Остальная часть фотографии выглядела сознательно размытой, хотя, возможно, это была просто плохая газетная копия. Снимали во время зимнего отпуска, я приколола фото к доске для заметок в офисе. Как они ее заполучили?
И фотография Катерины! Моя маленькая девочка! Не могу сказать, когда она была сделана, но точно недавно. Можете себе представить, что я почувствовала, когда узнала воротник одной из моих шуб. Мысль о том, что она таким образом искала утешения, разбивала мне сердце. В школе, когда у меня было свидание с мальчиком, я надевала его свитер. Это словно объятие, со мной оставался его запах. Я зарыдала, хотя даже без пластыря рыдания оставались у меня глубоко в груди, я привыкла бояться слез. Плакала так сильно, что так и не прочла ни слова, ведь вскоре Лесоруб забрал газету и положил в карман. Эти снимки взволновали, потрясли меня, вернули в действительность. Мои милые чудесные дети!
Я попыталась успокоиться и подумать, на какой стадии находятся переговоры о выкупе.
Представляла приезд Патрика, думала: позвонили ему мои похитители или еще нет? Я хотела знать, сколько они запросят, и обсудить это с Лесорубом, потому что все еще была убеждена, что у них ложная информация, а я собиралась рассказать им о моих реальных возможностях, которые они смогут проверить. Подсчитывала, сколько времени потребуется на то, чтобы собрать деньги, мне было интересно, как они сговариваются о таких вещах. Я была уверена, что освобождение должно быть совсем близко — времени прошло так много! — именно эта мысль заставляла меня есть и пытаться сохранить себя в хорошей форме. Но у меня не было никакой информации, а сейчас газета уже лежала в его кармане, я упустила свой шанс. И не имело смысла просить. Я все еще рыдала, почти выла, и не смогла бы ничего прочитать.
— Синьора, успокойтесь. Вы не должны плакать.
Голова в черной маске отодвинулась от моего уха, и я попробовала снова взглянуть через узкие прорези ему в глаза, послушно перестав рыдать:
— Почему вы назвали меня синьорой? — Он не ответил. — Потому что я вас вижу, да?
Он впервые обратился ко мне официально, на «вы» — так, как мы разговаривали бы там, в реальном мире. До сих пор он всегда пользовался невежливым «ты». Я попыталась извлечь выгоду из этого внезапно обретенного чувства собственного достоинства и попросила:
— Пожалуйста, позвольте мне побыть без пластырей подольше.
— Я так и собирался сделать. Ты должна написать письмо, — перешел он вновь на «ты».
Я смутно припомнила другое похищение, с письмами, полными полемического или политического вздора, разосланными самым разным людям — одно было отправлено архиепископу Флоренции. Они этого хотят от меня, воображая, что у меня есть влиятельные друзья?
— Но я не знаю никаких влиятельных людей…
— Не имеет значения. Выбери друга. Кого-нибудь не из твоей семьи, чью почту не будут проверять. И кто не пойдет в полицию, а то тебе будет хуже. Вот — будешь отсюда списывать, это босс подготовил. Это просто заметки. Ты должна написать своими словами.
Это было требование выкупа! А я все это время воображала, что они позвонили, все идет своим чередом, деньги готовят, и мое освобождение — это вопрос нескольких дней.
— Вы хотите сказать, что до сих пор не связались с моей семьей? Но ведь чем дольше вы ждете, тем больше риск?
Он только улыбнулся:
— Читай давай!
Что еще мне оставалось делать? Я уткнулась в заметки, и мое разочарование, отчаяние из-за растраченного ими впустую времени подвигло меня на язвительное замечание:
— Понимаю, почему вы хотите, чтобы я писала по-своему. Он ведь двух слов связать не может.
Это явно не приходило моему охраннику в голову. Лесоруб вырвал у меня листок, и я увидела, что он не знает, как мне ответить, и что его собственный итальянский не настолько хорош, чтобы он мог заметить ошибки. Удовлетворенная своим маленьким триумфом, я забрала бумагу и прочитала до конца.
— Вот. — Он кинул толстый журнал и лист линованной бумаги мне на колени и дал дешевую пластмассовую ручку. — И поторапливайся. — Он говорил резко, мое замечание его рассердило.
Свет еле пробивался в палатку через окошко из прозрачного пластика: она стояла под деревьями и, кроме того, была забросана ветками. Но я писала, почти вслепую, слабый свет позволял лишь более или менее придерживаться линий. Я нервничала и волновалась от мысли, что это письмо — связь с моими детьми, с внешним миром, надеялась, что это волнение заглушит ужасное разочарование от открытия, что требование выкупа еще не было предъявлено.
Мои дорогие Лео и Катерина,
мне позволили сообщить вам, что это письмо было составлено не мною и только один абзац в конце принадлежит мне лично. Конечно, они прочтут все целиком до того, как отправят вам письмо. Я в руках профессионалов и поэтому, если хотите увидеть меня снова, точно следуйте указаниям, которые вам дадут.
Первое правило — соблюдайте осторожность, общаясь с государственными убийцами, то есть полицией и карабинерами. Это подлые, двуличные, хитрые черви, и вы должны избегать их, в противном случае вы, мои дети, будете виновны в моей смерти. Вы должны быть также очень осторожны с государственным прокурором, который заинтересован только в собственной карьере и которого не волнует, что случится с вами или со мной.
Юристам тоже не доверяйте: в такой ситуации они могут забрать у вас деньги, заботясь лишь о своей карьере, оставаясь на службе у государственных убийц, а это приведет лишь к моей смерти.
Я перенесла ужасные страдания и от боли и горя уже не чувствую себя человеком. Я умоляю вас всеми силами, которые еще у меня остались, сделать все необходимое для моего освобождения. Я скована цепью, как животное, не могу ни видеть, ни слышать. По закону магистрат заморозит наши счета, однако вы можете обратиться за помощью к моим друзьям. Вас не сумеют наказать за то, что вы пренебрегли законом, в противном случае меня будут пытать каждый день, а затем убьют. Этого можно избежать, только если вы последуете инструкциям, которые даны в этом письме.
Цена моей жизни и свободы составляет 8 (восемь) миллионов лир, и любые колебания, любая ошибка с вашей стороны будет означать, что цена начнет расти. Деньги должны быть в купюрах по 50 и 100 тысяч лир старыми банкнотами, никак не помеченными. Сумма для оплаты не подлежит снижению, и у вас есть два месяца, чтобы собрать деньги. Если в последний день апреля вы откажетесь выплатить всю сумму, меня казнят. Если вы заплатите и не попытаетесь привести с собой полицию, все пройдет гладко. Сотрудничество с законом не доведет до добра, я заплачу за это жизнью. На их руках уже так много крови, что еще одна смерть только удовлетворит их кровожадные инстинкты.
Когда деньги будут готовы, вы должны публиковать в течение трех дней объявление в разделе «Потери и находки» в «Ла Национе». Там должно быть сказано: «Потеряна на пьяцца Санто-Спирито сумка с личными документами. Вознаграждение гарантировано» и указан телефон (дайте номер одного из моих друзей). Как только они увидят объявление, вы получите от меня другое письмо, где будет объяснено, как передать деньги, и представлено доказательство того, что я все еще жива — полароидная фотография, на которой я буду держать свежую газету с ясно видным заголовком. Меня освободят в течение восьми дней после выплаты денег. Я позвоню вам и скажу, где меня забрать после освобождения, поэтому не ждите никаких звонков до выплаты выкупа. Не приходите на встречу без денег и не пытайтесь кого-то привести с собой. Любой, кто появится без денег, будет убит. Если деньги будут переданы согласно инструкции, то бояться абсолютно нечего. Богатые люди разбогатели, подавляя и грабя бедных. Эта сделка разумна, справедлива и оправданна.
Лео, заблокируй платежи всем нашим поставщикам. Они доверяют нам и знают, что мы заплатим, когда все закончится. Попроси о помощи мою дорогую подругу Э. Остальное сделает Патрик. Он знает, к кому обратиться. Я вынуждена просить тебя и Катерину временно отказаться от наследства. Патрик это уладит. Вы можете перевести деньги с ваших счетов на его счет. Итальянские законы не действуют в Штатах. Вы знаете, я вам все верну. В прошлом у нас бывали времена и похуже, и я все исправлю, когда буду на свободе. Если потребуется, заложите дом. Банк будет более чем благосклонен, и двух ваших подписей достаточно, поскольку вы представляете большинство владельцев. Заем будет открыт для Патрика, и вы гарантированно не нарушите закон. Не ждите до последней минуты, сделайте все как можно быстрее: я очень страдаю и вряд ли смогу в таком состоянии долго оставаться в живых. Все получат свои деньги назад до последней лиры.
Я шлю вам всю мою любовь и думаю о вас день и ночь, несмотря на муки. Передайте Патрику, что я люблю его и думаю о нем. Моя жизнь в ваших руках, и я верю вам. Не бросайте меня».
8
Некоторые люди утверждают, что способны чувствовать, когда телефон звонит в пустом доме, а когда кто-то собирается взять трубку. Доказать это невозможно, но инспектор Гварначча, никогда, впрочем, и не заявлявший ничего подобного, тем не менее почувствовал между той минутой, когда во второй половине дня в пятницу он, как обычно, позвонил в дверь Брунамонти, и той минутой, когда ему эту дверь открыли, что в доме что-то изменилось. Он вроде бы почти не обратил на это внимания и все-таки заметил, что сегодня он меньше ждал за дверью и кто-то двигался через мраморный вестибюль стремительно и шумно, а не мягко и неспешно, как в прошлые его посещения.
Дверь открыла женщина, которую он никогда прежде не видел, но она определенно не была служанкой. На ней не было косметики или ювелирных украшений, и, на его взгляд, ее одежда выглядела так, словно была куплена в комиссионном магазине, при этом она вела себя так уверенно, что инспектор извинился перед ней за вторжение, как извинился бы перед хозяйкой дома.
Женщина пропустила мимо ушей его реплику и сказала громким доверительным шепотом:
— Вы из Палаццо Питти? Если да, то я хотела бы переговорить с вами — не сейчас. Просто я так волнуюсь… Входите, входите…
Он проследовал за ней в белую гостиную, и лица всех присутствующих тут же повернулись к нему. В их выражении не было ничего, похожего на радушие, и он остался у двери с фуражкой в руках, сознавая, что молчание, густое, словно сигаретный дым, медленно вьющийся вокруг головы Питера Хайнса, наполнено отзвуками напряженного разговора, прерванного его появлением. Хорошо понимая, что такое молчание лишает этих людей присутствия духа в гораздо большей степени, чем его самого, он по очереди их изучал.
Женщина, впустившая его, с прямой, словно шомпол, спиной сидела на самом краешке большого кресла. Ее волосы были того же серого цвета, что и неброский костюм, глаза темные, а выражение лица такое, будто она с трудом сдерживается, чтобы немедленно с ним не поговорить. Патрик Хайнс и Леонардо Брунамонти сидели рядом на белом диване. После разговора, прерванного появлением инспектора, они избегали его взгляда. Сестра примостилась на подлокотнике, рядом с Хайнсом, вытянув руку, сверкающую бриллиантами, вдоль спинки дивана. Она бросила на инспектора рассеянный взгляд поверх каскада светлых волос да плече. Ее губы были слегка растянуты, словно в скупой улыбке, однако она не улыбалась. Единственный член группы, который чувствовал себя совершенно непринужденно, был английский детектив Чарльз Бентли. Он единственный сумел совладать со своим лицом, придав ему выражение благожелательности, из чего инспектор сделал вывод, что именно Бентли появление инспектора доставило больше всего неудобств, что и было подтверждено коротким кивком.
— Лео, — прошептала сестра, протянув руку, чтобы тронуть его за плечо, — нам следует предложить инспектору присесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
И фотография Катерины! Моя маленькая девочка! Не могу сказать, когда она была сделана, но точно недавно. Можете себе представить, что я почувствовала, когда узнала воротник одной из моих шуб. Мысль о том, что она таким образом искала утешения, разбивала мне сердце. В школе, когда у меня было свидание с мальчиком, я надевала его свитер. Это словно объятие, со мной оставался его запах. Я зарыдала, хотя даже без пластыря рыдания оставались у меня глубоко в груди, я привыкла бояться слез. Плакала так сильно, что так и не прочла ни слова, ведь вскоре Лесоруб забрал газету и положил в карман. Эти снимки взволновали, потрясли меня, вернули в действительность. Мои милые чудесные дети!
Я попыталась успокоиться и подумать, на какой стадии находятся переговоры о выкупе.
Представляла приезд Патрика, думала: позвонили ему мои похитители или еще нет? Я хотела знать, сколько они запросят, и обсудить это с Лесорубом, потому что все еще была убеждена, что у них ложная информация, а я собиралась рассказать им о моих реальных возможностях, которые они смогут проверить. Подсчитывала, сколько времени потребуется на то, чтобы собрать деньги, мне было интересно, как они сговариваются о таких вещах. Я была уверена, что освобождение должно быть совсем близко — времени прошло так много! — именно эта мысль заставляла меня есть и пытаться сохранить себя в хорошей форме. Но у меня не было никакой информации, а сейчас газета уже лежала в его кармане, я упустила свой шанс. И не имело смысла просить. Я все еще рыдала, почти выла, и не смогла бы ничего прочитать.
— Синьора, успокойтесь. Вы не должны плакать.
Голова в черной маске отодвинулась от моего уха, и я попробовала снова взглянуть через узкие прорези ему в глаза, послушно перестав рыдать:
— Почему вы назвали меня синьорой? — Он не ответил. — Потому что я вас вижу, да?
Он впервые обратился ко мне официально, на «вы» — так, как мы разговаривали бы там, в реальном мире. До сих пор он всегда пользовался невежливым «ты». Я попыталась извлечь выгоду из этого внезапно обретенного чувства собственного достоинства и попросила:
— Пожалуйста, позвольте мне побыть без пластырей подольше.
— Я так и собирался сделать. Ты должна написать письмо, — перешел он вновь на «ты».
Я смутно припомнила другое похищение, с письмами, полными полемического или политического вздора, разосланными самым разным людям — одно было отправлено архиепископу Флоренции. Они этого хотят от меня, воображая, что у меня есть влиятельные друзья?
— Но я не знаю никаких влиятельных людей…
— Не имеет значения. Выбери друга. Кого-нибудь не из твоей семьи, чью почту не будут проверять. И кто не пойдет в полицию, а то тебе будет хуже. Вот — будешь отсюда списывать, это босс подготовил. Это просто заметки. Ты должна написать своими словами.
Это было требование выкупа! А я все это время воображала, что они позвонили, все идет своим чередом, деньги готовят, и мое освобождение — это вопрос нескольких дней.
— Вы хотите сказать, что до сих пор не связались с моей семьей? Но ведь чем дольше вы ждете, тем больше риск?
Он только улыбнулся:
— Читай давай!
Что еще мне оставалось делать? Я уткнулась в заметки, и мое разочарование, отчаяние из-за растраченного ими впустую времени подвигло меня на язвительное замечание:
— Понимаю, почему вы хотите, чтобы я писала по-своему. Он ведь двух слов связать не может.
Это явно не приходило моему охраннику в голову. Лесоруб вырвал у меня листок, и я увидела, что он не знает, как мне ответить, и что его собственный итальянский не настолько хорош, чтобы он мог заметить ошибки. Удовлетворенная своим маленьким триумфом, я забрала бумагу и прочитала до конца.
— Вот. — Он кинул толстый журнал и лист линованной бумаги мне на колени и дал дешевую пластмассовую ручку. — И поторапливайся. — Он говорил резко, мое замечание его рассердило.
Свет еле пробивался в палатку через окошко из прозрачного пластика: она стояла под деревьями и, кроме того, была забросана ветками. Но я писала, почти вслепую, слабый свет позволял лишь более или менее придерживаться линий. Я нервничала и волновалась от мысли, что это письмо — связь с моими детьми, с внешним миром, надеялась, что это волнение заглушит ужасное разочарование от открытия, что требование выкупа еще не было предъявлено.
Мои дорогие Лео и Катерина,
мне позволили сообщить вам, что это письмо было составлено не мною и только один абзац в конце принадлежит мне лично. Конечно, они прочтут все целиком до того, как отправят вам письмо. Я в руках профессионалов и поэтому, если хотите увидеть меня снова, точно следуйте указаниям, которые вам дадут.
Первое правило — соблюдайте осторожность, общаясь с государственными убийцами, то есть полицией и карабинерами. Это подлые, двуличные, хитрые черви, и вы должны избегать их, в противном случае вы, мои дети, будете виновны в моей смерти. Вы должны быть также очень осторожны с государственным прокурором, который заинтересован только в собственной карьере и которого не волнует, что случится с вами или со мной.
Юристам тоже не доверяйте: в такой ситуации они могут забрать у вас деньги, заботясь лишь о своей карьере, оставаясь на службе у государственных убийц, а это приведет лишь к моей смерти.
Я перенесла ужасные страдания и от боли и горя уже не чувствую себя человеком. Я умоляю вас всеми силами, которые еще у меня остались, сделать все необходимое для моего освобождения. Я скована цепью, как животное, не могу ни видеть, ни слышать. По закону магистрат заморозит наши счета, однако вы можете обратиться за помощью к моим друзьям. Вас не сумеют наказать за то, что вы пренебрегли законом, в противном случае меня будут пытать каждый день, а затем убьют. Этого можно избежать, только если вы последуете инструкциям, которые даны в этом письме.
Цена моей жизни и свободы составляет 8 (восемь) миллионов лир, и любые колебания, любая ошибка с вашей стороны будет означать, что цена начнет расти. Деньги должны быть в купюрах по 50 и 100 тысяч лир старыми банкнотами, никак не помеченными. Сумма для оплаты не подлежит снижению, и у вас есть два месяца, чтобы собрать деньги. Если в последний день апреля вы откажетесь выплатить всю сумму, меня казнят. Если вы заплатите и не попытаетесь привести с собой полицию, все пройдет гладко. Сотрудничество с законом не доведет до добра, я заплачу за это жизнью. На их руках уже так много крови, что еще одна смерть только удовлетворит их кровожадные инстинкты.
Когда деньги будут готовы, вы должны публиковать в течение трех дней объявление в разделе «Потери и находки» в «Ла Национе». Там должно быть сказано: «Потеряна на пьяцца Санто-Спирито сумка с личными документами. Вознаграждение гарантировано» и указан телефон (дайте номер одного из моих друзей). Как только они увидят объявление, вы получите от меня другое письмо, где будет объяснено, как передать деньги, и представлено доказательство того, что я все еще жива — полароидная фотография, на которой я буду держать свежую газету с ясно видным заголовком. Меня освободят в течение восьми дней после выплаты денег. Я позвоню вам и скажу, где меня забрать после освобождения, поэтому не ждите никаких звонков до выплаты выкупа. Не приходите на встречу без денег и не пытайтесь кого-то привести с собой. Любой, кто появится без денег, будет убит. Если деньги будут переданы согласно инструкции, то бояться абсолютно нечего. Богатые люди разбогатели, подавляя и грабя бедных. Эта сделка разумна, справедлива и оправданна.
Лео, заблокируй платежи всем нашим поставщикам. Они доверяют нам и знают, что мы заплатим, когда все закончится. Попроси о помощи мою дорогую подругу Э. Остальное сделает Патрик. Он знает, к кому обратиться. Я вынуждена просить тебя и Катерину временно отказаться от наследства. Патрик это уладит. Вы можете перевести деньги с ваших счетов на его счет. Итальянские законы не действуют в Штатах. Вы знаете, я вам все верну. В прошлом у нас бывали времена и похуже, и я все исправлю, когда буду на свободе. Если потребуется, заложите дом. Банк будет более чем благосклонен, и двух ваших подписей достаточно, поскольку вы представляете большинство владельцев. Заем будет открыт для Патрика, и вы гарантированно не нарушите закон. Не ждите до последней минуты, сделайте все как можно быстрее: я очень страдаю и вряд ли смогу в таком состоянии долго оставаться в живых. Все получат свои деньги назад до последней лиры.
Я шлю вам всю мою любовь и думаю о вас день и ночь, несмотря на муки. Передайте Патрику, что я люблю его и думаю о нем. Моя жизнь в ваших руках, и я верю вам. Не бросайте меня».
8
Некоторые люди утверждают, что способны чувствовать, когда телефон звонит в пустом доме, а когда кто-то собирается взять трубку. Доказать это невозможно, но инспектор Гварначча, никогда, впрочем, и не заявлявший ничего подобного, тем не менее почувствовал между той минутой, когда во второй половине дня в пятницу он, как обычно, позвонил в дверь Брунамонти, и той минутой, когда ему эту дверь открыли, что в доме что-то изменилось. Он вроде бы почти не обратил на это внимания и все-таки заметил, что сегодня он меньше ждал за дверью и кто-то двигался через мраморный вестибюль стремительно и шумно, а не мягко и неспешно, как в прошлые его посещения.
Дверь открыла женщина, которую он никогда прежде не видел, но она определенно не была служанкой. На ней не было косметики или ювелирных украшений, и, на его взгляд, ее одежда выглядела так, словно была куплена в комиссионном магазине, при этом она вела себя так уверенно, что инспектор извинился перед ней за вторжение, как извинился бы перед хозяйкой дома.
Женщина пропустила мимо ушей его реплику и сказала громким доверительным шепотом:
— Вы из Палаццо Питти? Если да, то я хотела бы переговорить с вами — не сейчас. Просто я так волнуюсь… Входите, входите…
Он проследовал за ней в белую гостиную, и лица всех присутствующих тут же повернулись к нему. В их выражении не было ничего, похожего на радушие, и он остался у двери с фуражкой в руках, сознавая, что молчание, густое, словно сигаретный дым, медленно вьющийся вокруг головы Питера Хайнса, наполнено отзвуками напряженного разговора, прерванного его появлением. Хорошо понимая, что такое молчание лишает этих людей присутствия духа в гораздо большей степени, чем его самого, он по очереди их изучал.
Женщина, впустившая его, с прямой, словно шомпол, спиной сидела на самом краешке большого кресла. Ее волосы были того же серого цвета, что и неброский костюм, глаза темные, а выражение лица такое, будто она с трудом сдерживается, чтобы немедленно с ним не поговорить. Патрик Хайнс и Леонардо Брунамонти сидели рядом на белом диване. После разговора, прерванного появлением инспектора, они избегали его взгляда. Сестра примостилась на подлокотнике, рядом с Хайнсом, вытянув руку, сверкающую бриллиантами, вдоль спинки дивана. Она бросила на инспектора рассеянный взгляд поверх каскада светлых волос да плече. Ее губы были слегка растянуты, словно в скупой улыбке, однако она не улыбалась. Единственный член группы, который чувствовал себя совершенно непринужденно, был английский детектив Чарльз Бентли. Он единственный сумел совладать со своим лицом, придав ему выражение благожелательности, из чего инспектор сделал вывод, что именно Бентли появление инспектора доставило больше всего неудобств, что и было подтверждено коротким кивком.
— Лео, — прошептала сестра, протянув руку, чтобы тронуть его за плечо, — нам следует предложить инспектору присесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35