Нора уже встала. А ведь обычно, уснув на рассвете, она ни за что не поднималась раньше полудня. Случалось, весь день проводила в постели. С неподражаемой, только ей свойственной ленью она предпочитает обойтись вообще без еды, чем включить электроплитку и сварить себе яйца.
Так вот, она уже на ногах. Запуская мотор, он, видимо, разбудил ее, и у нее хватило духу встать с постели.
А может быть, она услышала, что проснулся Доналд?
— Как там на реке? — поинтересовалась Нора. — Уже не проехать, да? Я звонила Смайли, и они сказали…
Она сразу заметила, что Пи-Эм раздражен. Как он ни старался держать себя в руках, раздражение все равно вырывалось наружу. В кухне сидел его брат. На нем были вчерашние, теперь уже просохшие брюки и свежая, накрахмаленная до хруста рубашка: Нора, без сомнения, взяла ее из мужнего гардероба. Обутый в домашние туфли Пи-Эм, он следил, чтобы не пережарились тосты.
На кухонном столе уже стояли приборы для всех троих. В посудомойке громоздились стаканы, убранные из гостиной.
— Кажется, Рауль все-таки перебрался на своей лошади, — добавила Нора.
У них в долине и не выходя из дома можно быть в курсе самых незначительных происшествий. В каждом доме, на каждом ранчо без устали трещит телефон.
— Что с тобой? — спросила Нора, посмотрев на Пи-Эм.
— Со мной? Ничего.
Нет, врать не стоило: Нора, пожалуй, еще умнее, чем м-с Ноленд. Правда, ум у нее несколько иного склада.
Отец Лил Ноленд имел три ранчо в Мексике, был совладельцем рудников в Дугласе и даже предприятий в Европе. Лил еще ребенком объездила весь мир. Училась в Париже и в Швейцарии. Владеет французским, испанским и немного итальянским. Унаследовала в качестве единственной дочери все отцовское состояние, но живет так же скромно, как любая женщина в долине.
В доме у нее жуткий беспорядок — такого нигде, пожалуй, не встретишь.
Нора тоже богата — не так, как Лил, но все-таки богата: Честер Мак-Миллан, ее первый муж, оставил ей это ранчо и акции многих предприятий в Тусоне и Ногалесе.
Разница между ними, вероятно, в одном: Нора сознает, что у нее есть ум, вкус, образование, а маленькая Ноленд не придает всему этому никакого значения.
Тот же нюанс чувствуется и в их отношении к мужьям.
Думать об этом неприятно, Пи-Эм предпочитает не думать об этом вовсе, но, в сущности, они с Нолендом почти в одинаковом положении. И тот и другой женились, не располагая мало-мальски серьезными деньгами.
В Лэрри Ноленде есть что-то от быка и барана одновременно. От быка — размеры и неистовость в минуты срывов. От барана — покорность в обычных житейских обстоятельствах, особенно когда рядом Лил.
Он, разумеется, не то что Пи-Эм. Кроме лошадей и скота, не разбирается ни в чем и лишь благодаря усилиям жены выучился играть в бридж, да и то прескверно.
Тем не менее Лил старается выглядеть самой послушной и любящей женой, по крайней мере на людях. Никогда не позволяет себе перечить мужу. Если ему захотелось выпить, что случается довольно часто, она лишь снисходительно посмотрит на него и ни за что не отберет стакан.
А вот Нора всегда на равных с Пи-Эм. Он предпочитает так думать. В сущности…
— Признайся, у тебя что-то не в порядке… За стол!
Яйца готовы.
Она знает. Она всегда знает. И вечно это показывает, Недаром она так красноречиво посмотрела на Доналда, когда тот нес тосты.
Взгляд ее означал: «Догадываюсь: ты взбесился потому, что я встала, и решил — из-за твоего приятеля. Ну и что? Разве я не имею права на любопытство?»
Вслух же она сказала:
— Эрик — самый симпатичный парень на свете. И хозяйничать умеет, как никто.
На мгновение Пи-Эм опешил: какой еще Эрик? Забыл, что накануне сам придумал брату это имя.
— Мы тут немножко поболтали, пока готовили завтрак.
Все это она делает нарочно. Чувствует: что-то не так и Пи-Эм не в своей тарелке. Полуголой она осталась тоже нарочно.
Другие женщины в долине напяливают на себя не больше тряпок, чем Нора, но у нее это получается особенно вызывающе. Круглый год, кроме тех случаев, когда она выезжает верхом, весь ее туалет состоит из коротеньких шортов, смахивающих скорее на купальные трусики, и чего-то вроде лифчика, откуда то и дело выскакивает то одна, то другая грудь. Ноги в сандалетах, обязательно без чулок; красные, напедикюренные ногти.
Правда, сложение у нее как у мальчика: бедер почти нет, грудь не больше, чем у пятнадцатилетней девочки.
— Эрик говорит, друзья вряд ли заедут за ним.
При имени Эрик Пи-Эм всякий раз хмурится. Боится запутаться. Ему же неизвестно, что успел наговорить брат.
— Почему ты никогда о нем не рассказывал?
— А почему я должен тебе рассказывать обо всех своих знакомых по колледжу и университету?
— Не очень любезно по отношению к нему!
— Он знает: у меня скверный характер.
Самое удивительное, что Доналд слушает с таким видом, как будто все это совершенно его не касается. Лил находит его печальным? Нет, он не печален — он отвратительно равнодушен. Ни один мускул в лице не дрогнет.
Сидит и спокойно ест яйца с беконом, словно у себя дома, рядом с Милдред и детьми. Смотрит куда-то в пространство, за окно, где снова зарядил дождь.
В конце концов, кто из них больше рискует? Это-то и приводит Пи-Эм в бешенство. Доналда, конечно, могут поймать. Ну и что? Он все-таки бежал из тюрьмы, верно?
Хотя по логике должен был бы сидеть еще долгие годы.
И виноват в этом он сам, а не Пи-Эм.
Этого Нора знать не может.
По-настоящему рискует он, Пи-Эм. Он никого не убивал. А ведь они родились от одних и тех же родителей в одном и том же деревянном эпплтонском доме. Шансы преуспеть были у них тоже одинаковые.
Разве Доналд при всей своей отрешенности — ох уж этот его пресловутый печальный вид! — осмелился бы сказать, что Пи-Эм не прав?
Лучшее доказательство того, что начинали они с одинаковыми козырями, — их младшая сестра Эмили.
Точно Пи-Эм не помнит — мало жил с ней вместе и плохо ее знает. Она тоже пробилась, создала себе в Лос-Анджелесе солидное положение — занимает видный пост в одной косметической фирме, может быть, даже стала ее совладелицей.
Ради этого Эмили пришлось крепко поработать, и она, несомненно, во многом себе отказывала, как долгие годы отказывал Пи-Эм: если без всякой помощи из дому он закончил юридический факультет, то лишь потому, что вкалывал буквально дни и ночи.
А теперь Доналд поочередно наносит им визит и даже ухом не ведет.
«Милдред с детьми ждет по ту сторону границы; надеюсь, ты меня перебросишь?»
Эмили отдала ему всю свою наличность. Выходит, сочла, что это в порядке вещей?
Интересно, что бы она сказала, если бы, например, Пи-Эм, подхватив чуму или холеру, ввалился к ней, плюхнулся на ее постель и объявил: «Надеюсь, ты выходишь меня? А если заразишься сама, тем хуже».
А ведь положение совершенно то же самое. Даже почище: Доналд опаснее чумы.
И все-таки, не успел он появиться и провести здесь несколько часов, как две женщины уже интересуются им, готовы помочь ему, взять его под защиту.
Лил Ноленд! Как это она сказала?
«В вашем приятеле есть что-то очень печальное».
А Нора, которая так гордится своей невозмутимостью и здравомыслием, вскакивает с постели в половине десятого утра и бежит готовить завтрак вместе с неизвестным ей человеком!
И в довершение подозревает собственного мужа в том, что он грязно ревнует ее к своему приятелю.
Зазвонил телефон. Нора поднялась, вышла в гостиную, но голос ее был слышен и в кухне:
— Да… Алло!.. Да, Лил… Нет, пока ничего не сказал… Едим яйца с беконом… Разумеется! Прекрасная мысль!.. Что? Алло! Не понимаю… Нет, не рассказывал…
Он сегодня с утра дуется… Да… Правда?.. Мне так не показалось… Нет… Конечно, в полной норме…
Пи-Эм покраснел и невольно метнул яростный взгляд на брата, спокойно продолжавшего есть. Ему все ясно. Очевидно, секрет, доверенный им маленькой м-с Ноленд, привел ее в такое возбуждение, что она тут же бросилась звонить Hope.
— Сейчас поговорю с ним… Мы, во всяком случае, приедем… А потом вы все — к нам… Ну еще бы!.. Нет, не одета — никак с духом не соберусь… До скорого!
Вернувшись, она объявила, словно Пи-Эм и без того не догадался:
— Это Лил.
И, посмотрев на мужчин, иронически скривила уголки рта: эту мину она всегда делает, когда кажется сама себе особенно проницательной.
— Раньше чем через неделю не перебраться, — выпалила она.
— Не может быть!
— Точно! Рауль на своей лошади был последним, кому это удалось.
Доналд резко вскинул голову.
— Кто-нибудь переправился через реку?
Неслыханно. Он уставился на брата, словно требуя от него отчета. Это не ускользнуло от Норы. Как и то, что Пи-Эм, несмотря на все усилия, растерялся и лицо у него стало почти виноватым.
— Да, но верхом! К тому же Рауль — единственный, кто был способен перебраться сегодня утром. Он здесь родился, знает Санта-Крус как свои пять пальцев, но и то колебался добрых четверть часа. Я был при этом. Если бы он не решился, скот Пембертонов остался бы совсем без присмотра.
— А почему нельзя перебраться отсюда туда?
— Прежде всего потому, что вода по-прежнему поднимается.
Кто, в конце концов, виноват — он или Доналд? Роли переменились.
— Ты уверен?
— Безусловно. Кроме того, переправляться в противоположном направлении труднее: тот берег крутой, почти отвесный, и лошади, оказавшейся по брюхо в воде, не вскарабкаться на него.
— Вы спешите с нами расстаться? — вставила Нора.
И в ее устремленных на мужа зрачках вспыхнул иронический огонек. Пи-Эм все понял.
Она вообразила, что он ревнует! То же, вероятно, подумала и Лил Ноленд, когда он выложил ей придуманную им историю.
Какие же они обе дуры! Боже милостивый, он ревнует!
К кому? К родному брату? К Доналду, этому вечному неудачнику, который кончил тем, что женился на Милдред, а теперь бежал из тюрьмы в Джольете и с минуты на минуту может быть пойман?
Он ревнует! Это все, до чего они додумались. И только потому, что у Доналда «печальный вид».
— Эрик, хотите стакан пива?
Пи-Эм свирепо глянул на жену.
— Я же сказал тебе ночью…
— Ах да, извините. Алкоголь вам, кажется, запрещен?
Они все еще торчали в кухне, где Эшбриджи ели только по воскресеньям, когда прислуга выходная. Нора поднялась, налила себе пива, потом пустила горячую воду в посудомойку.
Теперь вскочил и Доналд.
— Дайте-ка я.
— Не надо. Мы привыкли.
— Я тоже.
Доналд себя таки выдаст. У него не могло быть служанки. И до известных событий он, разумеется, помогал Милдред по хозяйству.
Нора достаточно тонкая штучка, чтобы догадаться об этом, а уж если она ухватилась за ниточку, трудно предсказать, как далеко она по ней пойдет.
— Вы женаты?
Она заметила, что у Доналда нет обручального кольца. Может быть, пришлось продать?
— Да. Трое детей.
— Далеко отсюда живете?
Что побудило Пи-Эм ответить за брата? Боязнь, как бы тот не ляпнул лишнего?
— В Огайо.
Эшбриджи принялись мыть посуду. Время от времени Нора насмешливо косилась на мужа.
— Странно! — продолжала она. — Иногда у меня такое чувство, словно я знаю вас давным-давно. Вы не обижаетесь? Я все спрашиваю себя: не встречались ли мы где-нибудь? Вы не жили в Лос-Анджелесе?
С первым мужем она ежегодно проводила там несколько месяцев.
— Никогда. Был лишь проездом.
— Этого достаточно.
— Но всего две недели назад.
— Тогда другое дело. Может быть, вы просто напоминаете мне кого-то.
Она что, нарочно? Неужели успела подметить фамильное сходство между ним и Пи-Эм?
Братья были примерно одного роста и сложения.
Правда, линии, которые у старшего всегда отличались известной расплывчатостью, а теперь и вовсе округлились, у Доналда остались сухими и четкими. Зато в глазах у Пи-Эм — уверенность в себе, подчас наигранная и настороженная, а у младшего — простоватая наивность. Глаза у него посветлее, взгляд порой словно блуждает в пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20