Сверху крупными
красными буквами шла надпись по-английски: "БРОНЗИНИ В РОЛИ ГРАНДИ"
В ту же секунду сидевшие до этого с каменными лицами японцы оживились.
Кто-то заулыбался, раздались аплодисменты и даже свист.
По рядам собравшихся пронеслось имя, голоса повторяли его снова и
снова, пока не слились в единый гул:
- Гранди! Гранди! Гранди!
Немуро Нишитцу улыбнулся. Во всем мире люди, от обитателей жалких лачуг
до владельцев роскошных дворцов, увидев это лицо, реагировали одинаково, и
американцы не станут исключением.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда все закончилось, погибшие были похоронены, а последние
иностранные солдаты выдворены с территории, в течение трех декабрьских дней
именовавшейся Оккупированной Аризоной, мировая общественность сошлась лишь в
одном - Бартоломью Бронзини в этом винить не приходилось.
Сенат Соединенных Штатов принял официальную резолюцию, где Бронзини
объявлялся невиновным, а президент посмертно наградил его Почетной Медалью
Конгресса, и выделил для похорон место на Арлингтонском Мемориальном
кладбище. И это несмотря на то, что Бронзини никогда не служил в рядах
американских вооруженных сил и не занимал официальных постов.
Многим идея с Арлингтоном пришлась не по вкусу, но президент твердо
стоял на своем. Он знал, что шумиха вскоре уляжется, разве что кто-нибудь
нечаянно обнаружит останки Бронзини. Однако этого, к счастью, не произошло.
В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю
отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле "Харли-Дэвидсон"
влетел в ворота студии Дворф-Стар - его собранные в пучок волосы развевались
по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со
сценарием.
Никто и не пытался его остановить - охранник знал Бронзини в лицо.
Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини
можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в
любой стране мира.
Бартоломью Бронзини знали все, и в то же время никто.
Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда
девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно
хмыкнул.
- Есть что-нибудь белое? - проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом.
Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики.
- Достаточно белые, мистер Бронзини? - радостно прощебетала она.
- Вполне подойдут, - ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь
ткани.
- Пожалуйста, напишите "Для Карен".
Бронзини поднял взгляд на девушку.
- Карен - это вы?
- Моя подруга. Нет, правда.
Машинально дописав сверху "Для Карен", Бронзини протянул трусики
секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих
глаз оставался совершенно непроницаем.
- Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, - сказал он,
глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом.
- Какой подруги? - непонимающе спросила секретарша.
- Неважно, - вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет
автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини
казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти
дни.
- Может, скажете Берни, что я уже здесь? - напомнил Бронзини. Чтобы
привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом.
- Да-да, конечно, мистер Бронзини, - ответила секретарша, выйдя,
наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. - Он
приехал, мистер Корнфлейк.
Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя.
- Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут.
Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор,
украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими
рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и
серебра - явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал
Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной
Калифорнии.
Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь
занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал
кожу.
Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар
без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини
станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не
перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно
культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся
в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли
его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял
для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой
стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто
бы и глазом не моргнул.
Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не
отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях.
Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.
Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он
говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.
- Привет, - негромко проговорил Бронзини.
Большего и не требовалось - для сидевших в зале одно это слово
покажется исполненным глубочайшего смысла.
- Барт, детка, - сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя
Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп,
чтобы проделать это без посторонней помощи. - Рад, что ты смог к нам
выбраться. Присаживайся.
- Спасибо, - отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу
стола под пристальными взглядами собравшихся.
- Думаю, ты здесь со всеми знаком, - произнес человек, сидевший во
главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый
директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше
девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие
веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были
повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам
закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины
- угрожающим.
Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их
лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и
напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани
выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди -
эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.
- Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? - спросил Корнфлейк голосом
жидким и бесцветным, как растительное масло.
- У меня есть сценарий, - медленно проговорил Бронзини, со стуком
опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья
Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно
развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию,
как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных
четырехмесячных стараний.
- Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?
Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил
замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так
фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать
лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти
педики, одержимые единственным желанием - снимать кино - только и знали, что
ему поддакивать.
- Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим
сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна
просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, - сказал Берни
Корнфлейк.
- Это совершенно новый сценарий, - медленно проговорил Бронзини,
и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.
- Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за
горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.
- Фильмы остаются фильмами, - отрезал Бронзини, - и за сто лет они ни
чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным,
но принцип остается совершенно таким же - дайте зрителям добротный сюжет, и
они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся
от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.
- О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?
Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.
- Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить
с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое
позднее к 1997-ому году, кино превратится в "ретро".
- Это значит, оно устареет, - услужливо подсказал сидящий справа от
Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за
справку.
- Телевидение - вот что станет лакомым кусочком, - лучезарно улыбнулся
Берни Корнфлейк.
- Но телевидение не сильно моложе кино, - возразил Бронзини. Его
хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?
- Ты говоришь о старом телевидении, - дружелюбно откликнулся Корнфлейк.
- Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится
широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных
кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?
Главное, что будет интересовать людей - как бы посидеть дома. Берложничать,
как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект,
ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей
первой крупной звездой.
- Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.
- Ладно, договорились. В чем заключается идея?
- Идеи, в сущности, нет, - сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.
- Это будет рождественская картина. Старая добрая...
- О, нет, - тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. - О
старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает
"ретро".
- Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает
"хорошо", - добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его,
почти не раскрывая рта.
Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему
взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по
объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который
втягивается через ноздри и туманит сознание.
- Продолжай, продолжай, Барт, - проговорил Корнфлейк. - Сценарий
выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве
сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.
- Это история мальчика-аутиста, - настойчиво продолжал Бронзини. - Он
спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто
выходит побродить под снегом и теряется.
- Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком
сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в
шести-семи словах.
- В семи?
- Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть,
о чем вся эта история. Например, "Монашенка на скейтборде", "Я в
детстве рылся по помойкам", "Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме". Что-нибудь в
этом духе, понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
красными буквами шла надпись по-английски: "БРОНЗИНИ В РОЛИ ГРАНДИ"
В ту же секунду сидевшие до этого с каменными лицами японцы оживились.
Кто-то заулыбался, раздались аплодисменты и даже свист.
По рядам собравшихся пронеслось имя, голоса повторяли его снова и
снова, пока не слились в единый гул:
- Гранди! Гранди! Гранди!
Немуро Нишитцу улыбнулся. Во всем мире люди, от обитателей жалких лачуг
до владельцев роскошных дворцов, увидев это лицо, реагировали одинаково, и
американцы не станут исключением.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда все закончилось, погибшие были похоронены, а последние
иностранные солдаты выдворены с территории, в течение трех декабрьских дней
именовавшейся Оккупированной Аризоной, мировая общественность сошлась лишь в
одном - Бартоломью Бронзини в этом винить не приходилось.
Сенат Соединенных Штатов принял официальную резолюцию, где Бронзини
объявлялся невиновным, а президент посмертно наградил его Почетной Медалью
Конгресса, и выделил для похорон место на Арлингтонском Мемориальном
кладбище. И это несмотря на то, что Бронзини никогда не служил в рядах
американских вооруженных сил и не занимал официальных постов.
Многим идея с Арлингтоном пришлась не по вкусу, но президент твердо
стоял на своем. Он знал, что шумиха вскоре уляжется, разве что кто-нибудь
нечаянно обнаружит останки Бронзини. Однако этого, к счастью, не произошло.
В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю
отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле "Харли-Дэвидсон"
влетел в ворота студии Дворф-Стар - его собранные в пучок волосы развевались
по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со
сценарием.
Никто и не пытался его остановить - охранник знал Бронзини в лицо.
Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини
можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в
любой стране мира.
Бартоломью Бронзини знали все, и в то же время никто.
Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда
девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно
хмыкнул.
- Есть что-нибудь белое? - проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом.
Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики.
- Достаточно белые, мистер Бронзини? - радостно прощебетала она.
- Вполне подойдут, - ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь
ткани.
- Пожалуйста, напишите "Для Карен".
Бронзини поднял взгляд на девушку.
- Карен - это вы?
- Моя подруга. Нет, правда.
Машинально дописав сверху "Для Карен", Бронзини протянул трусики
секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих
глаз оставался совершенно непроницаем.
- Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, - сказал он,
глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом.
- Какой подруги? - непонимающе спросила секретарша.
- Неважно, - вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет
автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини
казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти
дни.
- Может, скажете Берни, что я уже здесь? - напомнил Бронзини. Чтобы
привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом.
- Да-да, конечно, мистер Бронзини, - ответила секретарша, выйдя,
наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. - Он
приехал, мистер Корнфлейк.
Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя.
- Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут.
Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор,
украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими
рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и
серебра - явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал
Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной
Калифорнии.
Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь
занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал
кожу.
Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар
без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини
станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не
перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно
культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся
в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли
его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял
для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой
стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто
бы и глазом не моргнул.
Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не
отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях.
Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.
Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он
говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.
- Привет, - негромко проговорил Бронзини.
Большего и не требовалось - для сидевших в зале одно это слово
покажется исполненным глубочайшего смысла.
- Барт, детка, - сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя
Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп,
чтобы проделать это без посторонней помощи. - Рад, что ты смог к нам
выбраться. Присаживайся.
- Спасибо, - отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу
стола под пристальными взглядами собравшихся.
- Думаю, ты здесь со всеми знаком, - произнес человек, сидевший во
главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый
директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше
девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие
веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были
повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам
закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины
- угрожающим.
Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их
лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и
напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани
выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди -
эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.
- Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? - спросил Корнфлейк голосом
жидким и бесцветным, как растительное масло.
- У меня есть сценарий, - медленно проговорил Бронзини, со стуком
опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья
Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно
развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию,
как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных
четырехмесячных стараний.
- Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?
Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил
замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так
фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать
лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти
педики, одержимые единственным желанием - снимать кино - только и знали, что
ему поддакивать.
- Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим
сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна
просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, - сказал Берни
Корнфлейк.
- Это совершенно новый сценарий, - медленно проговорил Бронзини,
и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.
- Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за
горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.
- Фильмы остаются фильмами, - отрезал Бронзини, - и за сто лет они ни
чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным,
но принцип остается совершенно таким же - дайте зрителям добротный сюжет, и
они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся
от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.
- О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?
Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.
- Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить
с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое
позднее к 1997-ому году, кино превратится в "ретро".
- Это значит, оно устареет, - услужливо подсказал сидящий справа от
Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за
справку.
- Телевидение - вот что станет лакомым кусочком, - лучезарно улыбнулся
Берни Корнфлейк.
- Но телевидение не сильно моложе кино, - возразил Бронзини. Его
хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?
- Ты говоришь о старом телевидении, - дружелюбно откликнулся Корнфлейк.
- Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится
широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных
кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?
Главное, что будет интересовать людей - как бы посидеть дома. Берложничать,
как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект,
ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей
первой крупной звездой.
- Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.
- Ладно, договорились. В чем заключается идея?
- Идеи, в сущности, нет, - сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.
- Это будет рождественская картина. Старая добрая...
- О, нет, - тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. - О
старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает
"ретро".
- Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает
"хорошо", - добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его,
почти не раскрывая рта.
Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему
взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по
объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который
втягивается через ноздри и туманит сознание.
- Продолжай, продолжай, Барт, - проговорил Корнфлейк. - Сценарий
выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве
сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.
- Это история мальчика-аутиста, - настойчиво продолжал Бронзини. - Он
спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто
выходит побродить под снегом и теряется.
- Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком
сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в
шести-семи словах.
- В семи?
- Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть,
о чем вся эта история. Например, "Монашенка на скейтборде", "Я в
детстве рылся по помойкам", "Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме". Что-нибудь в
этом духе, понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47