Я тебе скажу, как ты это сделал. Ты велел ему раздеться, а пока он снимал с себя шмотки, ты вместе с дежурным охранником курил в сторонке и рассказывал ему о своем геморрое и об опущении матки у твоей жены, но не смотрел!
Равье краснеет.
— Патрон мне не приказывал глазеть, как он стриптизит, — бурчит он. — Правда, шеф? Вы мне приказали забрать одежду и все, что при нем было, и больше ничего.
Я смягчаюсь.
— Я тебя не ругаю. Вспомни, как все было точно.
— Я ему приказал раздеться догола. Перед этим я сам вытащил у него из карманов все их содержимое… Когда он оголился, я забрал его тряпки, оставил его охране и ушел.
Я беру его за руку.
— Ладно, хорошо. Ты все вытащил из его карманов, а швы ощупал?
— Еще бы! — восклицает Равье, пожимая плечами.
— Слушай меня внимательно, Равье. Ты посмотрел под лацканы пиджака перед тем, как оставить его одного? Подумай и ответь откровенно.
Он хмурит брови. Его добрая толстая физия из красной становится белой.
— Нет, — честно отвечает он, — об этом я не подумал. Я вздыхаю.
— Прекрасно. Значит, эта булавка должна была находиться под лацканом. Это практически единственное место, куда мужчина может ее приколоть… Так, Равье, а после того как он отдал тебе свою одежду, ты обыскал камеру?
— Я быстро посмотрел по сторонам и под нары, проверяя, не забыл ли чего.
— Рукой по нарам ты не водил?
— Нет.
— Так что, если бы он воткнул вот эту булавку в дерево, ты мог ее не заметить?
Шеф не перестает молча теребить свои манжеты.
— Верно…
Ладно, — говорю я Равье, — ты нам больше не нужен. В следующий раз ничего не оставляй на авось. Он снова краснеет и выходит пятясь.
— Значит, булавка от Карла Бункса.
— Да, и он хотел, чтобы я вынес ее из камеры…
— Как это? Я рассказываю об инциденте в бистро.
— Вы уверены, что именно он воткнул ее в ваш пиджак?
— Теперь — да.
— И предполагаете мотив этого на первый взгляд абсурдного поступка?
Я в нерешительности. Встаю и иду к двери.
— Да, — отвечаю я и выхожу.
Глава 8
Когда я возвращаюсь в номера мамаши Бордельер, атмосфера становится еще более тяжелой.
Надвигающаяся гроза давит на мозги и легкие. Терпеть не могу такую погоду. Кажется, что планета сейчас разорвется, а это одно из самых неприятных ощущений.
Прежде Чем подняться по лестнице дома, я вынимаю золотую булавку из лацкана пиджака, куда воткнул ее, выйдя из кабинета Старика, и втыкаю в плечо, точно в то место, куда ее сунул Бункс.
Поднявшись на четвертый этаж, где обретается старуха, звоню Она открывает мне, держа в руке рахат-лукум.
— Наконец-то вы вернулись! — восклицает она с набитым этой жуткой замазкой ртом. — Милая девочка начала отчаиваться…
Я усмехаюсь.
— Я, мамаша, как крупный выигрыш: заставляю себя ждать, но всегда прихожу к тем, кто умеет это делать.
Старуха вытирает дряблые губы, на которых помада смешалась с сахаром.
— Я угостила ее шоколадкой… Это дитя просто восхитительно. — Она заговорщицки толкает меня локтем в живот:
— Вы не будете скучать, шутник!
Будь это кто другой, я бы не потерпел подобной фамильярности, но к мамаше Бордельер питаю слабость. Она такой яркий типаж, настолько невероятна, что на нее невозможно сердиться.
Стучу в дверь комнаты.
— Входите! — отвечает Рашель. Она сидит в кресле, одетая в белый домашний халат, окружающий ее нимбом нереального света.
— Было так жарко… — объясняет она.
— Ну конечно. — И добавляю, гладя ее по затылку:
— Я не очень задержался?
Она взмахивает ресницами.
— Я начала думать, что вы меня бросили…
— И какое чувство это у вас вызвало?
— Боль, — шепчет она, отводя глаза.
Такого рода признания автоматически влекут за собой поцелуй.
Я беру ее чуть повыше локтя, буквально поднимаю с кресла и прижимаюсь своими губами к ее. — Прикосновение к девочке, у которой под халатом ровным счетом ничего нет, вызывает у вас желания, мягко говоря, весьма далекие от стремления проштудировать последние статьи о косвенных налогах. Я увлекаю ее на постель, бормоча бессвязные слова, разжигающие ей кровь.
Когда мы достаточно наигрались в зверя с двумя спинами, я в последний раз целую ее. Как видите, любовь всегда начинается и заканчивается одним манером…
— Если ты позволишь, милая, я немного побреюсь, — говорю я. — Чтобы вывести тебя в свет, это просто необходимо, а то у меня рожа, как у итальянского бродяги.
— У тебя есть бритва?
— Нет, но у хозяйка должна быть. С ее-то бородой! Я кладу пиджак и выхожу из комнаты. Как и предполагал, содержательница номеров крутится поблизости с фальшиво-невинным видом. Я подбегаю к ней и шепчу на ухо:
— Говорите со мной, говорите, что в голову взбредет!
Я снимаю ботинки и по-кошачьи подкрадываюсь к двери комнаты. Замочная скважина как раз на уровне моих глаз, когда я стою на коленях.
Мне открывается великолепный вид на комнату… Как с центральной трибуны стадиона. А в глубине коридора мамаша Бордельер трещит как заведенный попугай.
Вижу, Рашель выходит из туалета, где была, когда я уходил из комнаты.
Она подходит к двери и запирает ее на задвижку. К счастью, мамаша Бордельер любит подсматривать за тем, как резвятся ее постояльцы, и потому снабдила комнаты задвижками, а ключи спрятала…
Рашель, думая, что теперь находится в безопасности, идет прямиком к моему пиджачку и ощупывает карманы. Первое, что она достает, — пистолет. Она вытаскивает обойму, вынимает из нее все патроны и ссыпает их в китайскую вазочку, после чего вставляет обойму в рукоятку и сует пистолет обратно в мой карман. Затем берется за мой лопатник и изучает мои бумаги на имя швейцарского подданного Жана Нико… Пожав плечами, кладет бумажник на место. Для девушки, претендующей на место секретарши, у нее редкостная ловкость. Очень скоро она находит под подкладкой мой специальной жетон, смотрит на него, и на ее губах появляется улыбка.
Красавица продолжает свои поиски. Теперь она ощупывает плечи и тут же находит булавку.
Ее удивление просто неописуемо. Она разевает рот, округляет глаза. Радостно щелкнув пальцами, она вытаскивает булавку и кладет ее в свою сумочку.
Я покидаю наблюдательный пост и возвращаюсь к мамаше Бордельер.
— У вас есть бритва? — спрашиваю я ее.
— Хотите побриться?
Я пожимаю плечами:
— Ну уж не перерезать же кому-нибудь горло. За кого вы меня принимаете?
— Да, есть… — И кокетливо добавляет:
— Некоторые господа забывают свои.
— Ну конечно, — соглашаюсь я. — А сами вы никогда не бреетесь… чаще двух раз в сутки.
Она задыхается от возмущения, но решает засмеяться — Какой же вы шутник!
Она не задает мне вопросов по поводу моего заглядывания в замочную скважину. Возможно, думает, что я маньяк…
Она ведет меня в свою личную ванную. С точки зрения техники для удаления растительности у нее все в порядке. Бритва электрическая. Я к таким не очень привык, а потому справляюсь неважно, но я не претендую, особенно сегодня, на то, чтобы строить из себя красавца Бруммеля…
Я освежаю себе морду, поправляю узел галстука и, налив на котелок полфлакона одеколона, возвращаюсь к малышке Рашель. Она открыла задвижку и спокойно одевается.
Когда я вхожу, она встречает меня ослепительной улыбкой.
— Ну, — спрашиваю, — как я тебе в парадном виде?
— Великолепен! — шепчет она. — О, мой милый…
Я сажусь в кресло.
— Сдохнуть можно, — говорю. — Никогда не видел такой тяжелой ночи… Ты себя нормально чувствуешь?
— Да.
Она открывает окно.
— Как красив Париж, — произносит она, задержавшись возле него.
Я не отвечаю. Продолжаю думать… Передо мной стоит дилемма: вмешаться сейчас или подождать?
Своим поведением Рашель мне доказала, что тоже состоит в банде. Значит, через нее я могу пройти по всей цепочке. Но это слабое звено. Если я ее отпущу, она предупредит сообщников, что Бункс жив. Эта булавка дала ей доказательство… Что я должен делать? Господи, как неприятно принимать такие решения! Я готов отдать десять “штук”, чтобы узнать мнение шефа… Но позвонить ему невозможно. Я должен решать сам и быстро. Я смеюсь.
— Что с тобой? — спрашивает она меня. Я смеюсь, потому что Бунксу пришла великолепная идея. Когда я сказал, что встречаюсь с Рашель, он захотел дать ей знать, что жив. Догадываясь, что киска станет внимательно изучать мои действия и слова, копаться в моих шмотках и тому подобное, он решил послать сообщение через меня. Выбрал посланником тюремщика… Признаемся, что работа великолепная! Она подходит ко мне, ласкаясь, с влажным взглядом, какой бывает у всех девок, которым вы только что доказали, что кое-что можете.
— Что с тобой? — повторяет она.
Возможно, именно это ее обольщающее поведение заставляет меня принять решение. Я встаю, надеваю пиджак, достаю пушку, беру вазу, опрокидываю ее на кровать, собираю маслины и неторопливо вставляю их в обойму, нежно глядя на Рашель. Надо признать, она немного побледнела. Но не шевелится.
Я открываю ее сумочку, беру булавку, прикалываю к лацкану пиджака и поворачиваюсь к милашке.
— Ну и?.. — спрашиваю.
Она стоит неподвижно. Щеки ввалились, ноздри поджались, в глазах тревожные огоньки.
Я подхожу к ней, влепляю оплеуху, от которой она летит на ковер, и повторяю:
— Ну и?..
Тон приглашает к разговору. Рашель встает. Ее щека пылает.
— Вы хам! — скрежещет она.
— Откровенность за откровенность, красотка; ты маленькая шлюшка! — И я добавляю:
— Но шлюхи не только занимаются любовью и шарят по карманам. Они еще и разговаривают… И ты у меня заговоришь тоже!
Она подходит ко мне.
— Мне нечего вам сказать, господин комиссар!
— Да что ты говоришь! Никогда не поверю, что женщине бывает совсем нечего сказать! Я хватаю ее за руку.
— Например, скажи, что вы сделали с русским?
— Я ничего не знаю!
— Так уж прямо и ничего?
— Да.
— Даже как можно связаться с молодчиками Карла? Она встает передо мной, глаза горят диким гневом.
— Слушайте внимательно, комиссар. Я ничего не скажу. У нас нет… как вы это называете?.. хлюпиков! Мы умеем молчать. Вы меня поймали? Отлично. Но предупреждаю вас сразу: вы из меня ничего не вытянете.
Она говорит не столько под влиянием вспышки ярости, сколько резюмируя ситуацию. И я понимаю, что это правда. Она не заговорит, и я получу еще одного секретного узника.
Тогда в моих мозгах появляется дьявольская идея, одна из тех, что, по счастью, возникают у меня редко и которыми совсем не хочется гордиться.
Я надвигаюсь на нее с недобрым видом. Чувствую, моя печенка вырабатывает синильную кислоту.
Должно быть, моя морда по-настоящему страшна, потому что Рашель начинает в ужасе пятиться.
— Ах, ты ничего не скажешь! — рычу я сквозь зубы.
— Нет…
— Ах, не скажешь!
Теперь она стоит, прислонившись к подоконнику.
Я быстро нагибаюсь, хватаю ее за лодыжки и выбрасываю из открытого окна.
Из темных глубин звучит жуткий крик… Мисс Автостоп не доживет в Париже до старости!
Открываю дверь в коридор.
Мамаши Бордельер не видать. Мне нравится, что свидетелей нет, даже боязливой свидетельницы, подглядывающей через замочную скважину, как лакеи в шикарных отелях.
Она варит себе какао, а в ожидании, пока бурда будет готова, мажет кусочки хлеба маслом и конфитюром, от которых сблеванула бы даже живущая на помойке крыса — Мамаша, — говорю я ей, — у меня для вас плохая новость; одна из ваших постоялиц то ли случайно, то ли вследствие нервной депрессии выбросилась из окна.
— Господи! — вскрикивает она. — Кто это?
— Малышка, что была со мной.
Она недоверчиво смотрит на меня.
— Вы опять шутите?
Мое лицо убеждает ее в обратном.
— Я совершенно серьезен. Малышка выпала из окна. Теперь слушайте меня внимательно: вы меня не видели; она пришла одна, сказала, что ждет мужчину, который так и не появился… Вы ничего не знаете. За остальное не волнуйтесь. Неприятностей у вас не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Равье краснеет.
— Патрон мне не приказывал глазеть, как он стриптизит, — бурчит он. — Правда, шеф? Вы мне приказали забрать одежду и все, что при нем было, и больше ничего.
Я смягчаюсь.
— Я тебя не ругаю. Вспомни, как все было точно.
— Я ему приказал раздеться догола. Перед этим я сам вытащил у него из карманов все их содержимое… Когда он оголился, я забрал его тряпки, оставил его охране и ушел.
Я беру его за руку.
— Ладно, хорошо. Ты все вытащил из его карманов, а швы ощупал?
— Еще бы! — восклицает Равье, пожимая плечами.
— Слушай меня внимательно, Равье. Ты посмотрел под лацканы пиджака перед тем, как оставить его одного? Подумай и ответь откровенно.
Он хмурит брови. Его добрая толстая физия из красной становится белой.
— Нет, — честно отвечает он, — об этом я не подумал. Я вздыхаю.
— Прекрасно. Значит, эта булавка должна была находиться под лацканом. Это практически единственное место, куда мужчина может ее приколоть… Так, Равье, а после того как он отдал тебе свою одежду, ты обыскал камеру?
— Я быстро посмотрел по сторонам и под нары, проверяя, не забыл ли чего.
— Рукой по нарам ты не водил?
— Нет.
— Так что, если бы он воткнул вот эту булавку в дерево, ты мог ее не заметить?
Шеф не перестает молча теребить свои манжеты.
— Верно…
Ладно, — говорю я Равье, — ты нам больше не нужен. В следующий раз ничего не оставляй на авось. Он снова краснеет и выходит пятясь.
— Значит, булавка от Карла Бункса.
— Да, и он хотел, чтобы я вынес ее из камеры…
— Как это? Я рассказываю об инциденте в бистро.
— Вы уверены, что именно он воткнул ее в ваш пиджак?
— Теперь — да.
— И предполагаете мотив этого на первый взгляд абсурдного поступка?
Я в нерешительности. Встаю и иду к двери.
— Да, — отвечаю я и выхожу.
Глава 8
Когда я возвращаюсь в номера мамаши Бордельер, атмосфера становится еще более тяжелой.
Надвигающаяся гроза давит на мозги и легкие. Терпеть не могу такую погоду. Кажется, что планета сейчас разорвется, а это одно из самых неприятных ощущений.
Прежде Чем подняться по лестнице дома, я вынимаю золотую булавку из лацкана пиджака, куда воткнул ее, выйдя из кабинета Старика, и втыкаю в плечо, точно в то место, куда ее сунул Бункс.
Поднявшись на четвертый этаж, где обретается старуха, звоню Она открывает мне, держа в руке рахат-лукум.
— Наконец-то вы вернулись! — восклицает она с набитым этой жуткой замазкой ртом. — Милая девочка начала отчаиваться…
Я усмехаюсь.
— Я, мамаша, как крупный выигрыш: заставляю себя ждать, но всегда прихожу к тем, кто умеет это делать.
Старуха вытирает дряблые губы, на которых помада смешалась с сахаром.
— Я угостила ее шоколадкой… Это дитя просто восхитительно. — Она заговорщицки толкает меня локтем в живот:
— Вы не будете скучать, шутник!
Будь это кто другой, я бы не потерпел подобной фамильярности, но к мамаше Бордельер питаю слабость. Она такой яркий типаж, настолько невероятна, что на нее невозможно сердиться.
Стучу в дверь комнаты.
— Входите! — отвечает Рашель. Она сидит в кресле, одетая в белый домашний халат, окружающий ее нимбом нереального света.
— Было так жарко… — объясняет она.
— Ну конечно. — И добавляю, гладя ее по затылку:
— Я не очень задержался?
Она взмахивает ресницами.
— Я начала думать, что вы меня бросили…
— И какое чувство это у вас вызвало?
— Боль, — шепчет она, отводя глаза.
Такого рода признания автоматически влекут за собой поцелуй.
Я беру ее чуть повыше локтя, буквально поднимаю с кресла и прижимаюсь своими губами к ее. — Прикосновение к девочке, у которой под халатом ровным счетом ничего нет, вызывает у вас желания, мягко говоря, весьма далекие от стремления проштудировать последние статьи о косвенных налогах. Я увлекаю ее на постель, бормоча бессвязные слова, разжигающие ей кровь.
Когда мы достаточно наигрались в зверя с двумя спинами, я в последний раз целую ее. Как видите, любовь всегда начинается и заканчивается одним манером…
— Если ты позволишь, милая, я немного побреюсь, — говорю я. — Чтобы вывести тебя в свет, это просто необходимо, а то у меня рожа, как у итальянского бродяги.
— У тебя есть бритва?
— Нет, но у хозяйка должна быть. С ее-то бородой! Я кладу пиджак и выхожу из комнаты. Как и предполагал, содержательница номеров крутится поблизости с фальшиво-невинным видом. Я подбегаю к ней и шепчу на ухо:
— Говорите со мной, говорите, что в голову взбредет!
Я снимаю ботинки и по-кошачьи подкрадываюсь к двери комнаты. Замочная скважина как раз на уровне моих глаз, когда я стою на коленях.
Мне открывается великолепный вид на комнату… Как с центральной трибуны стадиона. А в глубине коридора мамаша Бордельер трещит как заведенный попугай.
Вижу, Рашель выходит из туалета, где была, когда я уходил из комнаты.
Она подходит к двери и запирает ее на задвижку. К счастью, мамаша Бордельер любит подсматривать за тем, как резвятся ее постояльцы, и потому снабдила комнаты задвижками, а ключи спрятала…
Рашель, думая, что теперь находится в безопасности, идет прямиком к моему пиджачку и ощупывает карманы. Первое, что она достает, — пистолет. Она вытаскивает обойму, вынимает из нее все патроны и ссыпает их в китайскую вазочку, после чего вставляет обойму в рукоятку и сует пистолет обратно в мой карман. Затем берется за мой лопатник и изучает мои бумаги на имя швейцарского подданного Жана Нико… Пожав плечами, кладет бумажник на место. Для девушки, претендующей на место секретарши, у нее редкостная ловкость. Очень скоро она находит под подкладкой мой специальной жетон, смотрит на него, и на ее губах появляется улыбка.
Красавица продолжает свои поиски. Теперь она ощупывает плечи и тут же находит булавку.
Ее удивление просто неописуемо. Она разевает рот, округляет глаза. Радостно щелкнув пальцами, она вытаскивает булавку и кладет ее в свою сумочку.
Я покидаю наблюдательный пост и возвращаюсь к мамаше Бордельер.
— У вас есть бритва? — спрашиваю я ее.
— Хотите побриться?
Я пожимаю плечами:
— Ну уж не перерезать же кому-нибудь горло. За кого вы меня принимаете?
— Да, есть… — И кокетливо добавляет:
— Некоторые господа забывают свои.
— Ну конечно, — соглашаюсь я. — А сами вы никогда не бреетесь… чаще двух раз в сутки.
Она задыхается от возмущения, но решает засмеяться — Какой же вы шутник!
Она не задает мне вопросов по поводу моего заглядывания в замочную скважину. Возможно, думает, что я маньяк…
Она ведет меня в свою личную ванную. С точки зрения техники для удаления растительности у нее все в порядке. Бритва электрическая. Я к таким не очень привык, а потому справляюсь неважно, но я не претендую, особенно сегодня, на то, чтобы строить из себя красавца Бруммеля…
Я освежаю себе морду, поправляю узел галстука и, налив на котелок полфлакона одеколона, возвращаюсь к малышке Рашель. Она открыла задвижку и спокойно одевается.
Когда я вхожу, она встречает меня ослепительной улыбкой.
— Ну, — спрашиваю, — как я тебе в парадном виде?
— Великолепен! — шепчет она. — О, мой милый…
Я сажусь в кресло.
— Сдохнуть можно, — говорю. — Никогда не видел такой тяжелой ночи… Ты себя нормально чувствуешь?
— Да.
Она открывает окно.
— Как красив Париж, — произносит она, задержавшись возле него.
Я не отвечаю. Продолжаю думать… Передо мной стоит дилемма: вмешаться сейчас или подождать?
Своим поведением Рашель мне доказала, что тоже состоит в банде. Значит, через нее я могу пройти по всей цепочке. Но это слабое звено. Если я ее отпущу, она предупредит сообщников, что Бункс жив. Эта булавка дала ей доказательство… Что я должен делать? Господи, как неприятно принимать такие решения! Я готов отдать десять “штук”, чтобы узнать мнение шефа… Но позвонить ему невозможно. Я должен решать сам и быстро. Я смеюсь.
— Что с тобой? — спрашивает она меня. Я смеюсь, потому что Бунксу пришла великолепная идея. Когда я сказал, что встречаюсь с Рашель, он захотел дать ей знать, что жив. Догадываясь, что киска станет внимательно изучать мои действия и слова, копаться в моих шмотках и тому подобное, он решил послать сообщение через меня. Выбрал посланником тюремщика… Признаемся, что работа великолепная! Она подходит ко мне, ласкаясь, с влажным взглядом, какой бывает у всех девок, которым вы только что доказали, что кое-что можете.
— Что с тобой? — повторяет она.
Возможно, именно это ее обольщающее поведение заставляет меня принять решение. Я встаю, надеваю пиджак, достаю пушку, беру вазу, опрокидываю ее на кровать, собираю маслины и неторопливо вставляю их в обойму, нежно глядя на Рашель. Надо признать, она немного побледнела. Но не шевелится.
Я открываю ее сумочку, беру булавку, прикалываю к лацкану пиджака и поворачиваюсь к милашке.
— Ну и?.. — спрашиваю.
Она стоит неподвижно. Щеки ввалились, ноздри поджались, в глазах тревожные огоньки.
Я подхожу к ней, влепляю оплеуху, от которой она летит на ковер, и повторяю:
— Ну и?..
Тон приглашает к разговору. Рашель встает. Ее щека пылает.
— Вы хам! — скрежещет она.
— Откровенность за откровенность, красотка; ты маленькая шлюшка! — И я добавляю:
— Но шлюхи не только занимаются любовью и шарят по карманам. Они еще и разговаривают… И ты у меня заговоришь тоже!
Она подходит ко мне.
— Мне нечего вам сказать, господин комиссар!
— Да что ты говоришь! Никогда не поверю, что женщине бывает совсем нечего сказать! Я хватаю ее за руку.
— Например, скажи, что вы сделали с русским?
— Я ничего не знаю!
— Так уж прямо и ничего?
— Да.
— Даже как можно связаться с молодчиками Карла? Она встает передо мной, глаза горят диким гневом.
— Слушайте внимательно, комиссар. Я ничего не скажу. У нас нет… как вы это называете?.. хлюпиков! Мы умеем молчать. Вы меня поймали? Отлично. Но предупреждаю вас сразу: вы из меня ничего не вытянете.
Она говорит не столько под влиянием вспышки ярости, сколько резюмируя ситуацию. И я понимаю, что это правда. Она не заговорит, и я получу еще одного секретного узника.
Тогда в моих мозгах появляется дьявольская идея, одна из тех, что, по счастью, возникают у меня редко и которыми совсем не хочется гордиться.
Я надвигаюсь на нее с недобрым видом. Чувствую, моя печенка вырабатывает синильную кислоту.
Должно быть, моя морда по-настоящему страшна, потому что Рашель начинает в ужасе пятиться.
— Ах, ты ничего не скажешь! — рычу я сквозь зубы.
— Нет…
— Ах, не скажешь!
Теперь она стоит, прислонившись к подоконнику.
Я быстро нагибаюсь, хватаю ее за лодыжки и выбрасываю из открытого окна.
Из темных глубин звучит жуткий крик… Мисс Автостоп не доживет в Париже до старости!
Открываю дверь в коридор.
Мамаши Бордельер не видать. Мне нравится, что свидетелей нет, даже боязливой свидетельницы, подглядывающей через замочную скважину, как лакеи в шикарных отелях.
Она варит себе какао, а в ожидании, пока бурда будет готова, мажет кусочки хлеба маслом и конфитюром, от которых сблеванула бы даже живущая на помойке крыса — Мамаша, — говорю я ей, — у меня для вас плохая новость; одна из ваших постоялиц то ли случайно, то ли вследствие нервной депрессии выбросилась из окна.
— Господи! — вскрикивает она. — Кто это?
— Малышка, что была со мной.
Она недоверчиво смотрит на меня.
— Вы опять шутите?
Мое лицо убеждает ее в обратном.
— Я совершенно серьезен. Малышка выпала из окна. Теперь слушайте меня внимательно: вы меня не видели; она пришла одна, сказала, что ждет мужчину, который так и не появился… Вы ничего не знаете. За остальное не волнуйтесь. Неприятностей у вас не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17