляли, то, безусловно, стреляли в кого-то. И тогда я задал себе вопрос – в него попали?.. Я вам не очень надоел?
Надоел! Но ведь и сам Мегрэ без конца задавал себе этот же вопрос.
– Предположим, пуля ни в кого не попала. Конечно, трудно поставить себя на место этих людей… Но все же, мне кажется, к чему было им устраивать такой спектакль, если не было ни раненых, ни убитых?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20