Новарио я тоже видел. Вид у него был осунувшийся, бледный и изнуренный. «Шумные споры взбадривают женщин и губят мужчин», – подумал я.
Конгресс решили закрыть в тот же день, то есть завтрашний круглый стол отменили. С тех пор на кафедре не проводилось ни одного мероприятия, посвященного Брокке.
Секрет Новарио
Я думал, что больше уже никогда не увижу Новарио. Но он узнал, что в Берлоге хранились версии «Замен», и снова пришел на кафедру.
Вот так все было: вечером, по окончании конгресса, Новарио вернулся к себе в гостиницу. Приняв душ и облачившись в новый костюм темно-зеленого цвета, он позвонил Сельве Гранадос и пригласил ее на ужин. Весь день они оскорбляли друг друга – что да, то да, – но у них был один общий враг, причем гораздо сильнее обоих.
Они договорились встретиться в испанском ресторане и за парой бутылок красного вина выработали совместную стратегию. Они знали, что этим вечером доктор Конде ведет круглый стол в Союзе писателей, и решили дождаться его у выхода.
Как мне рассказывала потом сама Гранадос, когда они с Новарио зажали Конде в темном углу, тот начал кричать, будучи уверенным, что эти двое собираются его убить. Им кое-как удалось его успокоить и затащить в кафе. Слегка успокоившись, он уселся в баре, хотя его страх не прошел окончательно. Гранадос с Новарио попытались добиться «полюбовного» соглашения и разделить наследие Брокки. Конде сказал, что у него нет ничего, потому что бумаги украли, как им обоим прекрасно известно.
Постепенно Конде оправился от страха; Гранадос с Новарио продолжали ему угрожать, но уже скорее по инерции, порастратив по ходу свой пыл. Когда они заявили, что не верят ему, Конде оскорбился:
– Вы говорите, что я должен отдать вам бумаги, которых, кстати, у меня нет, и ничего не предлагаете мне взамен. Какие у нас могут быть дела?
Новарио решил его спровоцировать. В течение многих лет, сказал он, Конде имел преимущество перед всеми, потому что он якобы был единственным, кто читал утерянные повести Брокки. Теперь же настало время либо предъявить бумаги, либо признаться в обмане. Скоро о Брокке вообще все забудут, добавил он, а вместе с Броккой забудут и самого Конде, апологета этого забвения.
Конде, надо сказать, растерялся.
– Вам нужны подтверждения? – сказал он. – Будут вам подтверждения. Уже очень скоро я опубликую окончательный вариант «Замен» Брокки, текст которого базируется на анализе сотни версий.
Он не ответил, когда у него спросили, кто ему помогает в этой работе; но догадаться было не трудно. Сельва Гранадос и Виктор Новарио ушли, оставив Конде расплачиваться по счету за шесть чашек кофе и три рюмки коньяка.
Новарио пришел на кафедру на следующий день. Он начал издалека; намекнул, что провел чудесную ночь с профессором Гранадос, что совершенно не вызвало зависти с моей стороны. Наконец он с решительным видом уселся на шаткий стул и сказал:
– А теперь к делу.
Сумма, которую он назвал, была значительно выше заработка университетского профессора. Я спросил, откуда у него такие деньги.
– Южный университет очень заинтересован в приобретении этих бумаг, и финансовый отдел готов оплатить расходы. Открылся архив рукописей, но пока что мы обнаружили только несколько писем каких-то второстепенных авторов, одно стихотворение, написанное на салфетке в баре, и сомнительной подлинности черновик одной известной новеллы.
– Если я вам продам эти бумаги, я буду последним мерзавцем. И вы, кстати, тоже. И все от нас отвернутся.
– Я изучил вопрос. Вся ответственность за исчезновение новелл Брокки лежит на Конде, так что он совершенно не заинтересован, чтобы они где-то всплыли. Знаете, о чем говорят в кулуарах? Что он продал эти книги в один из университетов США.
Я высказался в том смысле, что Конде – человек неподкупный. Без особой, впрочем, убежденности. Новарио это не интересовало. Он ограничился тем, что удвоил начальную сумму. Мне пришлось снова ему объяснять, что Конде – друг моей матери и что я не могу пойти на предательство. Обескураженный моим отказом, Новарио пожал мне руку и ушел. Я видел, как он удаляется по коридору, срывая по пути объявления о конгрессе.
Я уже вышел из здания, когда вдруг понял, что забыл на кафедре очки. Без них я не смог бы смотреть вечером телевизор. Я вернулся и обнаружил, что дверь на кафедру не заперта.
Я постарался войти неслышно. В приемной не было никого, во втором зале – тоже. Зато в глубине Берлоги я увидел Новарио. Он стоял на коленях у двери в Склеп и пытался открыть ее, подбирая ключи – рядом с ним на полу стояла картонная коробка, где было не меньше сотни ключей.
Я бесшумно приблизился и положил руку ему на плечо. Он подпрыгнул от страха и обернулся ко мне.
– Что вы здесь делаете, профессор? – спросил я мягким голосом прокурора.
– Господи, это вы. А я подумал, что это – Конде.
Он достал носовой платок и вытер пот со лба.
– Когда доктор Конде об этом узнает, он сообщит в Южный университет. Ваша карьера, похоже, закончена, – произнес я нахальным тоном.
Он сложил руки в немой мольбе. На самом деле я вовсе не собирался рассказывать Конде про вторжение Новарио; Конде был мне вовсе не симпатичен, так же как и Новарио, и я даже не знаю, кто из этих двоих был мне более неприятен, – мне просто нравилось наблюдать за страданиями профессора. Он был уверен, что я на него донесу, и попытался оказать на меня дополнительное давление.
– Вы не так уж и верны Конде. Я даже не сомневаюсь, что когда вы закончите эту работу, вся слава достанется ему, а вам – лишь несколько слов благодарности за посильную помощь. Но все может быть наоборот.
– Лучше скажите мне, как…
– Если вы согласитесь забыть об этом маленьком инциденте, я обещаю включить вас в состав моей экспедиции.
В моем воображении сразу нарисовались сельва, затерянные острова, недоступные озера и заснеженные горы.
– Какой экспедиции, куда?
– На пятый этаж. Я поделюсь с вами тем, о чем знают очень немногие: я был одним из участников экспедиции Марсильяча.
Я припомнил, что в бюллетене факультета – в статье, озаглавленной «Почему закрыли пятый этаж», – были упоминания об экспедиции примерно двадцатилетней давности, но ничего не говорилось о се результатах. Новарио уселся за стол и в качестве платы за мое молчание рассказал мне свою историю.
Экспедиция Марсильяча
– Я тогда был студентом, и я был без ума от блестящих занятий, которые вел Марсильяч Второй, профессор риторики и стихосложения, – начал Новарио. – Я был его любимым студентом: однажды вечером, после семинара, он пригласил меня в бар и там рассказал мне об экспедиции, взяв слово, что я буду хранить доверенный мне секрет. Это было тяжелым условием: всегда трудно молчать о том, что тебя выделяет заслуженный человек, – но я дал ему слово и не собирался злоупотреблять его доверием.
В тот вечер мы собрались в загородном доме Марсильяча: десять студентов, три аспиранта и два профессора – сам Марсильяч и Томпсон, преподававший архивное дело и документацию. Мы договорились использовать псевдонимы. Самые молодые выбрали громкие имена: Сандокан, Черное Пончо, Флэш Гордон. Более утонченный Марсильяч предпочел назваться Альпийской Фиалкой.
В понедельник вечером мы, студенты, собрались в концертном зале и, сохраняя молчание, дождались, пока весь персонал не покинет здание. Всем было известно, что старый ночной сторож умер две недели назад, а нового пока что не наняли, так что до утра здание было в нашем полном распоряжении. Мы поднялись на пятый этаж.
Мы разделились на группы. В нашу задачу входило делать записи обо всем, что могло бы иметь хоть какую-то ценность: документы начала века, монографии знаменитостей, любопытные и редкие книги, забытые доклады для «внутреннего употребления». Вскоре я отделился от своей группы, утомленный бессодержательной болтовней студентов. Я хотел присоединиться к двум другим, которые казались мне более сдержанными и серьезными, но они стали расспрашивать меня о моих политических взглядах, как если бы… ну, я не знаю… хотели всучить мне какую-нибудь партийную газету. Я немедленно удалился и задумался о своей тяжкой судьбе одиночки: в течение последних нескольких месяцев мне удалось серьезно поговорить только с профессором Марсильячем, взявшим себе псевдоним Альпийская Фиалка и оставшимся дома – под тем предлогом, что у него аллергия на пыль.
Я слышал веселые крики своих товарищей и даже – короткий смешок в глубине, как мне показалось, пещеры, вырытой в бумажной горе, и мне сразу же вспомнилась белокурая студентка, одетая в короткую юбку и прозрачную кофточку. Ее приняли в нашу группу в самый последний момент, не понятно, с какой такой радости. Но все звуки исчезли, когда я углубился в залежи монографий. В течение нескольких часов я разбирал папки, пока не заметил записную книжку черного цвета, содержавшую сведения, которые могли оказаться полезными. Главная цель экспедиции – перебрать нагромождения бумаг и сделать опись находившихся там документов: тема и год написания. Вскоре я понял, что в таком беспорядке составить опись никак невозможно, не говоря уж о том, чтобы найти интересующие нас бумаги.
Было уже поздно, и я предложил Новарио перебраться в какое-нибудь кафе, так как здание скоро закроется. Мы зашли в бар неподалеку от здания института, заказали по вермуту, и Новарио продолжил рассказ о своих юношеских приключениях.
– Я уже утомился перебирать старые бумаги и собирался вернуться к своим товарищам, но тут мне попалось несколько голубых тетрадей. Среди этой горы бумаг именно тетрадей было совсем немного, и все тетради, которые мне попадались до этого, содержали какие-то финансовые отчеты. Но эти тетради… это было совсем другое. Все листы были исписаны филигранными крошечными буквами с большими интервалами между словами. Я быстро их пролистал при свете фонаря. Помню только одну фразу: «Человек, который находится в комнате, полной макулатуры, в конце концов открывает для себя, как коварны окружающие его бумаги и что у них есть способность к самовоспроизведению». Запомнил ее потому, что сам испытывал что-то похожее. На последней странице стояло имя автора: Омеро Брокка.
Я сделал пометку в записной книжке, придав ей значения не больше, чем остальным своим записям. Рядом с тетрадями я нашел две синие папки для бумаг, набитые листами с машинописными текстами, которые тоже были подписаны именем Брокки. Я никогда раньше не слышал о таком авторе. Я решил захватить с собой одну из тетрадей, но тут меня отвлекли: сначала послышался очень громкий шум, как если бы обрушился штабель папок, а потом – крик ужаса.
Я выбежал в коридор и увидел ту самую студентку – блондинку. Она вся тряслась и поправляла на себе одежду. «На меня крыса едва не набросилась, вот почему я кричала». Мы решили, что пора закругляться. Кто-то упомянул о бумажных блохах, и все сразу начали почесываться. В общем, мы так торопились к выходу, что не проверили, все ли на месте.
Не зная, какое сокровище я теряю, я выбросил свою тетрадь в какой-то угол на пятом этаже. Когда мы вышли из здания через заднюю дверь, кто-то заметил, что нет Онорио – аспиранта кафедры грамматики. Никому не хотелось снова тащиться на пятый этаж, чтобы проверить, не остался ли он наверху; мы рассудили, что он ушел раньше, потому что ему наскучила наша игра. Мы разошлись по домам, договорившись встретиться завтра и сопоставить наши отчеты. Мы оставили дверь открытой, на случай, если Онорио все-таки задержался наверху.
На следующий день профессор Марсильяч позвонил в общежитие, где жил Онорио. Там ему сказали, что Онорио не ночевал дома и до сих пор не вернулся. Марсильяч решил немедленно встретиться со мной и еще одним студентом, которому он доверял так же, как мне (этот второй был намного моложе меня).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25