Делать им сейчас ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому угодно. Нельзя разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже некрасиво. Этого полиция постарается не допустить.
Выходят наши товарищи на привокзальную площадь, а там кричат еще пьяней и похабней, просто извозчичьим матом орут.
Делегация садится в две машины и уезжает к зданию представителей ДВР, которое охраняет японская жандармерия.
На следующий день, после протеста, заявленного делегацией, японские власти подгоняют к зданию представительства ДВР три броневика и роту солдат.
Очередной изящный укол: делегация идет к вагонам, чтобы следовать в Дайрен – к месту переговоров, – а вокруг марширует рота солдат. И не понять, то ли арестованных увозят, то ли почет оказывают.
Повар, нанятый в Харбине делегацией, полунемец, полутатарин, проживший на Востоке всю жизнь, шепотом объяснял проводникам салон-вагона:
– Азиаты не лыком шиты. Они не только цветом кожи разнятся, у них и мозг другой, и видят они не так, как европейцы. Поди догадайся, как они все вокруг себя видят! Глаза у них с прищуром, необыкновенно хитрющие глаза. Но и хитрость у них особая, на нашу не похожа. Мы в обход хитрим, с дальним прицелом и с логикой в замысле, а дальневосточный азиат в лицо тебе врет и улыбается – это и есть, по-ихнему, хитрость. Думаешь про него: вот чудак, мне ж твоя хитрость сразу видна. Ан нет! Ему только этого и надо. Это он так поначалу хитрил. На самом-то деле он подальше нашего брата задумал, и убить для него – это помочь человеку переместить душу из бренности в божественность, всего-навсего.
ДАЙРЕН. «ЯМОТО-ОТЕЛЬ»
Это самый фешенебельный отель Дайрена. Кругом красное дерево, все старомодно и учтиво. Делегацию встречает секретарь МИДа господин Шимада. Он провожает членов делегации на отведенный им второй этаж и договаривается с секретарем русской делегации, что переговоры будут вестись здесь же, в сером зале, без прессы, форма – белые костюмы из-за влажной жары, черные галстуки и штиблеты черного цвета.
– Дьяволы, – ворчит Блюхер, – не иначе, как от своих агентов получили сведения, что у нас нет белых костюмов. Вот ведь черт возьми, а? Может, мы и в этих пройдем? Чем наши плохи, серенькие?
– Не годится, – говорит Федор Николаевич Петров. – Придется раскошелиться, сейчас поедем к портным.
Японцы – народ вежливый и предупредительный – одним нашим не дают побыть ни минутки. Только наши решат отдохнуть с дороги, как в номер к каждому стук в дверь: на пороге стоит сахарный от нежных улыбок дипломат, и просит пожаловать господ делегатов вниз, в ресторан, на торжественный обед.
Стол накрыт: икра, омары, трепанги, крабы, сыры, вина, ветчина. Не бывает такого стола в жизни! Наши дипломаты – все из рабочих, только переводчик – бывший студент да Федор Николаевич Петров прошел курс наук в тюремном замке Шлиссельбурга.
Японские дипломаты лихо орудуют пятью вилочками, десятью ножичками, на руки свои не смотрят, жуют быстро, отрезают малюсенькие кусочки, и все будто само у них режется. А у наших – кроме Петрова, который так же легок и изящен, – ножи тупые, с вилок все падает, секретарь вывалил кусок курицы на брюки своему японскому соседу (японец даже не шевельнул бровью – вроде это и не его ноги), экономический советник опрокинул на себя один из пяти фужеров, поставленных перед ним официантом, другой советник с такой силой нажал вилкой на елозившую по тарелке диковинную закусь, что тарелка – тюк! – и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя.
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. – Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка...
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ». УТРО
– Следовательно, – заканчивает Петров, – мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем. Советники шепчут свои мнения заместителям, те пишут иероглифы синей тушью и передают листочки генералу. Он просматривает их и поднимается.
– Прежде чем мы возьмем перерыв для информирования высокого императорского правительства о позиции, занятой вашей делегацией, нам хотелось бы познакомить руководителя нашей военной делегации генерала Танака с господином военным советником Блюхером и выделить военные переговоры в особую сферу работы нашей конференции.
Генерал Танака кланяется Блюхеру. Блюхер кланяется генералу. Какое-то время они рассматривают друг друга, а за ними в это время пристально наблюдают и японцы и наши.
– Высокая Дайренская конференция объявляет перерыв на три недели! – возглашает секретарь японской делегации.
Петров спрашивает:
– Разве нельзя провести консультацию с правительством в более короткий срок, господин председатель?
– Сейчас неспокоен океан, – отвечает Мацушима, – поэтому мы берем некоторое упреждение.
– Дипломат употребляет военный термин, – громко говорит Петрову Василий Константинович, – упреждение берут, когда готовят сильный залп.
Японец режет Блюхера взглядом и отвечает:
– Уступая просьбе уважаемой русской делегации, переговоры прерываются на две недели и пять дней.
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. НОМЕР БЛЮХЕРА
Мархлевский, наблюдатель из РСФСР, сидит за круглым столом. Перед ним роскошный стол, сервированный с огромным вкусом. Хрусталь, фарфор, огромное количество вилок, вилочек, ножей, ножниц и ножичков, всяких диковинных пилок и прочих инструментов, которые Василию Константиновичу кажутся хирургическими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Выходят наши товарищи на привокзальную площадь, а там кричат еще пьяней и похабней, просто извозчичьим матом орут.
Делегация садится в две машины и уезжает к зданию представителей ДВР, которое охраняет японская жандармерия.
На следующий день, после протеста, заявленного делегацией, японские власти подгоняют к зданию представительства ДВР три броневика и роту солдат.
Очередной изящный укол: делегация идет к вагонам, чтобы следовать в Дайрен – к месту переговоров, – а вокруг марширует рота солдат. И не понять, то ли арестованных увозят, то ли почет оказывают.
Повар, нанятый в Харбине делегацией, полунемец, полутатарин, проживший на Востоке всю жизнь, шепотом объяснял проводникам салон-вагона:
– Азиаты не лыком шиты. Они не только цветом кожи разнятся, у них и мозг другой, и видят они не так, как европейцы. Поди догадайся, как они все вокруг себя видят! Глаза у них с прищуром, необыкновенно хитрющие глаза. Но и хитрость у них особая, на нашу не похожа. Мы в обход хитрим, с дальним прицелом и с логикой в замысле, а дальневосточный азиат в лицо тебе врет и улыбается – это и есть, по-ихнему, хитрость. Думаешь про него: вот чудак, мне ж твоя хитрость сразу видна. Ан нет! Ему только этого и надо. Это он так поначалу хитрил. На самом-то деле он подальше нашего брата задумал, и убить для него – это помочь человеку переместить душу из бренности в божественность, всего-навсего.
ДАЙРЕН. «ЯМОТО-ОТЕЛЬ»
Это самый фешенебельный отель Дайрена. Кругом красное дерево, все старомодно и учтиво. Делегацию встречает секретарь МИДа господин Шимада. Он провожает членов делегации на отведенный им второй этаж и договаривается с секретарем русской делегации, что переговоры будут вестись здесь же, в сером зале, без прессы, форма – белые костюмы из-за влажной жары, черные галстуки и штиблеты черного цвета.
– Дьяволы, – ворчит Блюхер, – не иначе, как от своих агентов получили сведения, что у нас нет белых костюмов. Вот ведь черт возьми, а? Может, мы и в этих пройдем? Чем наши плохи, серенькие?
– Не годится, – говорит Федор Николаевич Петров. – Придется раскошелиться, сейчас поедем к портным.
Японцы – народ вежливый и предупредительный – одним нашим не дают побыть ни минутки. Только наши решат отдохнуть с дороги, как в номер к каждому стук в дверь: на пороге стоит сахарный от нежных улыбок дипломат, и просит пожаловать господ делегатов вниз, в ресторан, на торжественный обед.
Стол накрыт: икра, омары, трепанги, крабы, сыры, вина, ветчина. Не бывает такого стола в жизни! Наши дипломаты – все из рабочих, только переводчик – бывший студент да Федор Николаевич Петров прошел курс наук в тюремном замке Шлиссельбурга.
Японские дипломаты лихо орудуют пятью вилочками, десятью ножичками, на руки свои не смотрят, жуют быстро, отрезают малюсенькие кусочки, и все будто само у них режется. А у наших – кроме Петрова, который так же легок и изящен, – ножи тупые, с вилок все падает, секретарь вывалил кусок курицы на брюки своему японскому соседу (японец даже не шевельнул бровью – вроде это и не его ноги), экономический советник опрокинул на себя один из пяти фужеров, поставленных перед ним официантом, другой советник с такой силой нажал вилкой на елозившую по тарелке диковинную закусь, что тарелка – тюк! – и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
– Господа! – возглашает руководитель японской делегации Мацушима. – Я думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы, замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с шелестом обрушивается вниз – в самого себя.
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным шагом десять километров отшагай, хоть помри.
– Мой двоюродный дядька, – объяснял Василий Константинович Петрову, – до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами. А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье, смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану – тут, в Дайрене, до него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и дальше – вдоль по пустынному берегу. А за ним – неотрывной тенью два японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: «Это вам, сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы – ходим. А ну – кто кого?!» И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот, что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается, падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать следом за русским министром.
– Эй, господина! – кричит он, задыхаясь. – Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
– Э, хоросая господина! – снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему – жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
– Вы кто? – спрашивает Блюхер.
– Васа охрана.
– Шпионы, что ль?
– Сипионы, сипионы, – радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. – Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
– Сейчас пойдем дальсе, – говорит второй шпик, – только остановим кровь.
– До кости разбил? – спрашивает Блюхер.
– Немнозко до кости.
– Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.
– Ну-ка, – говорит он второму, – вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
– Садись, – говорит Блюхер.
– В васем присутствии нельзя.
– Пиджачок сними – мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него – на кожаных ремешках – два кольта.
– Хорошие кольты, – говорит Василий Константинович.
– Немнозечко тязеловаты.
– Покажите-ка...
– А вы меня не застрелите?
– У меня свой есть, чтоб застрелить.
– У вас маленький браунинг, им не застрелить.
– А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
– Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался рукой, около портье, помните?
– Нет.
– Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг, английской фирмы.
– Молодец! – искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию Константиновичу.
– Вот, – говорит он. – Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб, сломав крылья, стремительно падает на камни.
– Господина, вы великий стрелок, – говорит шпик, – только где я теперь достану денег, чтобы купить патрон?
– Сколько он стоит?
– Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
– Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить, что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и предлагает:
– Ну что, обратно пойдем?
– А вам хосется есе походить по берегу.
– Хочется.
– Если бы вы позволили нам идти босиком, – просит шпик, – то мы бы не месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
– Если не оглядываться?
– Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
– Разувайтесь, – соглашается Блюхер, – я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт размахивает, а ветер с океана свистит – свежий, великолепный ветер, навстречу ему идти всей грудью – нет большей радости.
ЗАЛ «ЯМАТО-ОТЕЛЯ». УТРО
– Следовательно, – заканчивает Петров, – мы вновь выдвигаем только одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
– Перед тем как мы выдвинем наши окончательные требования, нам бы хотелось урегулировать вопрос о японских солдатах, жертвах последних лет, похороненных на территории Дальнего Востока. Нам кажется, что следовало бы найти удобную для вас форму не только решить вопрос о материальных компенсациях, но и о моральных. В данном случае мы имеем в виду официальное соболезнование – словом, частности мы готовы обсудить вместе с вами, если вы согласитесь, а вы не можете не согласиться с нашим изначальным предложением, потому что оно законно и отвечает всем нормам человеческой морали.
Блюхер сжимает кулаки и начинает вертеть головой – первый признак гнева.
– На войне как на войне, – говорит он. – Не мы пришли на вашу территорию, а вы явились на нашу. Вас никто сюда не звал. Следовательно, ни о какой компенсации, ни материальной, ни тем более моральной, не может быть и речи. Мы приехали к вам, движимые лишь одним желанием: вести переговоры. Мы отвергаем диктат как метод.
Блюхер садится на свое место, по-прежнему покашливая от волнения. Молодые секретари японской делегации склоняются над головами советников, сидящих за стульями главы делегации и его заместителей. Глава делегации – генерал Мацушима – обменивается тихими, улыбчивыми фразами с заместителем. Советники шепчут свои мнения заместителям, те пишут иероглифы синей тушью и передают листочки генералу. Он просматривает их и поднимается.
– Прежде чем мы возьмем перерыв для информирования высокого императорского правительства о позиции, занятой вашей делегацией, нам хотелось бы познакомить руководителя нашей военной делегации генерала Танака с господином военным советником Блюхером и выделить военные переговоры в особую сферу работы нашей конференции.
Генерал Танака кланяется Блюхеру. Блюхер кланяется генералу. Какое-то время они рассматривают друг друга, а за ними в это время пристально наблюдают и японцы и наши.
– Высокая Дайренская конференция объявляет перерыв на три недели! – возглашает секретарь японской делегации.
Петров спрашивает:
– Разве нельзя провести консультацию с правительством в более короткий срок, господин председатель?
– Сейчас неспокоен океан, – отвечает Мацушима, – поэтому мы берем некоторое упреждение.
– Дипломат употребляет военный термин, – громко говорит Петрову Василий Константинович, – упреждение берут, когда готовят сильный залп.
Японец режет Блюхера взглядом и отвечает:
– Уступая просьбе уважаемой русской делегации, переговоры прерываются на две недели и пять дней.
ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. НОМЕР БЛЮХЕРА
Мархлевский, наблюдатель из РСФСР, сидит за круглым столом. Перед ним роскошный стол, сервированный с огромным вкусом. Хрусталь, фарфор, огромное количество вилок, вилочек, ножей, ножниц и ножичков, всяких диковинных пилок и прочих инструментов, которые Василию Константиновичу кажутся хирургическими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50