– Все загадочные мужчины и загадочные женщины – одна компания.
Тем не менее, когда я направился с мистером Периго к стойке, Шейла шла вплотную сзади и все время щипала меня за локоть. Жена военного, окруженная десятками других военных, с которыми она, видимо, состояла в более чем приятельских отношениях, Шейла должна была чувствовать удовлетворение и, вероятно, чувствовала его. Но от нее все же исходили какие-то волнующие призывы. Я благодарил бога, что она не принадлежит к тому типу женщин, который мне нравится.
– Ну, скажите на милость, как это странно вышло! – воскликнула миссис Джесмонд после того, как я поздоровался и был представлен сопровождавшим ее молодым людям, летчику и армейцу. – А я надеялась, что вы позвоните мне, как я вас просила.
Я сказал (и не соврал), что собирался позвонить завтра. Потом спросил, понравилось ли ей представление.
– Мерзость! – воскликнула она, улыбаясь своим двум кавалерам. – Я никогда не бывала в этом ужасном театрике, но мистер Периго настаивал, и мальчики его поддержали. Они говорят, что здесь выступает какая-то совершенно замечательная акробатка.
– Сногсшибательная! – изрекла авиация.
– Я слыхал о мамзель Фифин, – сказал мистер Периго с напускной серьезностью, – и как будто даже видел ее в Медрано, в Париже. Вы, наверное, ведете счет ее трюкам?
– Интересное зрелище, – сказала армия.
– Значит, придется опять втискиваться в эти жуткие кресла, – вздохнула миссис Джесмонд, сияя улыбкой на все стороны. – Мистер Нейлэнд, я сегодня праздную, – только сама не знаю, что именно, – и пригласила всех этих милых людей обедать в «Трефовой даме». Не хотите ли к нам присоединиться?
Я поблагодарил, и мы вернулись в зал. Теперь я сидел в их ряду, зажатый между Шейлой и мистером Периго. Толстый чужестранец по-прежнему стоял у стены, но и бровью не повел в сторону миссис Джесмонд. Я поймал себя на том, что думаю о миссис Джесмонд, вместо того, чтобы любоваться бурным галопом шести белокурых «герлс». В вагоне я не имел возможности хорошо рассмотреть ее, заметил только, что у нее длинная шея, что она богато одета и очень красива. Теперь я видел, что она уже не молода, во всяком случае, не моложе меня. У нее была хорошая фигура, круглое лицо, розовое, как персик, и красивые глаза, глаза женщины пожившей и опытной. Как многие женщины, успешно воюющие со своим возрастом, она производила впечатление не совсем «настоящей». Казалось, стоит хорошенько встряхнуть ее – и она рассыплется в прах. Что касается меня, то я не захотел бы и пальцем ее коснуться, но было в ней что-то тревожащее и даже влекущее. Она напоминала экзотический плод, который слишком долго пробыл в дороге и, вероятно, внутри уже совершенно сгнил, но все еще издает сладкий, чуть затхлый аромат.
– Берегитесь! – шепнула Шейла, и ее дыхание защекотало мне ухо. – Она опасная женщина. Не знаю чем, но она опасна.
Я наклонил голову и сделал вид, что поглощен выступлением Леонарда и Ларри, которые наводили еще более жестокую скуку, чем раньше. Я был доволен, что Шейла заговорила о миссис Джесмонд, и ничего бы не имел против продолжения этого разговора. Но я знал, что у мистера Периго тонкий слух и он не упустит ни одного слова.
Когда Леонард и Ларри ушли со сцены, он покачал головой и произнес: «Очень трогательно!» Я не сказал ему, что один из них напоминает его. Но сильный толчок локтем со стороны Шейлы свидетельствовал о том, что и ей тоже это пришло в голову.
«Наш популярный комик» Гэс опять принялся за дело, еще более рьяно, чем прежде, к полному восторгу зрителей, в том числе и наших офицеров и Шейлы, которая до слез хохотала над его дешевыми остротами. Она смеялась в тех самых местах его монолога, которые смешили фабричных девчонок на балконе, и совершенно так же, как они. Это было очень любопытно. От меня не укрылось, что один раз мистер Периго обернулся и поглядел на Шейлу внимательным, изучающим взглядом, холодным, как лед. Миссис Джесмонд я не мог видеть как следует, так как она сидела на три места дальше, но я ни разу не слыхал ее голоса, и у меня сложилось впечатление, что ей скучно. А я не скучал.
И, уж во всяком случае, не скучал я с той минуты, как поднялся занавес и мамзель Фифин начала свои упражнения на кольцах и на трапеции. Сильная, как молодая кобыла, она была в то же время удивительно гибка и могла извиваться самым необычайным образом. Как объявлено было в афише, она предлагала зрителям считать, сколько раз она проделает каждый трюк, и слышно было, как все в зале бормочут: «Раз, два, три, четыре, пять» и так далее. Насчитали семь одних трюков, одиннадцать других, девять третьих, пятнадцать четвертых, и Фифин всякий раз сама объявляла итог. Говорила она мало, но я почему-то решил, что она эльзаска. Ее номер, с которым она, очевидно, выступала много лет, представлял собой смесь акробатики с клоунадой и имел громадный успех.
– Посмотрите-ка на мистера Периго! – шепнула мне Шейла. – Теперь ясно, каковы его вкусы!
Он услышал и тотчас повернулся к нам, по обыкновению широко улыбаясь, так что его щеки собрались в складки. Но улыбка эта меня не обманула: я уже видел только что совсем другого мистера Периго. Не прошло и двух минут после появления на сцене акробатки, как он застыл, сосредоточив все внимание на Фифин. Я слышал, как он считает, очень старательно и серьезно; можно было подумать, что он импресарио Фифин.
– Вы очарованы, сознавайтесь! – крикнула ему Шейла под шум восторженных аплодисментов публики, которые мамзель Фифин принимала довольно равнодушно.
Но мистер Периго уже опять вошел в обычную роль.
– Ну, конечно, очарован, дорогая, – ответил он. – При ней чувствуешь себя хрупким, миниатюрным созданием. Обожаю таких женщин! Что за руки! А ляжки! И потом, знаете, когда она делала петли, я держал пари сам с собой и выиграл у себя тридцать два шиллинга шесть пенсов. Это очень увлекательно. Вы меня понимаете? – Последнее относилось уже ко мне.
– Понимаю, – откликнулся я. Но я, конечно, не все понимал тогда, хотя кое-что уже было ясно.
В это время вся труппа, выведенная на сцену Гэсом, возвещала нам – без особенно бурного оптимизма, – что «Англия пребудет вовеки». А миссис Джесмонд и ее друзья уже собирались уходить.
На улице, в этом мешке сажи, мы с трудом разыскали две машины, и в одну сели Шейла, мистер Периго и я, а вместо шофера – один из молодых офицеров. Пока машина, громыхая и кряхтя, тащилась во мраке и слякоти, мистер Периго был до странности замкнут и молчалив, мне тоже разговаривать не хотелось, и только Шейла с офицером не переставали трещать о всякой ерунде. Я был в дурном настроении, как всегда после такого абсолютно бессмысленного времяпровождения, но, вероятно, еще и оттого, что мне хотелось поесть и выпить. Об этом я сказал своим спутникам.
– Не беспокойтесь, миленький, – прокричала мне через плечо Шейла, – будет чудный обед и выпивка, увидите! Не знаю, как миссис Джесмонд умудряется все это доставать, но достает.
Мы, наконец, куда-то приехали, но я не мог разглядеть куда. Когда наша машина остановилась, я услышал звуки танцевальной музыки.
– И подумать только, – промолвил вдруг тихо мистер Периго, – что от Арктики до Черного моря тысячи людей сейчас мерзнут и погибают. В Греции и Польше миллионы умирают с голоду. На Дальнем Востоке людей, среди которых, быть может, находятся и наши друзья, режут, истязают…
– Ох, перестаньте, ради бога! – воскликнула Шейла.
– Ладно, не буду, дорогая, – хихикнул мистер Периго, выходя из машины. – Я говорил не с вами, а с нашим другом Нейлэндом, потому что он, я вижу, человек разумный. И, как разумный человек, уже начинает, вероятно, задавать себе вопрос, для чего мы продолжаем это яростное самоуничтожение.
– Для того, чтобы победить Гитлера, – сказал офицер, видимо, славный малый.
– Несомненно, – подхватил мистер Периго с каким-то злорадством, – но можем ли мы победить Гитлера?
– Послушайте… – начал офицер, которому это очень не понравилось.
– Ах, да прекратите вы этот спор, и давайте хоть раз повеселимся как следует! – взмолилась Шейла. У Шейлы всегда был такой тон, как будто она только что сменилась с двенадцатичасового дежурства в операционной, хотя на самом деле она, наверное, с утра до вечера пудрила нос да болтала по телефону. Но надо сказать, что это с ее стороны была только поза. Она избрала ту линию поведения, которой, как она думала, от нее все ожидали. Я это понял, и она видела, что я это понимаю.
В «Трефовой даме», по-видимому, было принято идти прямо в бар, где подавались коктейли, – не только потому, что хотелось выпить, но и потому, что в баре царствовал Джо. За десять минут я выслушал столько похвал Джо, что счел его местной знаменитостью. Это был предприимчивый малый, драгоценный продукт, вывезенный из Лондона, где он смешивал коктейли у Борани. Джо держался так, словно сделал Грэтли большое одолжение, снизойдя до приезда сюда. Надо отдать ему справедливость: коктейли у него получались отменные и все, что нужно для их приготовления, всегда было под рукой. Он мне сделал два таких сухих мартини, каких я уже давно не пробовал. Приветливый, бойкий парень, очень опрятный и даже щеголеватый в своей белой куртке, он был услужлив, расторопен и с довольно сильным американским акцентом рассказывал занятные анекдоты. Он чем-то напоминал моряка. Мне нравилось наблюдать, как он работает.
Обедало нас восемь человек в зале, служившем одновременно и танцевальным залом и обставленном с гораздо большим вкусом, чем этого можно было ожидать от провинциального загородного ресторана. Шейла оказалась права: миссис Джесмонд угостила нас на славу. Обед был так же хорош, как и коктейли. Нам подавали омаров, жареных уток, суфле из сыра, первосортное красное вино, ликер и бренди. Я сидел между миссис Джесмонд (посадившей с другой стороны своего летчика) и Шейлой, вторым соседом которой был армеец. Затем тут был, конечно, мистер Периго. Он ел и пил с явным наслаждением и болтал с двумя довольно бесцветными дамами, которыми пополнилась наша компания. Я не мог понять, почему миссис Джесмонд так со мной носится: ведь я, несомненно, мужчина не в ее вкусе, да и всякий мог видеть, что она усиленно обхаживает летчика, которого, кстати сказать, это немного смущало.
Меня ожидал сюрприз. В зале я увидел мою новую знакомую из магазина подарков, мисс Экстон, танцевавшую с дородным подполковником авиации. Она была очень эффектна. Я вспомнил, что, когда я, приглашая ее обедать, упомянул о «Трефовой даме», она ответила, что слыхала об этом ресторане, но и не заикнулась о том, что будет здесь сегодня вечером. Правда, она тогда могла еще не знать этого.
Шейла заметила, что я смотрю на мисс Экстон. От Шейлы ничто не могло укрыться.
– Это, кажется, хозяйка того ужасного «художественного» магазина? – сказала она.
– Да? А я только что хотел спросить у вас, кто это.
– Она самая, – продолжала Шейла, прищурившись. – И, поверьте, она гораздо старше, чем кажется издали. Не нравится она мне.
Я рассмеялся.
– Чем же?
– Во-первых, она снобка. Во-вторых, лгунья.
Что мисс Экстон лгунья, я знал, а снобизм ее ничуть меня не интересовал. В Англии половина населения обвиняет другую половину в снобизме, и, в общем, не без основания.
– И это все? – спросил я, стараясь не выказывать любопытства.
– Нет. – Шейла подумала с минуту. – В ней есть что-то недоброе. Обратите внимание на выражение ее глаз, если окажетесь близко.
Она повернулась и заглянула мне в лицо.
– Я не дура, поверьте. Не буду отрицать, что веду себя иной раз глупо, но я не дура. Я в жизни многое видела и знаю ее лучше, чем большинство этих людей.
– Да, мне это известно, – сказал я и тоже посмотрел Шейле прямо в глаза.
Этой репликой я словно стер с ее лица наигранную веселую дерзость. Шейла побледнела и, допив вино, сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Тем не менее, когда я направился с мистером Периго к стойке, Шейла шла вплотную сзади и все время щипала меня за локоть. Жена военного, окруженная десятками других военных, с которыми она, видимо, состояла в более чем приятельских отношениях, Шейла должна была чувствовать удовлетворение и, вероятно, чувствовала его. Но от нее все же исходили какие-то волнующие призывы. Я благодарил бога, что она не принадлежит к тому типу женщин, который мне нравится.
– Ну, скажите на милость, как это странно вышло! – воскликнула миссис Джесмонд после того, как я поздоровался и был представлен сопровождавшим ее молодым людям, летчику и армейцу. – А я надеялась, что вы позвоните мне, как я вас просила.
Я сказал (и не соврал), что собирался позвонить завтра. Потом спросил, понравилось ли ей представление.
– Мерзость! – воскликнула она, улыбаясь своим двум кавалерам. – Я никогда не бывала в этом ужасном театрике, но мистер Периго настаивал, и мальчики его поддержали. Они говорят, что здесь выступает какая-то совершенно замечательная акробатка.
– Сногсшибательная! – изрекла авиация.
– Я слыхал о мамзель Фифин, – сказал мистер Периго с напускной серьезностью, – и как будто даже видел ее в Медрано, в Париже. Вы, наверное, ведете счет ее трюкам?
– Интересное зрелище, – сказала армия.
– Значит, придется опять втискиваться в эти жуткие кресла, – вздохнула миссис Джесмонд, сияя улыбкой на все стороны. – Мистер Нейлэнд, я сегодня праздную, – только сама не знаю, что именно, – и пригласила всех этих милых людей обедать в «Трефовой даме». Не хотите ли к нам присоединиться?
Я поблагодарил, и мы вернулись в зал. Теперь я сидел в их ряду, зажатый между Шейлой и мистером Периго. Толстый чужестранец по-прежнему стоял у стены, но и бровью не повел в сторону миссис Джесмонд. Я поймал себя на том, что думаю о миссис Джесмонд, вместо того, чтобы любоваться бурным галопом шести белокурых «герлс». В вагоне я не имел возможности хорошо рассмотреть ее, заметил только, что у нее длинная шея, что она богато одета и очень красива. Теперь я видел, что она уже не молода, во всяком случае, не моложе меня. У нее была хорошая фигура, круглое лицо, розовое, как персик, и красивые глаза, глаза женщины пожившей и опытной. Как многие женщины, успешно воюющие со своим возрастом, она производила впечатление не совсем «настоящей». Казалось, стоит хорошенько встряхнуть ее – и она рассыплется в прах. Что касается меня, то я не захотел бы и пальцем ее коснуться, но было в ней что-то тревожащее и даже влекущее. Она напоминала экзотический плод, который слишком долго пробыл в дороге и, вероятно, внутри уже совершенно сгнил, но все еще издает сладкий, чуть затхлый аромат.
– Берегитесь! – шепнула Шейла, и ее дыхание защекотало мне ухо. – Она опасная женщина. Не знаю чем, но она опасна.
Я наклонил голову и сделал вид, что поглощен выступлением Леонарда и Ларри, которые наводили еще более жестокую скуку, чем раньше. Я был доволен, что Шейла заговорила о миссис Джесмонд, и ничего бы не имел против продолжения этого разговора. Но я знал, что у мистера Периго тонкий слух и он не упустит ни одного слова.
Когда Леонард и Ларри ушли со сцены, он покачал головой и произнес: «Очень трогательно!» Я не сказал ему, что один из них напоминает его. Но сильный толчок локтем со стороны Шейлы свидетельствовал о том, что и ей тоже это пришло в голову.
«Наш популярный комик» Гэс опять принялся за дело, еще более рьяно, чем прежде, к полному восторгу зрителей, в том числе и наших офицеров и Шейлы, которая до слез хохотала над его дешевыми остротами. Она смеялась в тех самых местах его монолога, которые смешили фабричных девчонок на балконе, и совершенно так же, как они. Это было очень любопытно. От меня не укрылось, что один раз мистер Периго обернулся и поглядел на Шейлу внимательным, изучающим взглядом, холодным, как лед. Миссис Джесмонд я не мог видеть как следует, так как она сидела на три места дальше, но я ни разу не слыхал ее голоса, и у меня сложилось впечатление, что ей скучно. А я не скучал.
И, уж во всяком случае, не скучал я с той минуты, как поднялся занавес и мамзель Фифин начала свои упражнения на кольцах и на трапеции. Сильная, как молодая кобыла, она была в то же время удивительно гибка и могла извиваться самым необычайным образом. Как объявлено было в афише, она предлагала зрителям считать, сколько раз она проделает каждый трюк, и слышно было, как все в зале бормочут: «Раз, два, три, четыре, пять» и так далее. Насчитали семь одних трюков, одиннадцать других, девять третьих, пятнадцать четвертых, и Фифин всякий раз сама объявляла итог. Говорила она мало, но я почему-то решил, что она эльзаска. Ее номер, с которым она, очевидно, выступала много лет, представлял собой смесь акробатики с клоунадой и имел громадный успех.
– Посмотрите-ка на мистера Периго! – шепнула мне Шейла. – Теперь ясно, каковы его вкусы!
Он услышал и тотчас повернулся к нам, по обыкновению широко улыбаясь, так что его щеки собрались в складки. Но улыбка эта меня не обманула: я уже видел только что совсем другого мистера Периго. Не прошло и двух минут после появления на сцене акробатки, как он застыл, сосредоточив все внимание на Фифин. Я слышал, как он считает, очень старательно и серьезно; можно было подумать, что он импресарио Фифин.
– Вы очарованы, сознавайтесь! – крикнула ему Шейла под шум восторженных аплодисментов публики, которые мамзель Фифин принимала довольно равнодушно.
Но мистер Периго уже опять вошел в обычную роль.
– Ну, конечно, очарован, дорогая, – ответил он. – При ней чувствуешь себя хрупким, миниатюрным созданием. Обожаю таких женщин! Что за руки! А ляжки! И потом, знаете, когда она делала петли, я держал пари сам с собой и выиграл у себя тридцать два шиллинга шесть пенсов. Это очень увлекательно. Вы меня понимаете? – Последнее относилось уже ко мне.
– Понимаю, – откликнулся я. Но я, конечно, не все понимал тогда, хотя кое-что уже было ясно.
В это время вся труппа, выведенная на сцену Гэсом, возвещала нам – без особенно бурного оптимизма, – что «Англия пребудет вовеки». А миссис Джесмонд и ее друзья уже собирались уходить.
На улице, в этом мешке сажи, мы с трудом разыскали две машины, и в одну сели Шейла, мистер Периго и я, а вместо шофера – один из молодых офицеров. Пока машина, громыхая и кряхтя, тащилась во мраке и слякоти, мистер Периго был до странности замкнут и молчалив, мне тоже разговаривать не хотелось, и только Шейла с офицером не переставали трещать о всякой ерунде. Я был в дурном настроении, как всегда после такого абсолютно бессмысленного времяпровождения, но, вероятно, еще и оттого, что мне хотелось поесть и выпить. Об этом я сказал своим спутникам.
– Не беспокойтесь, миленький, – прокричала мне через плечо Шейла, – будет чудный обед и выпивка, увидите! Не знаю, как миссис Джесмонд умудряется все это доставать, но достает.
Мы, наконец, куда-то приехали, но я не мог разглядеть куда. Когда наша машина остановилась, я услышал звуки танцевальной музыки.
– И подумать только, – промолвил вдруг тихо мистер Периго, – что от Арктики до Черного моря тысячи людей сейчас мерзнут и погибают. В Греции и Польше миллионы умирают с голоду. На Дальнем Востоке людей, среди которых, быть может, находятся и наши друзья, режут, истязают…
– Ох, перестаньте, ради бога! – воскликнула Шейла.
– Ладно, не буду, дорогая, – хихикнул мистер Периго, выходя из машины. – Я говорил не с вами, а с нашим другом Нейлэндом, потому что он, я вижу, человек разумный. И, как разумный человек, уже начинает, вероятно, задавать себе вопрос, для чего мы продолжаем это яростное самоуничтожение.
– Для того, чтобы победить Гитлера, – сказал офицер, видимо, славный малый.
– Несомненно, – подхватил мистер Периго с каким-то злорадством, – но можем ли мы победить Гитлера?
– Послушайте… – начал офицер, которому это очень не понравилось.
– Ах, да прекратите вы этот спор, и давайте хоть раз повеселимся как следует! – взмолилась Шейла. У Шейлы всегда был такой тон, как будто она только что сменилась с двенадцатичасового дежурства в операционной, хотя на самом деле она, наверное, с утра до вечера пудрила нос да болтала по телефону. Но надо сказать, что это с ее стороны была только поза. Она избрала ту линию поведения, которой, как она думала, от нее все ожидали. Я это понял, и она видела, что я это понимаю.
В «Трефовой даме», по-видимому, было принято идти прямо в бар, где подавались коктейли, – не только потому, что хотелось выпить, но и потому, что в баре царствовал Джо. За десять минут я выслушал столько похвал Джо, что счел его местной знаменитостью. Это был предприимчивый малый, драгоценный продукт, вывезенный из Лондона, где он смешивал коктейли у Борани. Джо держался так, словно сделал Грэтли большое одолжение, снизойдя до приезда сюда. Надо отдать ему справедливость: коктейли у него получались отменные и все, что нужно для их приготовления, всегда было под рукой. Он мне сделал два таких сухих мартини, каких я уже давно не пробовал. Приветливый, бойкий парень, очень опрятный и даже щеголеватый в своей белой куртке, он был услужлив, расторопен и с довольно сильным американским акцентом рассказывал занятные анекдоты. Он чем-то напоминал моряка. Мне нравилось наблюдать, как он работает.
Обедало нас восемь человек в зале, служившем одновременно и танцевальным залом и обставленном с гораздо большим вкусом, чем этого можно было ожидать от провинциального загородного ресторана. Шейла оказалась права: миссис Джесмонд угостила нас на славу. Обед был так же хорош, как и коктейли. Нам подавали омаров, жареных уток, суфле из сыра, первосортное красное вино, ликер и бренди. Я сидел между миссис Джесмонд (посадившей с другой стороны своего летчика) и Шейлой, вторым соседом которой был армеец. Затем тут был, конечно, мистер Периго. Он ел и пил с явным наслаждением и болтал с двумя довольно бесцветными дамами, которыми пополнилась наша компания. Я не мог понять, почему миссис Джесмонд так со мной носится: ведь я, несомненно, мужчина не в ее вкусе, да и всякий мог видеть, что она усиленно обхаживает летчика, которого, кстати сказать, это немного смущало.
Меня ожидал сюрприз. В зале я увидел мою новую знакомую из магазина подарков, мисс Экстон, танцевавшую с дородным подполковником авиации. Она была очень эффектна. Я вспомнил, что, когда я, приглашая ее обедать, упомянул о «Трефовой даме», она ответила, что слыхала об этом ресторане, но и не заикнулась о том, что будет здесь сегодня вечером. Правда, она тогда могла еще не знать этого.
Шейла заметила, что я смотрю на мисс Экстон. От Шейлы ничто не могло укрыться.
– Это, кажется, хозяйка того ужасного «художественного» магазина? – сказала она.
– Да? А я только что хотел спросить у вас, кто это.
– Она самая, – продолжала Шейла, прищурившись. – И, поверьте, она гораздо старше, чем кажется издали. Не нравится она мне.
Я рассмеялся.
– Чем же?
– Во-первых, она снобка. Во-вторых, лгунья.
Что мисс Экстон лгунья, я знал, а снобизм ее ничуть меня не интересовал. В Англии половина населения обвиняет другую половину в снобизме, и, в общем, не без основания.
– И это все? – спросил я, стараясь не выказывать любопытства.
– Нет. – Шейла подумала с минуту. – В ней есть что-то недоброе. Обратите внимание на выражение ее глаз, если окажетесь близко.
Она повернулась и заглянула мне в лицо.
– Я не дура, поверьте. Не буду отрицать, что веду себя иной раз глупо, но я не дура. Я в жизни многое видела и знаю ее лучше, чем большинство этих людей.
– Да, мне это известно, – сказал я и тоже посмотрел Шейле прямо в глаза.
Этой репликой я словно стер с ее лица наигранную веселую дерзость. Шейла побледнела и, допив вино, сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33