А теперь нам надо побывать опять в его комнате, вы сами сказали. Пойдемте.
В коридоре мы натолкнулись на сержанта с выступающим подбородком, и я готов поклясться, что подбородок дрогнул, когда его обладатель увидел меня с Хэмпом.
– Сержант! – сказал инспектор резко.
– Слушаю, сэр!
– Это мистер Нейлэнд. Он – мой друг. А это – сержант Бойд.
Мы посмотрели друг на друга, кивнули. Больше как будто делать было нечего. Я пошел вперед, а инспектор задержался, отдавая какие-то распоряжения сержанту. Мокрый снег сменился холодным моросящим дождем. Глядя на неприветливую улицу, я вспомнил вдруг, что надо переезжать из гостиницы, а значит, искать какое-нибудь жилье. Можно, вероятно, нажать на Фенкреста или миссис Джесмонд и получить номер в «Трефовой даме»; и, пожалуй, имело бы смысл обосноваться в таком месте. Но, с другой стороны, это за городом, и не такое жилье мне нужно.
– Что если я сниму комнату Олни? Вы не возражаете? – спросил я у инспектора, когда мы шли под дождем, меся уличную грязь. – Нет? Тогда замолвите за меня словечко хозяйке миссис Уилкинсон.
– Она – славная старуха, – сказал Хэмп, – и вам у них будет не хуже, чем в любом другом месте, тем более что город переполнен. Кроме того, туда я смогу заходить к вам, не опасаясь, что меня увидят те, кому не надо.
– Я об этом тоже подумал. И вот еще что: если это вас не затруднит, я бы хотел, чтобы вы для меня кое-что разузнали. Я сберегу таким образом массу времени.
– О, нет, разумеется, не затруднит, – сказал он с подчеркнутой иронией. – Вот только беда, что половину моих людей взяли в армию, а город битком набит, население за время войны увеличилось вдвое, и с каждой почтой приходят десятки анкет с пометкой «срочно» и «экстренно» и черт его знает что еще, и во всем этом нужно разобраться и заполнить… Одним словом, при таких условиях мне только доставит удовольствие поднять на ноги вторую половину моего штата для того, чтобы…
– Довольно, довольно, я вас понял, – перебил я с раздражением. – Забудьте мою просьбу и считайте, что я прибыл сюда для поправки здоровья и что здесь просто курорт. Но вам все же не мешало бы помнить, что, пока сюда шлют разные анкеты, отсюда кто-то шлет секретные сведения нацистам и в некоторых авторитетных кругах репутация Грэтли начинает сильно подмокать. А я могу обойтись без посторонней помощи. Я и раньше делал это сам.
– Вы как будто сегодня немного не в духе? – заметил Хэмп самым любезным тоном.
– Я не в духе уже много дней, недель, месяцев, пожалуй, даже лет. Не обращайте внимания. Я прошу вас помнить только одно: чтобы узнать то, что меня интересует, мне придется потратить не один день, вам же – пять минут. В конце концов вы обязаны знать, что делается в этом городе.
– Знаю столько же, сколько любой обыватель. – Он дружески хлопнул меня по плечу. – И постараюсь ответить на все ваши вопросы. Так что не расстраивайтесь.
Мы опять пришли на Раглан-стрит. У меня вдруг мелькнула мысль, что миссис Уилкинсон, вероятно, еще не знает о смерти жильца. Я спросил инспектора, и он ответил, что ей сообщили эту весть вчера поздно вечером, а сегодня утром вызывали для опознания трупа. В кармане у Олни был найден конверт с его адресом, и таким образом узнали, где он жил.
Я не слышал, что сказал инспектор миссис Уилкинсон. Через несколько минут я зашел к ней сам, и мы договорились относительно комнаты. Мне показалось, что в этом есть что-то кощунственное – ведь после смерти Олни прошло немногим больше полусуток. Да и маленькой миссис Уилкинсон наша беседа напомнила о трагедии, с которой она так близко соприкоснулась (впрочем, она думала, что это просто несчастный случай), и она даже поплакала немножко. Тем временем инспектор обыскивал комнату наверху.
Я пошел туда, и мы с ним вместе произвели самый тщательный осмотр. Зажигалки в комнате не оказалось. Я и не рассчитывал найти ее здесь, так как даже те из нас, кто не пользуется ею как зажигалкой, всегда носят ее с собой.
– Я ничуть не удивлен, – сказал я Хэмпу. – Десять против одного, что она была при нем и что у нее появился новый владелец. Вы на всякий случай хорошенько рассмотрите мою. Такая точно была у Олни.
Инспектор внимательно рассмотрел ее и сказал, что теперь узнает зажигалку Олни, где бы и когда бы ее ни увидел.
– А если я увижу такую у кого-нибудь, – добавил он, – у нас с этим парнем будет серьезный разговор! Теперь о записной книжке. Вы хотите посмотреть ее. Что если я зайду сюда сегодня часов в девять и принесу ее вам? Договорились? В ближайшие дни у меня будет масса хлопот – главным образом по делу Олни, но если вы запишете мне на бумажке имена тех, кто вас интересует в Грэтли, я постараюсь собрать вам всю информацию, какая у нас есть.
– Отлично. – Я нацарапал с полдюжины фамилий на внутренней стороне старого конверта. Хэмп пробежал их глазами, кивнул и, не сказав ни слова, направился к двери. Я слышал, как он внизу говорил миссис Уилкинсон, что уже отдал констеблю распоряжение унести вещи Олни. Действительно, констебль вернулся и начал укладывать их, даже не дожидаясь моего ухода.
Когда инспектор ушел и больше не с кем было делиться мыслями или спорить, мне стало как-то не по себе. Весть о смерти Олни в первый момент как-то не затронула меня глубоко, но сейчас я осознал ее по-настоящему. Я стал думать об этом славном человеке, вспомнил, как он смотрел на меня поверх бутафорских очков в железной оправе, вспомнил искорки юмора и ума, заметные даже во время нашего короткого разговора. Потом я представил себе картину его смерти – как его сшибли в грязь, как потом запихнули в машину и из машины выбросили на мостовую, словно мешок картофеля. Мною овладела печаль, а вслед за нею – ярость. Я не предавался размышлениям о том, не ждет ли и меня подобная участь. Это была бы пустая трата времени, и вообще мне было наплевать, умру я так или этак. Теперь я окончательно решил отдать все силы своей новой работе. До этого дня я, собственно, тоже не так много времени потерял в Грэтли, ведь каждый предпринятый мною шаг что-нибудь давал. Но оттого, может быть, что я был в мрачном настроении и не имел охоты браться за это дело, голова у меня работала хуже, и я был склонен идти по линии наименьшего сопротивления.
Я пошел в гостиницу, уложил вещи, позавтракал, расплатился и, без всякого сожаления покинув владения майора Брембера, поехал обратно на Раглан-стрит. На этот раз я застал дома и мужа моей хозяйки. Мистер Уилкинсон, похожий на унылого старого спаниеля, служил на железной дороге. Он утверждал, что мы можем выиграть войну, если перебросим всю нашу армию в Польшу, и жалел, что сам он слишком стар, чтобы отправиться с нею туда. Я отвечал, что есть целый ряд людей, которых я бы охотно в любой день отправил в Польшу, но они большей частью тоже не очень молоды. Каждый из нас двоих считал другого немного свихнувшимся, но мы отлично ладили.
Утренний дождик и слякоть сменились настоящим зимним туманом, но все же я вышел из дому, чтобы разузнать, где живет доктор Бауэрнштерн. Я уже спрашивал об этом миссис Уилкинсон, но она никогда раньше не встречала этой женщины, хотя слышала о ней. Зайдя в ближайшее почтовое отделение, я нашел адрес в телефонной книге. «Доктор Маргарет Бауэрнштерн, Шервуд авеню, 87»: Это приблизительно на расстоянии мили от Раглан-стрит, в конце одного из тех больших жилых кварталов, которые так хороши на бумаге и производят такое угнетающее впечатление в действительности.
Дневной свет начинал уже меркнуть, когда я очутился перед домом № 87. Пожилая прислуга-иностранка, по-видимому, австриячка, сурово объявила, что доктор Бауэрнштерн в эти часы принимает только пациентов.
– Тем лучше. Я болен. Проводите меня, пожалуйста, в кабинет.
Никаких других пациентов не было видно. Практика у доктора Бауэрнштерн была, по-видимому, не блестящая – по крайней мере на Шервуд авеню. А кабинет был маленький и чистенький.
В первую минуту доктор Бауэрнштерн не узнала меня. Она показалась мне совсем иной, чем в комнате Олни. Во-первых, она была в белом халате. И теперь я видел ее волосы, темно-каштановые, гладко причесанные. Во-вторых, в ней чувствовались уверенность и деловитость, естественные для врача, принимающего больного. Должен сказать, она мне очень понравилась. Но лицо у нее было изможденное, и резкий свет ламп немилосердно подчеркивал это.
Узнав меня, она немедленно рассердилась. Затем сделала вид, будто мы встречаемся впервые.
– Здравствуйте. На что жалуетесь?
Я подумал: «Что ж, раз так – почему не сказать правду?»
– Ни на что особенно, – сказал я с торжественной серьезностью судьи. – Не стану уверять, что я чувствую себя тяжело больным. Но у меня постоянно какое-то угнетенное состояние, я плохо сплю, ем без всякого аппетита.
– Покажите язык.
Я показал – и даже с удовольствием.
– Вы, очевидно, слишком много курите и ведете сидячий образ жизни. А у зубного врача вы давно были?
– Давно. – Я покачал головой. – Видите ли, я очень занят. Но насчет моих зубов вы не беспокойтесь. Пропишите мне только что-нибудь такое, чтобы меня сначала встряхнуло немножко, а потом привело в равновесие. Понимаете?
У входной двери, которая была в каких-нибудь двух метрах от кабинета, вдруг громко позвонили. Я слышал, как старая служанка отперла, и услышал с улицы чей-то густой бас. Через минуту старуха постучала в дверь кабинета и испуганно затараторила по-немецки. Доктор Бауэрнштерн поспешно вышла, а я, воспользовавшись ее отсутствием, выглянул в узкое окно. На улице у двери стоял полицейский.
Не знаю, зачем он приходил, но его быстро сплавили.
Этот перерыв оказался губительным для маленькой комедии, которую мы разыгрывали. Когда она вернулась, лицо у нее было совершенно такое, как вчера вечером, в горящих глазах читалась тревога, тайный ужас. Она закрыла за собой дверь, но не отошла от нее.
– Как это глупо! – сказала она сердито. – Что вам нужно? Зачем вы пришли сюда?
– Пришел сказать вам кое-что, – ответил я серьезно. – Старуха заявила мне, что вы принимаете только больных, вот я и выдал себя за больного.
– Вы думали, я не пойму, что вы совершенно здоровы? – спросила она, намекая, вероятно, на недоверие публики к женщинам-врачам.
– Ни вы и никакой другой врач не могли бы ничего определить по таким симптомам. И откуда вы знаете, доктор Бауэрнштерн, что я не страдаю какой-нибудь ужасной болезнью?
Она чуть-чуть усмехнулась:
– Вы пришли мне что-то сказать?
– Да. И спросить у вас кое о чем. И то и другое очень важно. Но послушайте, нельзя ли нам поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь у вас мрачновато.
– А вы ведь, кажется, хвастались, что вы человек мрачный.
Я выпучил глаза. Что это, сознательная линия поведения – эти неожиданные замечания, которыми она словно дает понять, что давно меня раскусила?
– Хорошо, – продолжала она, – будем разговаривать не здесь. По четвергам я пью вечерний чай рано, потому что мне к пяти нужно быть в детской больнице.
Она повела меня через переднюю, но по дороге остановилась, чтобы распорядиться относительно чая. От меня не укрылись беспокойные и предостерегающие взгляды старой служанки. Обе женщины просто до неприличия не умели ничего скрыть.
Гостиная оказалась очень уютной, не совсем в английском вкусе, но от этого она ничуть не проигрывала. Хозяйка сняла, наконец, халат. Темно-красное платье очень шло ей, несмотря на то, что как будто еще резче оттеняло ее широкие скулы и впадины под ними. Чрезмерная суровость лица и болезненная хрупкость не мешали ей быть красивой. Я понимал, что вижу ее в невыгодный для нее момент. Она не знала, как держаться со мной, и это ее сердило и мешало быть естественной, а мне для моих целей нужно было поддерживать в ней беспокойство и раздражение. И если вы захотите упрекнуть меня в жестокой игре на нервах усталой женщины, вспомните, что делали немецкие и японские солдаты с множеством женщин, гораздо более измученных, чем эта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В коридоре мы натолкнулись на сержанта с выступающим подбородком, и я готов поклясться, что подбородок дрогнул, когда его обладатель увидел меня с Хэмпом.
– Сержант! – сказал инспектор резко.
– Слушаю, сэр!
– Это мистер Нейлэнд. Он – мой друг. А это – сержант Бойд.
Мы посмотрели друг на друга, кивнули. Больше как будто делать было нечего. Я пошел вперед, а инспектор задержался, отдавая какие-то распоряжения сержанту. Мокрый снег сменился холодным моросящим дождем. Глядя на неприветливую улицу, я вспомнил вдруг, что надо переезжать из гостиницы, а значит, искать какое-нибудь жилье. Можно, вероятно, нажать на Фенкреста или миссис Джесмонд и получить номер в «Трефовой даме»; и, пожалуй, имело бы смысл обосноваться в таком месте. Но, с другой стороны, это за городом, и не такое жилье мне нужно.
– Что если я сниму комнату Олни? Вы не возражаете? – спросил я у инспектора, когда мы шли под дождем, меся уличную грязь. – Нет? Тогда замолвите за меня словечко хозяйке миссис Уилкинсон.
– Она – славная старуха, – сказал Хэмп, – и вам у них будет не хуже, чем в любом другом месте, тем более что город переполнен. Кроме того, туда я смогу заходить к вам, не опасаясь, что меня увидят те, кому не надо.
– Я об этом тоже подумал. И вот еще что: если это вас не затруднит, я бы хотел, чтобы вы для меня кое-что разузнали. Я сберегу таким образом массу времени.
– О, нет, разумеется, не затруднит, – сказал он с подчеркнутой иронией. – Вот только беда, что половину моих людей взяли в армию, а город битком набит, население за время войны увеличилось вдвое, и с каждой почтой приходят десятки анкет с пометкой «срочно» и «экстренно» и черт его знает что еще, и во всем этом нужно разобраться и заполнить… Одним словом, при таких условиях мне только доставит удовольствие поднять на ноги вторую половину моего штата для того, чтобы…
– Довольно, довольно, я вас понял, – перебил я с раздражением. – Забудьте мою просьбу и считайте, что я прибыл сюда для поправки здоровья и что здесь просто курорт. Но вам все же не мешало бы помнить, что, пока сюда шлют разные анкеты, отсюда кто-то шлет секретные сведения нацистам и в некоторых авторитетных кругах репутация Грэтли начинает сильно подмокать. А я могу обойтись без посторонней помощи. Я и раньше делал это сам.
– Вы как будто сегодня немного не в духе? – заметил Хэмп самым любезным тоном.
– Я не в духе уже много дней, недель, месяцев, пожалуй, даже лет. Не обращайте внимания. Я прошу вас помнить только одно: чтобы узнать то, что меня интересует, мне придется потратить не один день, вам же – пять минут. В конце концов вы обязаны знать, что делается в этом городе.
– Знаю столько же, сколько любой обыватель. – Он дружески хлопнул меня по плечу. – И постараюсь ответить на все ваши вопросы. Так что не расстраивайтесь.
Мы опять пришли на Раглан-стрит. У меня вдруг мелькнула мысль, что миссис Уилкинсон, вероятно, еще не знает о смерти жильца. Я спросил инспектора, и он ответил, что ей сообщили эту весть вчера поздно вечером, а сегодня утром вызывали для опознания трупа. В кармане у Олни был найден конверт с его адресом, и таким образом узнали, где он жил.
Я не слышал, что сказал инспектор миссис Уилкинсон. Через несколько минут я зашел к ней сам, и мы договорились относительно комнаты. Мне показалось, что в этом есть что-то кощунственное – ведь после смерти Олни прошло немногим больше полусуток. Да и маленькой миссис Уилкинсон наша беседа напомнила о трагедии, с которой она так близко соприкоснулась (впрочем, она думала, что это просто несчастный случай), и она даже поплакала немножко. Тем временем инспектор обыскивал комнату наверху.
Я пошел туда, и мы с ним вместе произвели самый тщательный осмотр. Зажигалки в комнате не оказалось. Я и не рассчитывал найти ее здесь, так как даже те из нас, кто не пользуется ею как зажигалкой, всегда носят ее с собой.
– Я ничуть не удивлен, – сказал я Хэмпу. – Десять против одного, что она была при нем и что у нее появился новый владелец. Вы на всякий случай хорошенько рассмотрите мою. Такая точно была у Олни.
Инспектор внимательно рассмотрел ее и сказал, что теперь узнает зажигалку Олни, где бы и когда бы ее ни увидел.
– А если я увижу такую у кого-нибудь, – добавил он, – у нас с этим парнем будет серьезный разговор! Теперь о записной книжке. Вы хотите посмотреть ее. Что если я зайду сюда сегодня часов в девять и принесу ее вам? Договорились? В ближайшие дни у меня будет масса хлопот – главным образом по делу Олни, но если вы запишете мне на бумажке имена тех, кто вас интересует в Грэтли, я постараюсь собрать вам всю информацию, какая у нас есть.
– Отлично. – Я нацарапал с полдюжины фамилий на внутренней стороне старого конверта. Хэмп пробежал их глазами, кивнул и, не сказав ни слова, направился к двери. Я слышал, как он внизу говорил миссис Уилкинсон, что уже отдал констеблю распоряжение унести вещи Олни. Действительно, констебль вернулся и начал укладывать их, даже не дожидаясь моего ухода.
Когда инспектор ушел и больше не с кем было делиться мыслями или спорить, мне стало как-то не по себе. Весть о смерти Олни в первый момент как-то не затронула меня глубоко, но сейчас я осознал ее по-настоящему. Я стал думать об этом славном человеке, вспомнил, как он смотрел на меня поверх бутафорских очков в железной оправе, вспомнил искорки юмора и ума, заметные даже во время нашего короткого разговора. Потом я представил себе картину его смерти – как его сшибли в грязь, как потом запихнули в машину и из машины выбросили на мостовую, словно мешок картофеля. Мною овладела печаль, а вслед за нею – ярость. Я не предавался размышлениям о том, не ждет ли и меня подобная участь. Это была бы пустая трата времени, и вообще мне было наплевать, умру я так или этак. Теперь я окончательно решил отдать все силы своей новой работе. До этого дня я, собственно, тоже не так много времени потерял в Грэтли, ведь каждый предпринятый мною шаг что-нибудь давал. Но оттого, может быть, что я был в мрачном настроении и не имел охоты браться за это дело, голова у меня работала хуже, и я был склонен идти по линии наименьшего сопротивления.
Я пошел в гостиницу, уложил вещи, позавтракал, расплатился и, без всякого сожаления покинув владения майора Брембера, поехал обратно на Раглан-стрит. На этот раз я застал дома и мужа моей хозяйки. Мистер Уилкинсон, похожий на унылого старого спаниеля, служил на железной дороге. Он утверждал, что мы можем выиграть войну, если перебросим всю нашу армию в Польшу, и жалел, что сам он слишком стар, чтобы отправиться с нею туда. Я отвечал, что есть целый ряд людей, которых я бы охотно в любой день отправил в Польшу, но они большей частью тоже не очень молоды. Каждый из нас двоих считал другого немного свихнувшимся, но мы отлично ладили.
Утренний дождик и слякоть сменились настоящим зимним туманом, но все же я вышел из дому, чтобы разузнать, где живет доктор Бауэрнштерн. Я уже спрашивал об этом миссис Уилкинсон, но она никогда раньше не встречала этой женщины, хотя слышала о ней. Зайдя в ближайшее почтовое отделение, я нашел адрес в телефонной книге. «Доктор Маргарет Бауэрнштерн, Шервуд авеню, 87»: Это приблизительно на расстоянии мили от Раглан-стрит, в конце одного из тех больших жилых кварталов, которые так хороши на бумаге и производят такое угнетающее впечатление в действительности.
Дневной свет начинал уже меркнуть, когда я очутился перед домом № 87. Пожилая прислуга-иностранка, по-видимому, австриячка, сурово объявила, что доктор Бауэрнштерн в эти часы принимает только пациентов.
– Тем лучше. Я болен. Проводите меня, пожалуйста, в кабинет.
Никаких других пациентов не было видно. Практика у доктора Бауэрнштерн была, по-видимому, не блестящая – по крайней мере на Шервуд авеню. А кабинет был маленький и чистенький.
В первую минуту доктор Бауэрнштерн не узнала меня. Она показалась мне совсем иной, чем в комнате Олни. Во-первых, она была в белом халате. И теперь я видел ее волосы, темно-каштановые, гладко причесанные. Во-вторых, в ней чувствовались уверенность и деловитость, естественные для врача, принимающего больного. Должен сказать, она мне очень понравилась. Но лицо у нее было изможденное, и резкий свет ламп немилосердно подчеркивал это.
Узнав меня, она немедленно рассердилась. Затем сделала вид, будто мы встречаемся впервые.
– Здравствуйте. На что жалуетесь?
Я подумал: «Что ж, раз так – почему не сказать правду?»
– Ни на что особенно, – сказал я с торжественной серьезностью судьи. – Не стану уверять, что я чувствую себя тяжело больным. Но у меня постоянно какое-то угнетенное состояние, я плохо сплю, ем без всякого аппетита.
– Покажите язык.
Я показал – и даже с удовольствием.
– Вы, очевидно, слишком много курите и ведете сидячий образ жизни. А у зубного врача вы давно были?
– Давно. – Я покачал головой. – Видите ли, я очень занят. Но насчет моих зубов вы не беспокойтесь. Пропишите мне только что-нибудь такое, чтобы меня сначала встряхнуло немножко, а потом привело в равновесие. Понимаете?
У входной двери, которая была в каких-нибудь двух метрах от кабинета, вдруг громко позвонили. Я слышал, как старая служанка отперла, и услышал с улицы чей-то густой бас. Через минуту старуха постучала в дверь кабинета и испуганно затараторила по-немецки. Доктор Бауэрнштерн поспешно вышла, а я, воспользовавшись ее отсутствием, выглянул в узкое окно. На улице у двери стоял полицейский.
Не знаю, зачем он приходил, но его быстро сплавили.
Этот перерыв оказался губительным для маленькой комедии, которую мы разыгрывали. Когда она вернулась, лицо у нее было совершенно такое, как вчера вечером, в горящих глазах читалась тревога, тайный ужас. Она закрыла за собой дверь, но не отошла от нее.
– Как это глупо! – сказала она сердито. – Что вам нужно? Зачем вы пришли сюда?
– Пришел сказать вам кое-что, – ответил я серьезно. – Старуха заявила мне, что вы принимаете только больных, вот я и выдал себя за больного.
– Вы думали, я не пойму, что вы совершенно здоровы? – спросила она, намекая, вероятно, на недоверие публики к женщинам-врачам.
– Ни вы и никакой другой врач не могли бы ничего определить по таким симптомам. И откуда вы знаете, доктор Бауэрнштерн, что я не страдаю какой-нибудь ужасной болезнью?
Она чуть-чуть усмехнулась:
– Вы пришли мне что-то сказать?
– Да. И спросить у вас кое о чем. И то и другое очень важно. Но послушайте, нельзя ли нам поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь у вас мрачновато.
– А вы ведь, кажется, хвастались, что вы человек мрачный.
Я выпучил глаза. Что это, сознательная линия поведения – эти неожиданные замечания, которыми она словно дает понять, что давно меня раскусила?
– Хорошо, – продолжала она, – будем разговаривать не здесь. По четвергам я пью вечерний чай рано, потому что мне к пяти нужно быть в детской больнице.
Она повела меня через переднюю, но по дороге остановилась, чтобы распорядиться относительно чая. От меня не укрылись беспокойные и предостерегающие взгляды старой служанки. Обе женщины просто до неприличия не умели ничего скрыть.
Гостиная оказалась очень уютной, не совсем в английском вкусе, но от этого она ничуть не проигрывала. Хозяйка сняла, наконец, халат. Темно-красное платье очень шло ей, несмотря на то, что как будто еще резче оттеняло ее широкие скулы и впадины под ними. Чрезмерная суровость лица и болезненная хрупкость не мешали ей быть красивой. Я понимал, что вижу ее в невыгодный для нее момент. Она не знала, как держаться со мной, и это ее сердило и мешало быть естественной, а мне для моих целей нужно было поддерживать в ней беспокойство и раздражение. И если вы захотите упрекнуть меня в жестокой игре на нервах усталой женщины, вспомните, что делали немецкие и японские солдаты с множеством женщин, гораздо более измученных, чем эта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33