Эти постоянные перемещения мучительны для всех нас; пожалуй, в первую очередь из-за той неуверенности, что возникает у нас от этих вечных перемен; ни в какой больше редакции – ни в этом городе, ни в других городах – нет такого количества вариантов рассказа, как здесь у нас.
V
Уже давно никто даже не упоминает об этом рассказе. Когда я пытаюсь с кем-нибудь проконсультироваться, мне говорят: никакого рассказа нет и никогда не было, забудь о нем, просто забудь и все. На каждом этаже есть охрана, в каждом кабинете – доносчик. Мне никто ничего не говорит, но по их лицам я вижу, что все думают о рассказе. Бредят рассказами. Все мечтают о том, что потащат тело за веревку, что тело заменят, и снова заменят, и снова заменят, и в конце – тюк окажется пустым.
Популяризация рассказа – это был длительный эксперимент, который начался несколько лет назад. Рассказ не был средством для передачи посланий, он сам был посланием – многократно повторенным посланием, призывом к смерти Запрет на его распространение стал новым этапом эксперименте: чем секретнее было содержание рассказа, тем больше оказывалось давления. За последнее время возрос процент самоубийств, и чаще всего люди вешались. Статистику держали в тайне, но я нашел записи в папке, утерянной в общем архиве. Сейчас я составляю свой собственный архив, чтобы когда-нибудь доказать, что мы все втянуты в эксперимент. Рассказ принудительно публиковали, то есть дали нам понять, что нами манипулируют даже в наших мечтах и грезах. Вот почему существует столько различных версий и столько различных предметов, которые заменяют друг друга – конец все равно остается один и тот же.
Маленькая кафедра
Моя версия рассказа понравилась Конде; когда он пришел на кафедру в следующий раз, а именно через два дня, он сказал, что никто бы не выполнил эту работу лучше и что мое имя будет стоять на видном месте среди тех, кого он собирается упомянуть в разделе «Автор благодарит». Я признался, что ждал, что мое имя будет стоять среди составителей финальной версии.
– Надо пройти долгий путь, мой друг, прежде чем твое имя появится среди авторов академической публикации. Вы проделали великолепную работу, но пока что не можете претендовать на место среди тех, кто занимается этим исследованием уже полвека.
Наверное, я не сумел скрыть своего разочарования, потому что Конде открыл свой портфель и сказал, что у него для меня «сюрприз». Видимо, он тем самым собирался меня утешить. Он достал обложку «Замен» без единой страницы внутри. Она была зеленого цвета с иллюстрацией в виде человека без лица, но в котелке. Имя автора – издателя версии рассказа и составителя биографической справки – было набрано более крупными буквами, чем имя самого Брокки.
– Презентация через две недели. Мы даже не успеваем получить отпечатанную книгу, но у нас есть хотя бы обложка. Я очень надеюсь, Эстебан, что вы придете на презентацию.
– А к чему эта спешка? Почему бы не подождать, пока книга не будет готова?
– Я не хочу, чтобы мои неприятели опередили меня с какой-нибудь сенсационной новостью. Кстати, эта женщина не приходила?
– Гранадос? Нет.
– А что с комендантом?
– Судья решил, что это самоубийство. Он был хроническим неврастеником.
– Бедняга. Подумать только, я столько раз проходил мимо него и никогда не сказал ему ни единого слова. В жизни всегда так, мы не знакомы с теми, с кем встречаемся постоянно, как самолеты в ночи. – Конде посмотрел на часы. – Мне пора на собрание совета директоров. Вернусь через час.
Доктор Конде ушел, оставив свой портфель на столе. Я честно пытался побороть искушение, но в конце концов все-таки заглянул в его бумаги. Я не нашел ничего интересного за исключением одного письма. Почерк показался мне знакомым. Я вспомнил посвящение, сделанное мне Сельвой Гранадос на первом листе «Утонувшей в клепсидре». Я прочел не больше половины книжки, отложив ее на ночной столик, под детективы в мягких обложках и старые газеты.
«Конде, я знаю, что вы не хотите встречаться со мной и не поднимаете трубку, когда слышите мой голос на автоответчике. Но это уже не угроза, это профессиональный вопрос. Мне удалось найти человека, который работал на кафедре, когда исчезли те самые книги Брокки. Я записала его показания и вскоре сделаю их достоянием гласности. Если вы не свяжетесь со мной в ближайшее время, вы очень об этом пожалеете. Я разоблачу вас в первом же публичном выступлении. Вам бы хотелось увидеть свое имя в газетах, а именно в полицейской хронике? Призрак Брокки требует правды. Вам нужна моя подпись?»
Нет, подпись была не нужна. Я быстро спрятал письмо в портфель, услышав приближающиеся шаги.
Дверь открыл лысый мужчина с рыжими усами и усталым лицом. Его шея была обмотана теплым шарфом, и он без конца кашлял.
– Какая у вас холодрыга. Как вы это переносите? – спросил он вместо приветствия. Я ответил, что привык.
Я думал, что он попросит какую-нибудь книгу, но мужчина спросил, можно ли ему пройти во второй зал. Я сказал: проходите, – но все-таки засомневался и пошел следом за ним.
Он встал у окна и долго смотрел на купола соборов, на грязные фасады зданий, на облака, что проплывали над невидимой рекой. Потом он обернулся ко мне и сказал, что пейзаж очарователен.
– Я часто смотрю в окно, когда нечего делать, – ответил я, чтобы что-нибудь сказать.
– Этот свет, белое небо. Мне не нравится лазурное небо. Я предпочитаю, чтобы оно было серым или белым. Когда пасмурно, люди не пишут писем.
Он попросил разрешения пройти в Берлогу.
– Туда можно входить только специалистам. Студентам старших курсов, аспирантам и профессорам. Вы профессор?
Он протянул мне руку.
– Гаспар Трехо, профессор логики.
– С какой вы кафедры?
– У меня своя кафедра.
– Я ни разу не слышал о кафедре логики профессора Трехо.
– Это маленькая кафедра. У меня нет ни аспирантов, ни студентов. Я сам – вся моя кафедра. Хожу из угла в угол, размышляю и пытаюсь найти следы.
Я подумал, что это – очередной малохольный, каких немало на факультете. Вход в университет открыт для всех, и эти чудики с удобствами устраиваются в библиотеке или в аудиториях. Иногда они проходят курс вместе со студентами, один и тот же – в течение многих лет. Одни предпочитают предметы традиционные, можно сказать, классические; другие увлекаются новыми дисциплинами. Они приходят на выпускные экзамены и иногда даже сдают их – к всеобщему конфузу. Они чем-то напоминают шпионов. Когда они встречаются с новыми людьми, им удается скрыть свою истинную сущность, но в конце концов правда выходит наружу. Они балансируют между абсолютным молчанием и пустословием. Одни придумывают себе прошлое: академические звания, влиятельных друзей; другие, более молчаливые, – скрываются под покровом таинственности.
Трехо указал на дверь Берлоги.
– Я обследую здание. Не хочу оставить ни единого уголочка, все хочу посмотреть. Вы мне позволите?
Я солгал и сказал, что у меня нет ключа. Гаспар Трехо улыбнулся. Он достал из кармана несколько смятых бумажек и дал их мне. Университетское начальство разрешило ему входить во все помещения и беседовать со всеми сотрудниками и студентами, с кем он сочтет нужным. Я не понял, о чем шла речь, пока он не разъяснил:
– Представьте, что я как бы частный сыщик. – Он снова закашлялся. – Я пытаюсь выяснить, что делал и где бывал комендант в последние часы жизни. А теперь дайте мне ключ.
Гаспар Трехо прошел по всему институту. Он одержал надо мной верх, но эта победа не играла для него никакой роли. Ни в его словах, ни в его жестах не проскальзывало и тени превосходства. Без особого интереса осматривая помещение, он рассказал мне свою историю. Он был профессором логики, но его лишили кафедры из-за разногласий с руководством факультета. Когда поменялся декан, место Трехо было уже занято.
– Тогда-то я и забросил чистую логику, чтобы создать свою собственную дисциплину: Науку Знаков. Я хотел придать философский смысл тенденции к поискам истины в незначительных деталях. Новый декан захотел испытать мою теорию на практике и поручил мне раскрыть кражу двадцати пишущих машинок, которые исчезли из подвала факультета.
Я смутно помнил об этом случае. Это произошло много лет назад, когда я заканчивал первую половину университетского курса. В те времена кражи имущества факультета были обычным делом.
– Я не только не знал, кто украл эти машинки, но и не имел ни малейшего представления о том, как их вынесли из здания. Я заподозрил нового курьера и проверил на нем свой метод сплетать единую сеть из разрозненных и вроде бы не связанных между собой деталей.
– Ничего нового, – поддел я его. – Как в детективных романах.
– Это немного другое. Я собираю улики и доказательства все вместе и не рассматриваю их по отдельности до тех пор, пока не накопится критическая масса…
– Такая копилка правды?
– Мне годится любое название. Представьте факты как вещи, которые можно поставить в шкаф со стеклянной дверцей, чтобы они всегда были перед глазами. И вот я составляю их в шкаф и смотрю на них, как бы не зная, что это такое Понемногу я нахожу между ними связи и как бы сплетаю из них сеть. Я составляю в воображении своеобразный музейный каталог, где каждой вещи отведено свое место. Кстати, я говорю не только об идеях. Но и о предметах как таковых. У меня дома – целый стеллаж для «вещественных доказательств». Мой метод сочетает умозаключения с интуицией. Подключив только разум, вы ничего не добьетесь. Только вообразив, что реальность по большей части есть вымысел, можно отыскать истину.
Гаспар Трехо тогда нашел вора: им оказался профессор, тронувшийся рассудком. Он украл машинки не из-за денег, а потому что ему было нужно спать в окружении пишущих машинок с заправленными в них листами бумаги. Он уверял, что жившие у него дома призраки, которые раньше мешали ему спать по ночам, теперь пишут свои послания на машинках и дают ему спать спокойно. Он воровал машинки по частям, буквально по клавишам, а более тяжелые детали выносил в картонных коробках при соучастии своих студентов. В общем, Трехо блестяще справился с поручением, после чего полностью потерял интерес к науке и занялся исключительно «криминальными» расследованиями.
– Простые в общем-то случаи. Мелкие кражи, конфликты между студенческими группировками. Уверяю вас, я занимаюсь своей методой. Я не веду следствие. Я исследователь, а не доносчик.
Мне пришлось открыть и дверь Склепа. Трехо осмотрелся, но не стал ничего трогать. Я спросил его, почему он расследует смерть коменданта, ведь полиция считает, что это было самоубийство.
– Я ни в коем случае не подвергаю сомнению слова полиции, но представьте, меня всегда очень интересуют такие события, скажем так, не особенно привлекательные. Последнее мое «дело» – поиски пропавших документов. А в этот раз мы имеем труп. Я чувствую себя настоящим детективом. – Он чихнул, потом достал из кармана маленькую жестяную баночку с китайской мазью и смазал себе нос. – Вы знали Виейру?
– Пару раз видел.
– А на неделе, когда он умер, вы его видели? Говорили с ним?
Я отрицательно покачал головой. Но у меня было чувство, что Трехо видит меня насквозь.
– Здание очень большое, и мне еще надо переговорить со многими людьми, в общем, мне нужно идти. Но потом мы еще поговорим.
Трехо чихнул на прощание и удалился по коридору, а я застрял где-то на полпути между доверием и паранойей.
Вернулся Конде, сложил бумаги в портфель и вручил мне какую-то карточку с эмблемой университета.
– Эстебан, возьмите приглашение на презентацию. Она пройдет в этом здании – в концертном зале. Я хотел провести ее в том же месте, где проходил этот псевдоконгресс, – как говорится, «почувствуйте разницу». Но у меня не получилось. На презентации будет пресса и даже государственное телевидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
V
Уже давно никто даже не упоминает об этом рассказе. Когда я пытаюсь с кем-нибудь проконсультироваться, мне говорят: никакого рассказа нет и никогда не было, забудь о нем, просто забудь и все. На каждом этаже есть охрана, в каждом кабинете – доносчик. Мне никто ничего не говорит, но по их лицам я вижу, что все думают о рассказе. Бредят рассказами. Все мечтают о том, что потащат тело за веревку, что тело заменят, и снова заменят, и снова заменят, и в конце – тюк окажется пустым.
Популяризация рассказа – это был длительный эксперимент, который начался несколько лет назад. Рассказ не был средством для передачи посланий, он сам был посланием – многократно повторенным посланием, призывом к смерти Запрет на его распространение стал новым этапом эксперименте: чем секретнее было содержание рассказа, тем больше оказывалось давления. За последнее время возрос процент самоубийств, и чаще всего люди вешались. Статистику держали в тайне, но я нашел записи в папке, утерянной в общем архиве. Сейчас я составляю свой собственный архив, чтобы когда-нибудь доказать, что мы все втянуты в эксперимент. Рассказ принудительно публиковали, то есть дали нам понять, что нами манипулируют даже в наших мечтах и грезах. Вот почему существует столько различных версий и столько различных предметов, которые заменяют друг друга – конец все равно остается один и тот же.
Маленькая кафедра
Моя версия рассказа понравилась Конде; когда он пришел на кафедру в следующий раз, а именно через два дня, он сказал, что никто бы не выполнил эту работу лучше и что мое имя будет стоять на видном месте среди тех, кого он собирается упомянуть в разделе «Автор благодарит». Я признался, что ждал, что мое имя будет стоять среди составителей финальной версии.
– Надо пройти долгий путь, мой друг, прежде чем твое имя появится среди авторов академической публикации. Вы проделали великолепную работу, но пока что не можете претендовать на место среди тех, кто занимается этим исследованием уже полвека.
Наверное, я не сумел скрыть своего разочарования, потому что Конде открыл свой портфель и сказал, что у него для меня «сюрприз». Видимо, он тем самым собирался меня утешить. Он достал обложку «Замен» без единой страницы внутри. Она была зеленого цвета с иллюстрацией в виде человека без лица, но в котелке. Имя автора – издателя версии рассказа и составителя биографической справки – было набрано более крупными буквами, чем имя самого Брокки.
– Презентация через две недели. Мы даже не успеваем получить отпечатанную книгу, но у нас есть хотя бы обложка. Я очень надеюсь, Эстебан, что вы придете на презентацию.
– А к чему эта спешка? Почему бы не подождать, пока книга не будет готова?
– Я не хочу, чтобы мои неприятели опередили меня с какой-нибудь сенсационной новостью. Кстати, эта женщина не приходила?
– Гранадос? Нет.
– А что с комендантом?
– Судья решил, что это самоубийство. Он был хроническим неврастеником.
– Бедняга. Подумать только, я столько раз проходил мимо него и никогда не сказал ему ни единого слова. В жизни всегда так, мы не знакомы с теми, с кем встречаемся постоянно, как самолеты в ночи. – Конде посмотрел на часы. – Мне пора на собрание совета директоров. Вернусь через час.
Доктор Конде ушел, оставив свой портфель на столе. Я честно пытался побороть искушение, но в конце концов все-таки заглянул в его бумаги. Я не нашел ничего интересного за исключением одного письма. Почерк показался мне знакомым. Я вспомнил посвящение, сделанное мне Сельвой Гранадос на первом листе «Утонувшей в клепсидре». Я прочел не больше половины книжки, отложив ее на ночной столик, под детективы в мягких обложках и старые газеты.
«Конде, я знаю, что вы не хотите встречаться со мной и не поднимаете трубку, когда слышите мой голос на автоответчике. Но это уже не угроза, это профессиональный вопрос. Мне удалось найти человека, который работал на кафедре, когда исчезли те самые книги Брокки. Я записала его показания и вскоре сделаю их достоянием гласности. Если вы не свяжетесь со мной в ближайшее время, вы очень об этом пожалеете. Я разоблачу вас в первом же публичном выступлении. Вам бы хотелось увидеть свое имя в газетах, а именно в полицейской хронике? Призрак Брокки требует правды. Вам нужна моя подпись?»
Нет, подпись была не нужна. Я быстро спрятал письмо в портфель, услышав приближающиеся шаги.
Дверь открыл лысый мужчина с рыжими усами и усталым лицом. Его шея была обмотана теплым шарфом, и он без конца кашлял.
– Какая у вас холодрыга. Как вы это переносите? – спросил он вместо приветствия. Я ответил, что привык.
Я думал, что он попросит какую-нибудь книгу, но мужчина спросил, можно ли ему пройти во второй зал. Я сказал: проходите, – но все-таки засомневался и пошел следом за ним.
Он встал у окна и долго смотрел на купола соборов, на грязные фасады зданий, на облака, что проплывали над невидимой рекой. Потом он обернулся ко мне и сказал, что пейзаж очарователен.
– Я часто смотрю в окно, когда нечего делать, – ответил я, чтобы что-нибудь сказать.
– Этот свет, белое небо. Мне не нравится лазурное небо. Я предпочитаю, чтобы оно было серым или белым. Когда пасмурно, люди не пишут писем.
Он попросил разрешения пройти в Берлогу.
– Туда можно входить только специалистам. Студентам старших курсов, аспирантам и профессорам. Вы профессор?
Он протянул мне руку.
– Гаспар Трехо, профессор логики.
– С какой вы кафедры?
– У меня своя кафедра.
– Я ни разу не слышал о кафедре логики профессора Трехо.
– Это маленькая кафедра. У меня нет ни аспирантов, ни студентов. Я сам – вся моя кафедра. Хожу из угла в угол, размышляю и пытаюсь найти следы.
Я подумал, что это – очередной малохольный, каких немало на факультете. Вход в университет открыт для всех, и эти чудики с удобствами устраиваются в библиотеке или в аудиториях. Иногда они проходят курс вместе со студентами, один и тот же – в течение многих лет. Одни предпочитают предметы традиционные, можно сказать, классические; другие увлекаются новыми дисциплинами. Они приходят на выпускные экзамены и иногда даже сдают их – к всеобщему конфузу. Они чем-то напоминают шпионов. Когда они встречаются с новыми людьми, им удается скрыть свою истинную сущность, но в конце концов правда выходит наружу. Они балансируют между абсолютным молчанием и пустословием. Одни придумывают себе прошлое: академические звания, влиятельных друзей; другие, более молчаливые, – скрываются под покровом таинственности.
Трехо указал на дверь Берлоги.
– Я обследую здание. Не хочу оставить ни единого уголочка, все хочу посмотреть. Вы мне позволите?
Я солгал и сказал, что у меня нет ключа. Гаспар Трехо улыбнулся. Он достал из кармана несколько смятых бумажек и дал их мне. Университетское начальство разрешило ему входить во все помещения и беседовать со всеми сотрудниками и студентами, с кем он сочтет нужным. Я не понял, о чем шла речь, пока он не разъяснил:
– Представьте, что я как бы частный сыщик. – Он снова закашлялся. – Я пытаюсь выяснить, что делал и где бывал комендант в последние часы жизни. А теперь дайте мне ключ.
Гаспар Трехо прошел по всему институту. Он одержал надо мной верх, но эта победа не играла для него никакой роли. Ни в его словах, ни в его жестах не проскальзывало и тени превосходства. Без особого интереса осматривая помещение, он рассказал мне свою историю. Он был профессором логики, но его лишили кафедры из-за разногласий с руководством факультета. Когда поменялся декан, место Трехо было уже занято.
– Тогда-то я и забросил чистую логику, чтобы создать свою собственную дисциплину: Науку Знаков. Я хотел придать философский смысл тенденции к поискам истины в незначительных деталях. Новый декан захотел испытать мою теорию на практике и поручил мне раскрыть кражу двадцати пишущих машинок, которые исчезли из подвала факультета.
Я смутно помнил об этом случае. Это произошло много лет назад, когда я заканчивал первую половину университетского курса. В те времена кражи имущества факультета были обычным делом.
– Я не только не знал, кто украл эти машинки, но и не имел ни малейшего представления о том, как их вынесли из здания. Я заподозрил нового курьера и проверил на нем свой метод сплетать единую сеть из разрозненных и вроде бы не связанных между собой деталей.
– Ничего нового, – поддел я его. – Как в детективных романах.
– Это немного другое. Я собираю улики и доказательства все вместе и не рассматриваю их по отдельности до тех пор, пока не накопится критическая масса…
– Такая копилка правды?
– Мне годится любое название. Представьте факты как вещи, которые можно поставить в шкаф со стеклянной дверцей, чтобы они всегда были перед глазами. И вот я составляю их в шкаф и смотрю на них, как бы не зная, что это такое Понемногу я нахожу между ними связи и как бы сплетаю из них сеть. Я составляю в воображении своеобразный музейный каталог, где каждой вещи отведено свое место. Кстати, я говорю не только об идеях. Но и о предметах как таковых. У меня дома – целый стеллаж для «вещественных доказательств». Мой метод сочетает умозаключения с интуицией. Подключив только разум, вы ничего не добьетесь. Только вообразив, что реальность по большей части есть вымысел, можно отыскать истину.
Гаспар Трехо тогда нашел вора: им оказался профессор, тронувшийся рассудком. Он украл машинки не из-за денег, а потому что ему было нужно спать в окружении пишущих машинок с заправленными в них листами бумаги. Он уверял, что жившие у него дома призраки, которые раньше мешали ему спать по ночам, теперь пишут свои послания на машинках и дают ему спать спокойно. Он воровал машинки по частям, буквально по клавишам, а более тяжелые детали выносил в картонных коробках при соучастии своих студентов. В общем, Трехо блестяще справился с поручением, после чего полностью потерял интерес к науке и занялся исключительно «криминальными» расследованиями.
– Простые в общем-то случаи. Мелкие кражи, конфликты между студенческими группировками. Уверяю вас, я занимаюсь своей методой. Я не веду следствие. Я исследователь, а не доносчик.
Мне пришлось открыть и дверь Склепа. Трехо осмотрелся, но не стал ничего трогать. Я спросил его, почему он расследует смерть коменданта, ведь полиция считает, что это было самоубийство.
– Я ни в коем случае не подвергаю сомнению слова полиции, но представьте, меня всегда очень интересуют такие события, скажем так, не особенно привлекательные. Последнее мое «дело» – поиски пропавших документов. А в этот раз мы имеем труп. Я чувствую себя настоящим детективом. – Он чихнул, потом достал из кармана маленькую жестяную баночку с китайской мазью и смазал себе нос. – Вы знали Виейру?
– Пару раз видел.
– А на неделе, когда он умер, вы его видели? Говорили с ним?
Я отрицательно покачал головой. Но у меня было чувство, что Трехо видит меня насквозь.
– Здание очень большое, и мне еще надо переговорить со многими людьми, в общем, мне нужно идти. Но потом мы еще поговорим.
Трехо чихнул на прощание и удалился по коридору, а я застрял где-то на полпути между доверием и паранойей.
Вернулся Конде, сложил бумаги в портфель и вручил мне какую-то карточку с эмблемой университета.
– Эстебан, возьмите приглашение на презентацию. Она пройдет в этом здании – в концертном зале. Я хотел провести ее в том же месте, где проходил этот псевдоконгресс, – как говорится, «почувствуйте разницу». Но у меня не получилось. На презентации будет пресса и даже государственное телевидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25