Я оделся в поношенный комбинезон, которым пользовался мой отец, когда налаживал какое-нибудь оборудование на своем фарфоровом заводе. Я также надел старые теннисные туфли и матерчатые перчатки. Мы прошли по темному коридору и спустились на первый этаж. Трехо просунул руку в металлическую решетку, отодвинул щеколду и открыл дверь. Я не без трепета заглянул в темный колодец. Хотя до крыши лифта оставалось чуть более двух метров, шахта показалась мне бездной. Трехо протянул мне руку, помогая спуститься.
– У вас и вправду легкая работа. Вы играете в Шерлока Холмса, но толкаете в яму доктора Ватсона.
– Поверьте мне, Миро, я бы все сделал сам, но у меня клаустрофобия и аллергия на тараканов.
Я спрыгнул вниз и присел на корточки на крыше лифта. И тут мне в голову пришла одна мысль: убийцей был Трехо. Он расправился с комендантом и Гранадос, а сейчас пришел мой черед.
– И что теперь? – Я попытался избавиться от дрожи в голосе.
– Собирайте все, что вызовет хоть малейшее подозрение. Но не тратьте время на анализ улик, этим мы позже займемся.
У меня с собой был фонарик и пластиковый пакет. Шахта лифта в течение многих лет служила общественным мусорным ящиком; я нашел там пустые пачки от сигарет, которые давно уже не выпускались; пожелтевшие листы, исписанные выцветшими чернилами; билеты на поезда и автобусы, маршрутов которых уже не существовало. Это была работа для археолога: рассматривая этот мусор, можно было бы восстановить ежедневную жизнь здания за последние пятнадцать лет.
– Нашли что-нибудь?
– Мусор и ничего, кроме мусора.
– Проверяйте каждый листочек.
Пакет потихонечку заполнялся. Я захватил ржавый ключ; шариковую авторучку, которую храню до сих пор; ведомости с университетским штампом; разрозненные листки, исписанные от руки; пару старых книг; тетрадь. На самом краю крыши я нашел кассету, чудом не упавшую вниз.
Устав копаться в грязи, я сообщил Трехо, что закончил свою работу. Пакет был полон.
Когда мы поднялись, Трехо спросил меня:
– Слышите шаги?
К нам направлялся ночной сторож. Деревянный пол скрипел у него под ногами; казалось, само здание предупреждало о его приближении, как если бы все его отдаленные уголки были каким-то таинственным образом связаны с человеком, носившим шахтерскую каску с лампочкой.
– Уходим, – шепнул мне встревоженный Трехо.
– А моя одежда?
– Вы ее заберете завтра.
– Но ведь у вас есть бумага от ректората. Чего вам бояться? Объяснитесь со сторожем.
– Не хочу привлекать внимания. Я предпочитаю работать втайне. Такой у меня метод.
Он увлек меня к выходу. Я чувствовал себя немного нелепо – посреди освещенной улицы, в разорванном грязном комбинезоне. В волосах у меня запуталась паутина, перчатки были покрыты слоем жира. Я был похож на дорожного рабочего, заблудившегося в ночи.
Трехо – одетого лучше, чем он одевался обычно, – кажется, забавлял этот контраст между нами. Сегодня он снял свои извечный клетчатый шарф, его пальто выглядело как новое. Мы прошли несколько куадр в молчании, которому были обязаны исключительно моей злости и которое Трехо пытался прервать приличествующими случаю фразами.
– Не огорчайтесь. Сейчас мы пойдем в музей изучать наши трофеи.
– Об этом не может быть и речи. Сначала зайдем ко мне. Мне нужно принять душ и переодеться.
Мы добрались пешком до моей миниатюрной квартирки. Пока я принимал ванну и облачался в чистую одежду, Трехо вывалил на стол содержимое пакета. Он составил список на листочке из красной записной книжки и дал подробное описание каждой найденной мной бумажке.
Я спросил, как это поможет ему в расследовании.
– Да никак не поможет, но у меня слабость – составлять списки и описи. У меня дома хранятся сотни листов с пометками. В числе прочих бумаг у меня есть тетрадь на двести листов, куда я записываю поразившие меня вещи. Там уже несколько тысяч пометок. Это может быть название кинофильма, или лицо женщины, которую я видел всего секунду в поезде метро, или какая-нибудь услышанная на ходу фраза. Если бы я родился поэтом, мне хватило бы несколько стихотворений, чтобы сохранить все, что мне нравится. С другой стороны, мне приходится перечислять вещи, которые я нахожу случайно, вещи, которые от меня ускользают.
Сначала мы разобрали бумаги. Там было несколько расписаний, относящихся к прошедшим семестрам; любовное письмо (неотправленное и без подписи) одного студента преподавательнице греческого языка; шпаргалки; фотокопия стихотворения на французском языке и другие бумаги, содержание которых я уже и не помню. Другие предметы не имели большого значения, за исключением шестидесятиминутной кассеты фирмы TDK. На одной стороне кассеты была надпись: Ирина Стерне. Я поставил пленку в мой старый магнитофон, и мы услышали голос Сельвы Гранадос, заглушавший шум какого-то бара.
Трехо посмотрел на меня, и я увидел, что он взволнован; но это было волнение математика, который чувствует, что сейчас найдет формулу, которую так долго искал. У меня же, напротив, голос этой женщины вызвал боль. Смерть, эта дистанция, которая нас разделила, уже начала потихоньку стирать все худшее, что в ней было, и придала ей некий ореол святости. «Кто знает, – подумал я, – что лучше свидетельствует о правде: расстояние или близость?»
Запись
Мы прослушали пленку. Разговор продолжался несколько минут, а дальше шли фрагменты лекций о Брокке. Несколько лет назад Ирина Стерне работала секретарем кафедры аргентинской литературы, то есть на том самом месте, где сейчас работаю я. Тон профессора Гранадос был похож на тон офицеров Советской Армии – героев американских фильмов времен «холодной войны».
С.Г.: Вернемся к первому пункту: Конде украл книги из института?
И.С: Я никогда этого не говорила.
С.Г.: Как нет? Вы же только что сказали: я точно знаю, что никто из посторонних на кафедру не входил?
И.С.: Да, я это сказала.
С.Г.: Но если никто не входил, значит, вор – Конде. Или на кафедре кто-то еще работал?
И.С.: Нет. Я пытаюсь сказать только то, что я лично не видела этих книг. Конде однажды пришел, весь расстроенный, и начал кричать, что у него украли книги Брокки, но я уверена, что этих книг вообще не было, что они существовали только в его воображении.
С.Г.: А может быть, они были, просто вы их не видели?
И.С: Нет. У меня очень хорошая память на книги. У меня нет сомнений, что на кафедре этих книг не было.
– Над какими же текстами работал Конде? – спросил я, хотя уже знал ответ. – Ведь он столько лет получал субсидии, читал лекции, публиковал эссе и ездил на конгрессы за границу. Ведь за этим должно было что-то стоять.
– Ничего, – сказал Трехо. – Он писал свои критические статьи на пустом месте. Он все придумал. И он убил Сельву Гранадос, чтобы больше никто не узнал об обмане.
На следующий день Трехо сделал на всякий случай две копии кассеты. Для верности. Оригинал он положил на хранение в одну из витрин своего музея. В музее уже набралось много экспонатов: журнал «Утерянные бумаги», эссе Конде, одна из версий «Замен», обложка недавно изданного рассказа, кораблик в бутылке, фотокопия стихотворения «Лифт». Я с грустью смотрел на эти предметы, которые все говорили о смерти. Была среда; Грог ждал меня в новом баре, который мы выбрали для наших встреч и который я назвал кондитерской «Грусть».
– Мы уже знаем, что Конде убил Гранадос. Что будем делать дальше?
– У нас нет никаких доказательств, кроме этой кассеты. Надо как-то его спровоцировать и заставить раскрыться. В этом нам может помочь Новарио. Но прежде всего необходимо встретиться с Ириной Стерне. Если ее разыскала Гранадос, то мы тоже ее найдем.
Трехо мог бы проговорить о делах всю ночь, но мне хотелось избавиться от мрачной и, кажется, всепроникающей атмосферы университета. Здание как будто преследовало меня: куда бы я ни пошел, факультет простирал за мной, словно щупальца, свои пустынные коридоры; мне буквально повсюду чудились бумажные кучи, в которых было какое-то тайное послание, предназначенное для меня. Меня преследовал лабиринт пятого этажа.
Грог пребывал в хорошем настроении. Пожалуй, именно поэтому – уже после того, как я рассказал ему о последних событиях в институте и сообщил имя убийцы, – я постарался узнать что-нибудь о его жизни. Он ответил в расплывчатых выражениях: назвал одну балерину; потом – своего учителя, старого писателя, который уже несколько лет вообще не выходит из своей квартиры; кратко пересказал несколько глав из книги, над которой он сейчас без спешки работал – романа страниц на пятьсот, в котором под видом научной фантастики отражались события и факты из его реальной жизни… Но вот что странно: рассказывая обо всем об этом, Грог не раскрывался, а, наоборот, закрывался. Он произносил слова, но до меня доходили лишь отблески его таинственной жизни. Я рассказывал ему обо всем: обо всем, что со мной происходило, о чем я думал и что я делал, – когда я Рассказывал о себе, я как бы упрощал свою жизнь, поделиться которой испытывал настоятельную необходимость. Своими рассказами я как бы обесценивал некое сокровище, превращал его в вульгарную вещь. Сдержанность Грога, напротив, превращала любую случайную мысль в отражение сложной реальности его жизни, в которую он меня не посвящал.
В тот вечер в кондитерской «Грусть» за второй бутылкой темного пива Грог выслушал меня и сказал:
– Надо еще раз съездить в дом отдыха «Спиноза».
Я попросил его поехать со мной. Он извинился и отказался, объяснив это тем, что он не из тех, кого называют «человек действия» и что его миссия заключалась в том, чтобы давать советы. По его словам, он терялся, выходя за границы слов.
Наверное, я не сумел скрыть разочарование, потому что он вдруг сказал кое-что неожиданное:
– Я проведу свое собственное расследование.
– Тебя туда просто не пустят.
– Я часто бываю в Доме «Спиноза», – проговорил он таинственным тоном.
До конца вечера я не смог вытянуть из него больше ни слова.
Я сходил в отдел кадров, чтобы получить информацию о «моей старинной подруге» Ирине Стерне. Мне удалось узнать ее адрес и телефон. Я позвонил ей с кафедры.
– Это ее мама, – ответили мне. – Ирина получила грант на стажировку в Миланском университете. Кто говорит?
– Ее старый товарищ, – ответил я и поздравил женщину с успехом ее дочери. Она, впрочем, была не особенно рада; она мне призналась, что предпочла бы, чтобы ее дочь осталась дома и занялась поисками подходящего мужа. Ей уже тридцать пять, и тянуть дальше уже немыслимо. Иначе она вообще никогда не выйдет замуж.
– Вы холостяк?
– Женат, у меня пятеро детей, – ответил я.
Это была ошибка. Любезный тон женщины тут же сменился на раздраженный.
– Зачем вы ее разыскиваете?
– Чтобы пригласить на товарищеский ужин, который организует доктор Конде. Вы не знаете, ей кто-нибудь звонил с факультета?
– Один мужчина. Хотел срочно с ней встретиться. Он не оставил ни имени, ни телефона. Я ему объяснила, что Ирина вернется не раньше следующего года. Хотите, чтобы я ей что-нибудь передала? Она звонит по пятницам.
Я назвался вымышленным именем и пообещал позвонить еще раз. Во всяком случае, Ирина Стерне, еще одна свидетельница, которая могла обвинить Конде в фальсификации книг Брокки, была жива и здорова. И вряд ли ей что-то грозило в ближайшее время.
Я встретился с доктором Конде лишь через два дня. Он влетел на кафедру, как вихрь, и, даже не поздоровавшись, буквально с порога открыл свой портфель, достал экземпляр «Замен» и с презрением швырнул книгу мне на стол.
– Вы – предатель, но все равно я хочу, чтобы вы получили один экземпляр. Пусть это будет платой за вашу неблагодарность.
Я бросил взгляд на книжку – результат моей двухнедельной работы за подписью Конде.
– Во всяком случае, эта книга реально существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– У вас и вправду легкая работа. Вы играете в Шерлока Холмса, но толкаете в яму доктора Ватсона.
– Поверьте мне, Миро, я бы все сделал сам, но у меня клаустрофобия и аллергия на тараканов.
Я спрыгнул вниз и присел на корточки на крыше лифта. И тут мне в голову пришла одна мысль: убийцей был Трехо. Он расправился с комендантом и Гранадос, а сейчас пришел мой черед.
– И что теперь? – Я попытался избавиться от дрожи в голосе.
– Собирайте все, что вызовет хоть малейшее подозрение. Но не тратьте время на анализ улик, этим мы позже займемся.
У меня с собой был фонарик и пластиковый пакет. Шахта лифта в течение многих лет служила общественным мусорным ящиком; я нашел там пустые пачки от сигарет, которые давно уже не выпускались; пожелтевшие листы, исписанные выцветшими чернилами; билеты на поезда и автобусы, маршрутов которых уже не существовало. Это была работа для археолога: рассматривая этот мусор, можно было бы восстановить ежедневную жизнь здания за последние пятнадцать лет.
– Нашли что-нибудь?
– Мусор и ничего, кроме мусора.
– Проверяйте каждый листочек.
Пакет потихонечку заполнялся. Я захватил ржавый ключ; шариковую авторучку, которую храню до сих пор; ведомости с университетским штампом; разрозненные листки, исписанные от руки; пару старых книг; тетрадь. На самом краю крыши я нашел кассету, чудом не упавшую вниз.
Устав копаться в грязи, я сообщил Трехо, что закончил свою работу. Пакет был полон.
Когда мы поднялись, Трехо спросил меня:
– Слышите шаги?
К нам направлялся ночной сторож. Деревянный пол скрипел у него под ногами; казалось, само здание предупреждало о его приближении, как если бы все его отдаленные уголки были каким-то таинственным образом связаны с человеком, носившим шахтерскую каску с лампочкой.
– Уходим, – шепнул мне встревоженный Трехо.
– А моя одежда?
– Вы ее заберете завтра.
– Но ведь у вас есть бумага от ректората. Чего вам бояться? Объяснитесь со сторожем.
– Не хочу привлекать внимания. Я предпочитаю работать втайне. Такой у меня метод.
Он увлек меня к выходу. Я чувствовал себя немного нелепо – посреди освещенной улицы, в разорванном грязном комбинезоне. В волосах у меня запуталась паутина, перчатки были покрыты слоем жира. Я был похож на дорожного рабочего, заблудившегося в ночи.
Трехо – одетого лучше, чем он одевался обычно, – кажется, забавлял этот контраст между нами. Сегодня он снял свои извечный клетчатый шарф, его пальто выглядело как новое. Мы прошли несколько куадр в молчании, которому были обязаны исключительно моей злости и которое Трехо пытался прервать приличествующими случаю фразами.
– Не огорчайтесь. Сейчас мы пойдем в музей изучать наши трофеи.
– Об этом не может быть и речи. Сначала зайдем ко мне. Мне нужно принять душ и переодеться.
Мы добрались пешком до моей миниатюрной квартирки. Пока я принимал ванну и облачался в чистую одежду, Трехо вывалил на стол содержимое пакета. Он составил список на листочке из красной записной книжки и дал подробное описание каждой найденной мной бумажке.
Я спросил, как это поможет ему в расследовании.
– Да никак не поможет, но у меня слабость – составлять списки и описи. У меня дома хранятся сотни листов с пометками. В числе прочих бумаг у меня есть тетрадь на двести листов, куда я записываю поразившие меня вещи. Там уже несколько тысяч пометок. Это может быть название кинофильма, или лицо женщины, которую я видел всего секунду в поезде метро, или какая-нибудь услышанная на ходу фраза. Если бы я родился поэтом, мне хватило бы несколько стихотворений, чтобы сохранить все, что мне нравится. С другой стороны, мне приходится перечислять вещи, которые я нахожу случайно, вещи, которые от меня ускользают.
Сначала мы разобрали бумаги. Там было несколько расписаний, относящихся к прошедшим семестрам; любовное письмо (неотправленное и без подписи) одного студента преподавательнице греческого языка; шпаргалки; фотокопия стихотворения на французском языке и другие бумаги, содержание которых я уже и не помню. Другие предметы не имели большого значения, за исключением шестидесятиминутной кассеты фирмы TDK. На одной стороне кассеты была надпись: Ирина Стерне. Я поставил пленку в мой старый магнитофон, и мы услышали голос Сельвы Гранадос, заглушавший шум какого-то бара.
Трехо посмотрел на меня, и я увидел, что он взволнован; но это было волнение математика, который чувствует, что сейчас найдет формулу, которую так долго искал. У меня же, напротив, голос этой женщины вызвал боль. Смерть, эта дистанция, которая нас разделила, уже начала потихоньку стирать все худшее, что в ней было, и придала ей некий ореол святости. «Кто знает, – подумал я, – что лучше свидетельствует о правде: расстояние или близость?»
Запись
Мы прослушали пленку. Разговор продолжался несколько минут, а дальше шли фрагменты лекций о Брокке. Несколько лет назад Ирина Стерне работала секретарем кафедры аргентинской литературы, то есть на том самом месте, где сейчас работаю я. Тон профессора Гранадос был похож на тон офицеров Советской Армии – героев американских фильмов времен «холодной войны».
С.Г.: Вернемся к первому пункту: Конде украл книги из института?
И.С: Я никогда этого не говорила.
С.Г.: Как нет? Вы же только что сказали: я точно знаю, что никто из посторонних на кафедру не входил?
И.С.: Да, я это сказала.
С.Г.: Но если никто не входил, значит, вор – Конде. Или на кафедре кто-то еще работал?
И.С.: Нет. Я пытаюсь сказать только то, что я лично не видела этих книг. Конде однажды пришел, весь расстроенный, и начал кричать, что у него украли книги Брокки, но я уверена, что этих книг вообще не было, что они существовали только в его воображении.
С.Г.: А может быть, они были, просто вы их не видели?
И.С: Нет. У меня очень хорошая память на книги. У меня нет сомнений, что на кафедре этих книг не было.
– Над какими же текстами работал Конде? – спросил я, хотя уже знал ответ. – Ведь он столько лет получал субсидии, читал лекции, публиковал эссе и ездил на конгрессы за границу. Ведь за этим должно было что-то стоять.
– Ничего, – сказал Трехо. – Он писал свои критические статьи на пустом месте. Он все придумал. И он убил Сельву Гранадос, чтобы больше никто не узнал об обмане.
На следующий день Трехо сделал на всякий случай две копии кассеты. Для верности. Оригинал он положил на хранение в одну из витрин своего музея. В музее уже набралось много экспонатов: журнал «Утерянные бумаги», эссе Конде, одна из версий «Замен», обложка недавно изданного рассказа, кораблик в бутылке, фотокопия стихотворения «Лифт». Я с грустью смотрел на эти предметы, которые все говорили о смерти. Была среда; Грог ждал меня в новом баре, который мы выбрали для наших встреч и который я назвал кондитерской «Грусть».
– Мы уже знаем, что Конде убил Гранадос. Что будем делать дальше?
– У нас нет никаких доказательств, кроме этой кассеты. Надо как-то его спровоцировать и заставить раскрыться. В этом нам может помочь Новарио. Но прежде всего необходимо встретиться с Ириной Стерне. Если ее разыскала Гранадос, то мы тоже ее найдем.
Трехо мог бы проговорить о делах всю ночь, но мне хотелось избавиться от мрачной и, кажется, всепроникающей атмосферы университета. Здание как будто преследовало меня: куда бы я ни пошел, факультет простирал за мной, словно щупальца, свои пустынные коридоры; мне буквально повсюду чудились бумажные кучи, в которых было какое-то тайное послание, предназначенное для меня. Меня преследовал лабиринт пятого этажа.
Грог пребывал в хорошем настроении. Пожалуй, именно поэтому – уже после того, как я рассказал ему о последних событиях в институте и сообщил имя убийцы, – я постарался узнать что-нибудь о его жизни. Он ответил в расплывчатых выражениях: назвал одну балерину; потом – своего учителя, старого писателя, который уже несколько лет вообще не выходит из своей квартиры; кратко пересказал несколько глав из книги, над которой он сейчас без спешки работал – романа страниц на пятьсот, в котором под видом научной фантастики отражались события и факты из его реальной жизни… Но вот что странно: рассказывая обо всем об этом, Грог не раскрывался, а, наоборот, закрывался. Он произносил слова, но до меня доходили лишь отблески его таинственной жизни. Я рассказывал ему обо всем: обо всем, что со мной происходило, о чем я думал и что я делал, – когда я Рассказывал о себе, я как бы упрощал свою жизнь, поделиться которой испытывал настоятельную необходимость. Своими рассказами я как бы обесценивал некое сокровище, превращал его в вульгарную вещь. Сдержанность Грога, напротив, превращала любую случайную мысль в отражение сложной реальности его жизни, в которую он меня не посвящал.
В тот вечер в кондитерской «Грусть» за второй бутылкой темного пива Грог выслушал меня и сказал:
– Надо еще раз съездить в дом отдыха «Спиноза».
Я попросил его поехать со мной. Он извинился и отказался, объяснив это тем, что он не из тех, кого называют «человек действия» и что его миссия заключалась в том, чтобы давать советы. По его словам, он терялся, выходя за границы слов.
Наверное, я не сумел скрыть разочарование, потому что он вдруг сказал кое-что неожиданное:
– Я проведу свое собственное расследование.
– Тебя туда просто не пустят.
– Я часто бываю в Доме «Спиноза», – проговорил он таинственным тоном.
До конца вечера я не смог вытянуть из него больше ни слова.
Я сходил в отдел кадров, чтобы получить информацию о «моей старинной подруге» Ирине Стерне. Мне удалось узнать ее адрес и телефон. Я позвонил ей с кафедры.
– Это ее мама, – ответили мне. – Ирина получила грант на стажировку в Миланском университете. Кто говорит?
– Ее старый товарищ, – ответил я и поздравил женщину с успехом ее дочери. Она, впрочем, была не особенно рада; она мне призналась, что предпочла бы, чтобы ее дочь осталась дома и занялась поисками подходящего мужа. Ей уже тридцать пять, и тянуть дальше уже немыслимо. Иначе она вообще никогда не выйдет замуж.
– Вы холостяк?
– Женат, у меня пятеро детей, – ответил я.
Это была ошибка. Любезный тон женщины тут же сменился на раздраженный.
– Зачем вы ее разыскиваете?
– Чтобы пригласить на товарищеский ужин, который организует доктор Конде. Вы не знаете, ей кто-нибудь звонил с факультета?
– Один мужчина. Хотел срочно с ней встретиться. Он не оставил ни имени, ни телефона. Я ему объяснила, что Ирина вернется не раньше следующего года. Хотите, чтобы я ей что-нибудь передала? Она звонит по пятницам.
Я назвался вымышленным именем и пообещал позвонить еще раз. Во всяком случае, Ирина Стерне, еще одна свидетельница, которая могла обвинить Конде в фальсификации книг Брокки, была жива и здорова. И вряд ли ей что-то грозило в ближайшее время.
Я встретился с доктором Конде лишь через два дня. Он влетел на кафедру, как вихрь, и, даже не поздоровавшись, буквально с порога открыл свой портфель, достал экземпляр «Замен» и с презрением швырнул книгу мне на стол.
– Вы – предатель, но все равно я хочу, чтобы вы получили один экземпляр. Пусть это будет платой за вашу неблагодарность.
Я бросил взгляд на книжку – результат моей двухнедельной работы за подписью Конде.
– Во всяком случае, эта книга реально существует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25