Отовсюду на него были устремлены глаза. Когда он подошел ближе к берегу, морские львы нехотя скользнули в воду.
На уровне моря проход в стене имел в ширину около сорока футов. Вода в нем хотя и изобиловала водорослями, была необыкновенно прозрачной, и Брауну с первого взгляда стало ясно, что глубина здесь достаточная для прохода яхты. Ниже поверхности воды проход, похоже, становился шире, словно это была пещера в лаве или подводный тоннель, крышу которого либо разрушило море, либо снес человек. В любом случае он устраивал его. Подвесной мотор взревел, и лодка вошла в обнаруженную им бухту.
Это, несомненно, была лагуна. Вокруг нее тянулся приглаженный кряж, над которым явно потрудилось время. Над ней, перекрывая крики поморников и завывание подвесного мотора, стояла оглушающая тишина. На гребне кряжа лежал снег, а ниже темнела буйная растительность. Окружающие вершины гор отбрасывали глубокие и холодные тени.
Он не сдержался и крикнул. Звук собственного голоса удивил его, но, когда он вернулся к нему эхом, Браун на мгновение ощутил себя хозяином этого места. Поднялся ветер, и его отголоски тоже зазвучали в кратере, словно какая-то невообразимая симфония скал.
Вернувшись на «Нону», Браун решил войти в залив под парусом, хотя ветер дул неблагоприятный. Можно было также отбуксировать яхту с помощью его надувной лодки, воспользовавшись приливом. Но, представив себе весь этот процесс, он почувствовал, что у него не хватит терпения. Он поднял якорь и поставил малый кливер, оставив надувную лодку болтаться на привязи за кормой.
– Вот так, леди, – обратился он к яхте и подумал, что «леди» было бы самым подходящим названием для нее. Его следует произносить на нью-йоркский манер, с завуалированным, но в то же время очевидным презрением. «По причине, известной одному мне, я переименую ее в книге и фильме», – думал он, когда порывы ветра с острова трепали парус яхты, а её стены давили на него, словно тюремные.
Изменившийся ветер ему благоприятствовал, и он, благополучно проследовав через проход, бросил якорь посреди лагуны. Скальное дно находилось в сорока футах под ним. Поздно вечером тусклое солнце скрылось за ледяной грядой. Стоять на якоре в заливе после открытого моря было столь необычно, что Брауну было не по себе. Пока на камбузе варилось яйцо для сандвича, он включил приемник. На частоте тридцать мегагерц в самом начале часа до него долетел голос оператора морской связи, называвшего имена и позывные каждого участника гонки. Пройдя по диапазону на самый верх, он услышал веселый галльский лепет Керуайя. Ему пришлось еще пошарить по диапазону, чтобы найти ответ. Из приемника послышалось: «Четыре ноль ноль по Гринвичу. Прием». Он решил, что это, наверное, время, когда спутниковая система возобновит слежение за яхтами. По «ролексу», самой дорогой его вещи, если не считать дома, Браун определил, что оно должно наступить через одиннадцать часов. И тогда его местонахождение станет известно в Нью-Йорке. Он стал размышлять над этим. Неизвестно почему, в голову пришло высказывание Эрнеста Шеклтона, который был героем его детства и воплощением того исчезнувшего мира, который он, по своей детской наивности, надеялся унаследовать, а обрел вместо этого бунт в душе. Со времен Шеклтона мир, конечно, сильно изменился. Он стал другим даже с тех пор, когда Браун читал старые книги, сидя по воскресеньям в будке привратника.
«Мужчина должен оценивать себя по новой шкале, сразу же, как только старая сравняется с землей».
Этой ночью он забрался на мачту и снял передатчик, чтобы никакие системы слежения не обнаружили ни его местонахождения, ни его существования.
55
В тот уик-энд, несмотря на дождь, Стрикланд уговорил ее поехать в Атлантик-Сити, сославшись на то, что у него появился новый замысел. Унылая, с безвольно опущенными плечами, она потащилась с ним, не помня ничего, пока вдруг не обнаружила, что сидит уже битый час в баре, потчуя себя слабой «Кровавой Мэри» и дожидаясь, когда он снимет им номер в отеле «Балли». На огромном экране, пристроенном к малиновой стене за стойкой бара, показывали музыкальный видеофильм. Каб Каллоуэй в желтом костюме «зут» вытанцовывал кекуок посреди улицы, напоминавшей Нью-Йорк-стрит из старого кино. Бит был вполне современный и совершенно безжалостный.
– Что я здесь делаю? – спросила она Стрикланда. – Все это так ужасно.
– Считай это вылазкой на натуру, – ответил он.
Во второй половине дня в отеле шли соревнования по боксу, и он хотел посмотреть один из боев в среднем весе. Он уже давно следил за превратностями судьбы боксера из Провиденса по имени Джо Аззолино, которого он называл не иначе как «подопытный психопат». Аззолино встречался с боксером из Филадельфии, которого звали Андерхилл.
После этого они с Энн собирались на вечеринку, чтобы повидать кое-кого из персонажей «Изнанки жизни».
Бой проходил среди гвалта непристойных выкриков, с кровью и плевками. Полупьяная, она вдруг осознала, что воспринимает все это проще, чем могла бы себе представить.
– Тебе понравилось, – настаивал он, когда они ушли. – Тебе нравилось видеть, как эти парни мордуют друг друга. Это распаляло тебя.
– Может быть, – согласилась она, чувствуя себя сбитой с толку и смущенной. – Я дралась, когда была маленькой, и это нравилось мне.
Их номер был небольшой, но чистый. Из окна сквозь дождь можно было видеть огромный, в несколько квадратных миль, кусок океана. Молочно-бежевый пейзаж был в тон интерьеру и будил в душе грусть. Мимо проносились клочья тумана. Со стаканом виски в одной руке и губной помадой в другой, Энн смотрела в огромное зеркало и казалась себе вульгарной и пресыщенной. Перед глазами мелькнула картинка из будущего – на мгновение она увидела себя толстой, растрепанной и неряшливой, погрязшей в выпивке в дешевых гостиничных номерах. Бывшая жена и бывшая мать, потворствующая своим желаниям и преданная забвению. Пока, однако, она все еще удерживалась на вполне утешительной отметке ста двадцати восьми фунтов и могла рассчитывать, что расплата наступит не скоро.
Когда они вышли из номера, она была одета так, как нравилось ему, элегантно причесана и подтянута до девичьей стройности.
– Как женщина моя и больше ничья, – произнес он голосом, который был ей незнаком. Она подумала, что, возможно, у него началось какое-то перевоплощение.
Вечеринка шла в окутанных облаками дыма апартаментах другого отеля. Жалкий город внизу был едва освещен тусклыми желтыми фонарями, фарами бегущих автомобилей и вывесками мотелей. На тусовку собрались около сотни мужчин и женщин, пропахших бензином и кожей, черных и белых – в равных количествах. В громкоговорителях ревел Джеймс Браун.
Подошел мужчина по имени Джуниор, она смутно припоминала, что видела его в фильме.
– Послушай, мой друг, – сказал он Стрикланду. – Послушай, мой друг Рон.
Высокий, очень черный и круглолицый, он объяснялся на осторожном и шепелявом наречии:
– Почему, – говорил он, – женщина тянется к сильному? Все сильное привлекает женское естество. В центре всего – сила. Вы понимаете, о чем я говорю? Будьте естественны, как приливы и отливы, как фазы луны. – Он обращался по очереди то к Энн, то к Стрикланду.
– Мужское начало – это твердая субстанция, женское имеет свойства жидкости. Эта сладкая жидкость притягивает субстанцию. Субстанция отличается стойкостью, нектар – текучестью. Субстанция – это тепло и сила, приливы вызывает луна. Мягкое и податливое горит отраженным светом.
– Боже милостивый, – проговорила Энн.
– Женщина всегда будет отворачиваться от слабого к сильному – такова ее природа, таков ход вещей. – Он тщательно выговаривал слово «вещей», словно желая показать, что в этом значении оно отличается от вещей вообще. Его голос звучал чуть ниже преобладающего здесь уровня грохота музыки.
– Женское начало находит свое заключение в мужском, как сок в ветке, мед в камне. Так все вещи обращаются к свету. Понимаете, о чем я говорю?
– Я так набралась, – пробормотала Энн, – что вы зря тратите на меня время.
– Понятно, – сказал Стрикланд.
Их растащили в разные стороны. Энн оказалась в обществе мужчины, утверждавшего, что играл в оркестре Лестера Ланина.
– Я помню вас, – настаивал он. – Это было в Скоттсдале. Точно было.
– Я никогда там не была.
– Точно было. Там, в загородном клубе. Я помню вашу фигуру, человек. Я помню ваши глаза.
– Почему вы называете меня «человек»? – спросила она.
– Вы были там со своим любовником. Вы сказали мне: «У нас будут неприятности».
– Черт возьми! Да это чья-то целая жизнь, ко мне это не имеет никакого отношения.
– Было, точно было, – продолжал настаивать мужчина.
В конце концов она нашла Стрикланда. Он беседовал с бледным толстяком в смокинге, который при ее появлении расплылся в лучезарной улыбке.
– Будь добр, – попросила она Стрикланда. – Давай пойдем.
– Чему мы обязаны таким удовольствием? – засуетился толстяк в смокинге. – Что привело вас в Джерси? Вы – его замысел?
– Она мой д… друг, а не замысел.
– Своего рода друг, – пояснила Энн. – Экс-замысел.
– Экс-замысел? – переспросил толстяк и повернулся к Стрикланду. – Это шутка?
– Поди разбери, – пожал плечами Стрикланд.
56
За ночь выдался один-единственный час, когда небо очистилось и холодные южные звезды открылись ему на своих чуждых курсах. Рядом с Южным Крестом хорошо просматривалось созвездие Скорпиона, и он решил определить угол на Антарес. Браун то терял его, то вновь находил. Каждое содрогание плеча вынуждало его рыскать по созвездиям. В конце концов ему все же удалось привести звезду Антарес к горизонту. В молодости он хорошо владел астронавигацией, зная больше названий и параметров звезд, чем кто-либо другой.
Без особой уверенности Браун рассчитал, что находится в точке, примерно соответствующей сорока девяти градусам южной широты и девятнадцати градусам восточной долготы. Ни адмиралтейские карты, ни карты Гидрографической службы не показывали, что здесь имеется какой-либо остров.
Когда рассвело, он выпил немного сока и уселся за штурманский стол. Приняв за начало отсчета свою ночную засечку, он наградил себя ветром в тридцать узлов и средней скоростью движения чуть больше девяти. При таком темпе он делал бы двести пятьдесят миль в сутки и тысячу семьсот пятьдесят миль в неделю.
Когда он заносил в журнал свое ложное местоположение на следующий день, его охватил страх. Не от того, что эта отметка была ложной, а от того, что она обозначала непрожитое еще время. После этого работа пошла довольно легко. Получив точку счисления пути, определил по справочнику расчетное и истинное склонения. Истинное – для его ложного положения. По этим величинам нанес точку пересечения и провел линию положения. Работать на якорной стоянке, когда тебя не болтало, было приятно.
Чтобы разметить недельный путь, потребовался целый день. Когда заносил отметки в бортовой журнал, Оуэн подумал, что ему придется измыслить погоду в каждой из этих точек. И не только погоду, но и мелкие инциденты, якобы имевшие место. Перехлесты, сломанные стеньги, порванные оттяжки, перетершиеся фалы, рифы, срезанные, болты и заклиненные лебедки. И, конечно же, все это должно сопровождаться подходящими размышлениями – не какими-нибудь там причудливыми терзаниями воспаленного воображения, а полезными и здравыми умозаключениями, которые будут вдохновлять счастливых энтузиастов во всем мире. Ему придется изобрести совершенно другой мир и поместить в него свое усовершенствованное «я». А самому тем временем надо будет скрываться в реальном мире, будучи таким, каким его сделали обстоятельства.
Браун даже удивился самому себе – так у него получались мнимые углы и местоположения, так быстро и просто придумывались убедительные детали воображаемого путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
На уровне моря проход в стене имел в ширину около сорока футов. Вода в нем хотя и изобиловала водорослями, была необыкновенно прозрачной, и Брауну с первого взгляда стало ясно, что глубина здесь достаточная для прохода яхты. Ниже поверхности воды проход, похоже, становился шире, словно это была пещера в лаве или подводный тоннель, крышу которого либо разрушило море, либо снес человек. В любом случае он устраивал его. Подвесной мотор взревел, и лодка вошла в обнаруженную им бухту.
Это, несомненно, была лагуна. Вокруг нее тянулся приглаженный кряж, над которым явно потрудилось время. Над ней, перекрывая крики поморников и завывание подвесного мотора, стояла оглушающая тишина. На гребне кряжа лежал снег, а ниже темнела буйная растительность. Окружающие вершины гор отбрасывали глубокие и холодные тени.
Он не сдержался и крикнул. Звук собственного голоса удивил его, но, когда он вернулся к нему эхом, Браун на мгновение ощутил себя хозяином этого места. Поднялся ветер, и его отголоски тоже зазвучали в кратере, словно какая-то невообразимая симфония скал.
Вернувшись на «Нону», Браун решил войти в залив под парусом, хотя ветер дул неблагоприятный. Можно было также отбуксировать яхту с помощью его надувной лодки, воспользовавшись приливом. Но, представив себе весь этот процесс, он почувствовал, что у него не хватит терпения. Он поднял якорь и поставил малый кливер, оставив надувную лодку болтаться на привязи за кормой.
– Вот так, леди, – обратился он к яхте и подумал, что «леди» было бы самым подходящим названием для нее. Его следует произносить на нью-йоркский манер, с завуалированным, но в то же время очевидным презрением. «По причине, известной одному мне, я переименую ее в книге и фильме», – думал он, когда порывы ветра с острова трепали парус яхты, а её стены давили на него, словно тюремные.
Изменившийся ветер ему благоприятствовал, и он, благополучно проследовав через проход, бросил якорь посреди лагуны. Скальное дно находилось в сорока футах под ним. Поздно вечером тусклое солнце скрылось за ледяной грядой. Стоять на якоре в заливе после открытого моря было столь необычно, что Брауну было не по себе. Пока на камбузе варилось яйцо для сандвича, он включил приемник. На частоте тридцать мегагерц в самом начале часа до него долетел голос оператора морской связи, называвшего имена и позывные каждого участника гонки. Пройдя по диапазону на самый верх, он услышал веселый галльский лепет Керуайя. Ему пришлось еще пошарить по диапазону, чтобы найти ответ. Из приемника послышалось: «Четыре ноль ноль по Гринвичу. Прием». Он решил, что это, наверное, время, когда спутниковая система возобновит слежение за яхтами. По «ролексу», самой дорогой его вещи, если не считать дома, Браун определил, что оно должно наступить через одиннадцать часов. И тогда его местонахождение станет известно в Нью-Йорке. Он стал размышлять над этим. Неизвестно почему, в голову пришло высказывание Эрнеста Шеклтона, который был героем его детства и воплощением того исчезнувшего мира, который он, по своей детской наивности, надеялся унаследовать, а обрел вместо этого бунт в душе. Со времен Шеклтона мир, конечно, сильно изменился. Он стал другим даже с тех пор, когда Браун читал старые книги, сидя по воскресеньям в будке привратника.
«Мужчина должен оценивать себя по новой шкале, сразу же, как только старая сравняется с землей».
Этой ночью он забрался на мачту и снял передатчик, чтобы никакие системы слежения не обнаружили ни его местонахождения, ни его существования.
55
В тот уик-энд, несмотря на дождь, Стрикланд уговорил ее поехать в Атлантик-Сити, сославшись на то, что у него появился новый замысел. Унылая, с безвольно опущенными плечами, она потащилась с ним, не помня ничего, пока вдруг не обнаружила, что сидит уже битый час в баре, потчуя себя слабой «Кровавой Мэри» и дожидаясь, когда он снимет им номер в отеле «Балли». На огромном экране, пристроенном к малиновой стене за стойкой бара, показывали музыкальный видеофильм. Каб Каллоуэй в желтом костюме «зут» вытанцовывал кекуок посреди улицы, напоминавшей Нью-Йорк-стрит из старого кино. Бит был вполне современный и совершенно безжалостный.
– Что я здесь делаю? – спросила она Стрикланда. – Все это так ужасно.
– Считай это вылазкой на натуру, – ответил он.
Во второй половине дня в отеле шли соревнования по боксу, и он хотел посмотреть один из боев в среднем весе. Он уже давно следил за превратностями судьбы боксера из Провиденса по имени Джо Аззолино, которого он называл не иначе как «подопытный психопат». Аззолино встречался с боксером из Филадельфии, которого звали Андерхилл.
После этого они с Энн собирались на вечеринку, чтобы повидать кое-кого из персонажей «Изнанки жизни».
Бой проходил среди гвалта непристойных выкриков, с кровью и плевками. Полупьяная, она вдруг осознала, что воспринимает все это проще, чем могла бы себе представить.
– Тебе понравилось, – настаивал он, когда они ушли. – Тебе нравилось видеть, как эти парни мордуют друг друга. Это распаляло тебя.
– Может быть, – согласилась она, чувствуя себя сбитой с толку и смущенной. – Я дралась, когда была маленькой, и это нравилось мне.
Их номер был небольшой, но чистый. Из окна сквозь дождь можно было видеть огромный, в несколько квадратных миль, кусок океана. Молочно-бежевый пейзаж был в тон интерьеру и будил в душе грусть. Мимо проносились клочья тумана. Со стаканом виски в одной руке и губной помадой в другой, Энн смотрела в огромное зеркало и казалась себе вульгарной и пресыщенной. Перед глазами мелькнула картинка из будущего – на мгновение она увидела себя толстой, растрепанной и неряшливой, погрязшей в выпивке в дешевых гостиничных номерах. Бывшая жена и бывшая мать, потворствующая своим желаниям и преданная забвению. Пока, однако, она все еще удерживалась на вполне утешительной отметке ста двадцати восьми фунтов и могла рассчитывать, что расплата наступит не скоро.
Когда они вышли из номера, она была одета так, как нравилось ему, элегантно причесана и подтянута до девичьей стройности.
– Как женщина моя и больше ничья, – произнес он голосом, который был ей незнаком. Она подумала, что, возможно, у него началось какое-то перевоплощение.
Вечеринка шла в окутанных облаками дыма апартаментах другого отеля. Жалкий город внизу был едва освещен тусклыми желтыми фонарями, фарами бегущих автомобилей и вывесками мотелей. На тусовку собрались около сотни мужчин и женщин, пропахших бензином и кожей, черных и белых – в равных количествах. В громкоговорителях ревел Джеймс Браун.
Подошел мужчина по имени Джуниор, она смутно припоминала, что видела его в фильме.
– Послушай, мой друг, – сказал он Стрикланду. – Послушай, мой друг Рон.
Высокий, очень черный и круглолицый, он объяснялся на осторожном и шепелявом наречии:
– Почему, – говорил он, – женщина тянется к сильному? Все сильное привлекает женское естество. В центре всего – сила. Вы понимаете, о чем я говорю? Будьте естественны, как приливы и отливы, как фазы луны. – Он обращался по очереди то к Энн, то к Стрикланду.
– Мужское начало – это твердая субстанция, женское имеет свойства жидкости. Эта сладкая жидкость притягивает субстанцию. Субстанция отличается стойкостью, нектар – текучестью. Субстанция – это тепло и сила, приливы вызывает луна. Мягкое и податливое горит отраженным светом.
– Боже милостивый, – проговорила Энн.
– Женщина всегда будет отворачиваться от слабого к сильному – такова ее природа, таков ход вещей. – Он тщательно выговаривал слово «вещей», словно желая показать, что в этом значении оно отличается от вещей вообще. Его голос звучал чуть ниже преобладающего здесь уровня грохота музыки.
– Женское начало находит свое заключение в мужском, как сок в ветке, мед в камне. Так все вещи обращаются к свету. Понимаете, о чем я говорю?
– Я так набралась, – пробормотала Энн, – что вы зря тратите на меня время.
– Понятно, – сказал Стрикланд.
Их растащили в разные стороны. Энн оказалась в обществе мужчины, утверждавшего, что играл в оркестре Лестера Ланина.
– Я помню вас, – настаивал он. – Это было в Скоттсдале. Точно было.
– Я никогда там не была.
– Точно было. Там, в загородном клубе. Я помню вашу фигуру, человек. Я помню ваши глаза.
– Почему вы называете меня «человек»? – спросила она.
– Вы были там со своим любовником. Вы сказали мне: «У нас будут неприятности».
– Черт возьми! Да это чья-то целая жизнь, ко мне это не имеет никакого отношения.
– Было, точно было, – продолжал настаивать мужчина.
В конце концов она нашла Стрикланда. Он беседовал с бледным толстяком в смокинге, который при ее появлении расплылся в лучезарной улыбке.
– Будь добр, – попросила она Стрикланда. – Давай пойдем.
– Чему мы обязаны таким удовольствием? – засуетился толстяк в смокинге. – Что привело вас в Джерси? Вы – его замысел?
– Она мой д… друг, а не замысел.
– Своего рода друг, – пояснила Энн. – Экс-замысел.
– Экс-замысел? – переспросил толстяк и повернулся к Стрикланду. – Это шутка?
– Поди разбери, – пожал плечами Стрикланд.
56
За ночь выдался один-единственный час, когда небо очистилось и холодные южные звезды открылись ему на своих чуждых курсах. Рядом с Южным Крестом хорошо просматривалось созвездие Скорпиона, и он решил определить угол на Антарес. Браун то терял его, то вновь находил. Каждое содрогание плеча вынуждало его рыскать по созвездиям. В конце концов ему все же удалось привести звезду Антарес к горизонту. В молодости он хорошо владел астронавигацией, зная больше названий и параметров звезд, чем кто-либо другой.
Без особой уверенности Браун рассчитал, что находится в точке, примерно соответствующей сорока девяти градусам южной широты и девятнадцати градусам восточной долготы. Ни адмиралтейские карты, ни карты Гидрографической службы не показывали, что здесь имеется какой-либо остров.
Когда рассвело, он выпил немного сока и уселся за штурманский стол. Приняв за начало отсчета свою ночную засечку, он наградил себя ветром в тридцать узлов и средней скоростью движения чуть больше девяти. При таком темпе он делал бы двести пятьдесят миль в сутки и тысячу семьсот пятьдесят миль в неделю.
Когда он заносил в журнал свое ложное местоположение на следующий день, его охватил страх. Не от того, что эта отметка была ложной, а от того, что она обозначала непрожитое еще время. После этого работа пошла довольно легко. Получив точку счисления пути, определил по справочнику расчетное и истинное склонения. Истинное – для его ложного положения. По этим величинам нанес точку пересечения и провел линию положения. Работать на якорной стоянке, когда тебя не болтало, было приятно.
Чтобы разметить недельный путь, потребовался целый день. Когда заносил отметки в бортовой журнал, Оуэн подумал, что ему придется измыслить погоду в каждой из этих точек. И не только погоду, но и мелкие инциденты, якобы имевшие место. Перехлесты, сломанные стеньги, порванные оттяжки, перетершиеся фалы, рифы, срезанные, болты и заклиненные лебедки. И, конечно же, все это должно сопровождаться подходящими размышлениями – не какими-нибудь там причудливыми терзаниями воспаленного воображения, а полезными и здравыми умозаключениями, которые будут вдохновлять счастливых энтузиастов во всем мире. Ему придется изобрести совершенно другой мир и поместить в него свое усовершенствованное «я». А самому тем временем надо будет скрываться в реальном мире, будучи таким, каким его сделали обстоятельства.
Браун даже удивился самому себе – так у него получались мнимые углы и местоположения, так быстро и просто придумывались убедительные детали воображаемого путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65