Она была убежденной атеисткой.
Это был их обычный спор. Один из многих.
Он прошелся по главной галерее, выставленные здесь картины были образчиками того, что находилось в остальном здании. Репортер, худощавый проворный человек с бородкой и фотоаппаратом, висящим на правом плече, стоял перед большой картиной, написанной маслом.
– Вы Гейл Блэйзек?
Молодой человек обернулся и кивнул.
– Пол Катлер. – Они обменялись рукопожатием, и Пол показал на картину: – Она прекрасна, не так ли?
– Последняя работа Дель Сарто, как мне кажется, – ответил репортер.
Пол кивнул:
– Нам удалось уговорить частного коллекционера предоставить ее на время вместе с несколькими другими прекрасными полотнами. Они на втором этаже вместе с остальными работами итальянцев четырнадцатого и восемнадцатого веков.
– Я учту, что их надо будет посмотреть перед уходом.
Катлер взглянул на большие настенные часы. 10.15.
– Извините, что опоздал. Почему бы нам не побродить здесь, пока вы задаете свои вопросы?
Молодой человек улыбнулся и достал диктофон из сумки на плече. Они пошли по широкой галерее.
– Приступлю сразу к делу. Как давно вы состоите в совете музея? – спросил репортер.
– Уже девять лет.
– Вы коллекционер?
Он усмехнулся:
– Едва ли. У меня есть только пара картин маслом и несколько акварелей. Ничего существенного.
– Мне говорили, что ваши таланты лежат в сфере организации. Администрация превосходно отзывается о вас.
– Я люблю свою волонтерскую работу. Это место особенное для меня.
Шумная группа подростков устремилась из мезонина в галерею.
– У вас образование в сфере искусства?
Катлер покачал головой:
– Не совсем. У меня степень бакалавра по политологии в Университете Эмори и несколько курсов по истории искусств. Затем я выяснил, чем занимаются историки искусств, и пошел в юридическую школу.
Он пропустил историю о том, как его не приняли с первого раза. Не из тщеславия – просто спустя тринадцать лет это уже не имело значения.
Они обошли двух женщин, восхищавшихся картиной, изображавшей святую Марию Магдалину.
– Сколько вам лет? – спросил репортер.
– Сорок один.
– Вы женаты?
– Разведен.
– Я тоже. Как вы справляетесь с этим?
Катлер пожал плечами. Необязательно как-то комментировать это.
– Справляюсь.
На самом деле развод означал неприбранную квартиру и ужины либо в одиночестве, либо в компании деловых партнеров, за исключением двух дней в неделю, когда он ужинал с детьми. Общение было ограничено деятельностью Государственной коллегии, что было единственной причиной того, что он работал в стольких комитетах, чтобы занять свое свободное время и выходные, когда он не встречался с детьми. Рейчел хорошо относилась к его визитам. Пожалуйста, в любое время. Но он не хотел мешать ее общению с детьми и понимал ценность порядка и необходимость постоянства.
– Может быть, вы расскажете немного о себе?
– Прошу прощения?
– Я часто прошу об этом людей, которых интервьюирую. Они могут сделать это гораздо лучше, чем я. Кто знает вас лучше вас самого?
– Когда администратор попросил меня поучаствовать в этом интервью и показать вам музей, я думал, статья будет о музее, а не обо мне.
– Так и есть. Для воскресного выпуска «Конститьюшн». Но мой редактор хочет разместить на полях статьи информацию о важных людях. Живые люди, скрывающиеся в тени выставок.
– А кураторы?
– Администратор сказал, что вы здесь одна из центральных фигур. Тот, на кого он может по-настоящему рассчитывать.
Катлер остановился. Что он мог рассказать о себе? Пять футов десять дюймов, темные волосы, карие глаза? Телосложение человека, пробегающего три мили в день?
– Как насчет обычного лица, обычного тела и обычной личности? Надежен. Человек, с которым вы пойдете в разведку.
– Человек, который проследит, чтобы вашей недвижимостью управляли надлежащим образом, когда вас не станет?
Пол не говорил раньше, что работает адвокатом по наследственным делам. Очевидно, репортер хорошо подготовил домашнее задание.
– Что-то в этом роде.
– Вы упомянули разведку. Вы служили в армии?
– Да, после призыва.
– Сколько времени вы работаете юристом?
– Раз уж вы знаете, что я адвокат по наследствам, думаю, вы также знаете, сколько времени я практикую.
– Вообще-то я забыл спросить.
Честный ответ. Что же, это справедливо.
– Я работаю в «Приджен и Вудворт» уже тринадцать лет.
– Ваши партнеры прекрасно отзываются о вас. Я разговаривал с ними в пятницу.
Катлер приподнял брови в замешательстве:
– Никто мне ничего не говорил об этом.
– Я просил их не говорить. По крайней мере до конца сегодняшнего дня. Я хотел, чтобы наш разговор был импровизацией.
Вошли еще посетители. Зал заполнялся людьми, и становилось шумно.
– Пойдемте в галерею Эдвардса. Там меньше народа. У нас там выставлены прекрасные скульптуры.
Он показал дорогу.
Солнечный свет вливался в помещение через высокие толстые стекла и кружевом ложился на белый мраморный пол. Огромная гравюра украшала дальнюю северную стену. Аромат кофе и миндаля доносился из открытого кафе.
– Великолепно, – сказал репортер, глядя вокруг. – Как это назвали в «Нью-Йорк таймc»? «Лучший музей, построенный городом за это поколение»?
– Нам был приятен их энтузиазм. Это помогло наполнить галереи. Меценаты сразу почувствовали себя уверенно в общении с нами.
Впереди по центру атриума стоял отполированный монумент из красного гранита. Катлер инстинктивно направился к нему, он никогда не проходил мимо, не остановившись на минутку. Репортер последовал за ним. Список из двадцати девяти имен был высечен в камне. Его взгляд всегда притягивала надпись в центре:
ЯНСИ КАТЛЕР
4 ИЮНЯ 1936 – 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННЫЙ ЮРИСТ
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
МАРЛИН КАТЛЕР
14 МАЯ 1938 – 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННАЯ СУПРУГА
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
– Ваш отец состоял в совете, не так ли? – спросил репортер.
– Он прослужил в нем тридцать лет. Помогал собирать средства для строительства. Моя мать тоже активно участвовала в этом.
Он стоял молча и благоговейно, как всегда. Это был единственный существующий мемориал его родителям. Самолет разбился далеко над морем. Погибло двадцать девять человек. Весь совет директоров музея, их жены и несколько сотрудников. Тел не нашли. Никаких объяснений причин взрыва, за исключением односложного заявления итальянских властей об ответственности сепаратистской террористической группировки. Целью взрыва на борту самолете посчитали итальянского министра по вопросам древностей. Янси и Марлин Катлер просто оказались в неправильном месте в неправильное время.
– Они были хорошими людьми, – сказал он. – Нам всем их не хватает.
Пол повернулся, показывая репортеру путь в галерею Эдвардса. С другого конца атриума к нему подбежала помощник куратора:
– Господин Катлер, подождите, пожалуйста.
Женщина спешила к нему, на ее лице было озабоченное выражение.
– Вам только что звонили. Мне очень жаль. Ваш бывший тесть умер.
* * *
«Дело о присылке от Прусского короля в дар к государю Петру I Янтарного кабинета,
1717 года генваря 13
Графу Бестужеву-Рюмину – в Мемель, январь 1717
MONSEUR.
Когда будет прислан в Мемель из Берлина от графа Александра Головкина кабинет янтарной (который подарил нам королевское величество прусской) и оный в Мемеле прийми и отправь немедленно через Курляндию на курляндских подводках до Риги сбережением с тем же посланным, который вам сей указ наш объявит, и придайте ему до Риги конвой одного унтер-офицера с несколькими драгунами…
Петр».
ГЛАВА XVII
Атланта, Джорджия
Вторник, 13 мая, 11.00
Петра Борисова похоронили в 11 часов утра, весеннее утро было облачным, мрачным и холодным, необычным для мая. На похоронах было много людей. Пол вел церемонию, представив троих давних друзей Борисова, которые произнесли трогательные речи. Затем он сказал несколько слов от себя.
Рейчел стояла впереди, рядом с ней были Марла и Брент. Скромный священник из православной церкви Святого Мефодия отпевал усопшего, Петр был его постоянным прихожанином. Церемония была неторопливой, все плакали, хор исполнял произведения Чайковского и Рахманинова. Погребение состоялось на православном кладбище рядом с церковью, дорожка из красной глины и бермудского стекла вилась под тенью раскидистых платанов. Когда гроб опускали в могилу, раздались последние слова священника:
– Ибо прах ты и в прах возвратишься.
Хотя Борисов и принял полностью американскую культуру, он всегда сохранял религиозную связь с родиной, строго придерживаясь православной веры. Пол не помнил, чтобы его тесть был чересчур набожным человеком, просто он свято верил и превратил эту веру в праведную жизнь. Старик много раз упоминал, что хотел бы быть похороненным в Белоруссии, среди березовых рощ, топких болот и полей синего льна. Его родители, братья и сестры лежали в братских могилах, знание их точного местонахождения умерло вместе с офицерами СС и немецкими солдатами, убившими их. Пол думал о том, чтобы поговорить с кем-нибудь в государственном департаменте о возможности похоронить старика на родине, но Рейчел отвергла эту идею, сказав, что хочет, чтобы ее отец и мать покоились рядом. Рейчел настояла на том, чтобы все пришли к ней после похорон, и более семидесяти человек в течение двух часов заходили и выходили из дома. Соседи принесли еду и напитки. Она вежливо говорила со всеми, принимала соболезнования и благодарила.
Пол внимательно следил за ней. Казалось, она неплохо держалась. Около двух часов она исчезла наверху. Он нашел ее в их бывшей спальне, одну. Прошло много времени с тех пор, как он был здесь последний раз.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
Она сидела очень прямо на краю постели, уставившись на ковер, ее глаза опухли от слез. Он подошел ближе.
– Я знала, что этот день настанет, – сказала она. – Теперь их обоих нет.
Она помолчала.
– Я помню день, когда умерла мама. Я думала, что это конец света. Я не могла понять, почему она ушла.
Пол всегда подозревал, что именно в этом была причина ее антирелигиозных убеждений. Обида на Бога, который должен быть милосердным, но который так бездушно лишил девочку матери. Он хотел обнять ее, утешить, сказать, что любит ее и всегда будет любить. Но он стоял, не двигаясь, борясь со слезами.
– Она всегда читала мне. Странно, но больше всего я помню ее голос. Такой нежный. И истории, которые она рассказывала. Аполлон и Дафна. Битвы Персея. Ясон и Медея. Всем остальным рассказывали сказки. – Она печально улыбнулась. – А мне мифы.
Это был один из тех редких случаев, когда Рейчел упоминала что-либо конкретное из своего детства. Тема была не из тех, которые обсуждались подробно, и Рейчел с самого начала ясно дала понять, что любые вопросы она считает вторжением к ней в душу.
– Поэтому ты читаешь то же самое детям?
Рейчел вытерла слезы и кивнула.
– Твой отец был хорошим человеком. Я любил его.
– Даже несмотря на то, что у нас с тобой ничего не вышло, он всегда считал тебя своим сыном. Сказал мне, что всегда будет так думать.
Она посмотрела на него.
– Его самым горячим желанием было, чтобы мы снова были вместе.
Моим тоже, подумал Пол, но ничего не сказал.
– Кажется, мы с тобой только и делали, что ссорились, – сказала Рейчел. – Двое упрямцев.
Пол должен был сказать это.
– Мы не только ссорились.
Она пожала плечами:
– В нашем доме оптимистом всегда был ты.
Катлер заметил семейную фотографию, стоящую на комоде. Они сделали ее за год до развода. Он, Рейчел и дети. Их свадебная фотография тоже была все еще там, как и те, что внизу в прихожей.
– Я сожалею о том вечере в прошлый вторник, – сказала она. – То, что я сказала, когда ты уходил. Ты знаешь, какой резкой я иногда бываю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Это был их обычный спор. Один из многих.
Он прошелся по главной галерее, выставленные здесь картины были образчиками того, что находилось в остальном здании. Репортер, худощавый проворный человек с бородкой и фотоаппаратом, висящим на правом плече, стоял перед большой картиной, написанной маслом.
– Вы Гейл Блэйзек?
Молодой человек обернулся и кивнул.
– Пол Катлер. – Они обменялись рукопожатием, и Пол показал на картину: – Она прекрасна, не так ли?
– Последняя работа Дель Сарто, как мне кажется, – ответил репортер.
Пол кивнул:
– Нам удалось уговорить частного коллекционера предоставить ее на время вместе с несколькими другими прекрасными полотнами. Они на втором этаже вместе с остальными работами итальянцев четырнадцатого и восемнадцатого веков.
– Я учту, что их надо будет посмотреть перед уходом.
Катлер взглянул на большие настенные часы. 10.15.
– Извините, что опоздал. Почему бы нам не побродить здесь, пока вы задаете свои вопросы?
Молодой человек улыбнулся и достал диктофон из сумки на плече. Они пошли по широкой галерее.
– Приступлю сразу к делу. Как давно вы состоите в совете музея? – спросил репортер.
– Уже девять лет.
– Вы коллекционер?
Он усмехнулся:
– Едва ли. У меня есть только пара картин маслом и несколько акварелей. Ничего существенного.
– Мне говорили, что ваши таланты лежат в сфере организации. Администрация превосходно отзывается о вас.
– Я люблю свою волонтерскую работу. Это место особенное для меня.
Шумная группа подростков устремилась из мезонина в галерею.
– У вас образование в сфере искусства?
Катлер покачал головой:
– Не совсем. У меня степень бакалавра по политологии в Университете Эмори и несколько курсов по истории искусств. Затем я выяснил, чем занимаются историки искусств, и пошел в юридическую школу.
Он пропустил историю о том, как его не приняли с первого раза. Не из тщеславия – просто спустя тринадцать лет это уже не имело значения.
Они обошли двух женщин, восхищавшихся картиной, изображавшей святую Марию Магдалину.
– Сколько вам лет? – спросил репортер.
– Сорок один.
– Вы женаты?
– Разведен.
– Я тоже. Как вы справляетесь с этим?
Катлер пожал плечами. Необязательно как-то комментировать это.
– Справляюсь.
На самом деле развод означал неприбранную квартиру и ужины либо в одиночестве, либо в компании деловых партнеров, за исключением двух дней в неделю, когда он ужинал с детьми. Общение было ограничено деятельностью Государственной коллегии, что было единственной причиной того, что он работал в стольких комитетах, чтобы занять свое свободное время и выходные, когда он не встречался с детьми. Рейчел хорошо относилась к его визитам. Пожалуйста, в любое время. Но он не хотел мешать ее общению с детьми и понимал ценность порядка и необходимость постоянства.
– Может быть, вы расскажете немного о себе?
– Прошу прощения?
– Я часто прошу об этом людей, которых интервьюирую. Они могут сделать это гораздо лучше, чем я. Кто знает вас лучше вас самого?
– Когда администратор попросил меня поучаствовать в этом интервью и показать вам музей, я думал, статья будет о музее, а не обо мне.
– Так и есть. Для воскресного выпуска «Конститьюшн». Но мой редактор хочет разместить на полях статьи информацию о важных людях. Живые люди, скрывающиеся в тени выставок.
– А кураторы?
– Администратор сказал, что вы здесь одна из центральных фигур. Тот, на кого он может по-настоящему рассчитывать.
Катлер остановился. Что он мог рассказать о себе? Пять футов десять дюймов, темные волосы, карие глаза? Телосложение человека, пробегающего три мили в день?
– Как насчет обычного лица, обычного тела и обычной личности? Надежен. Человек, с которым вы пойдете в разведку.
– Человек, который проследит, чтобы вашей недвижимостью управляли надлежащим образом, когда вас не станет?
Пол не говорил раньше, что работает адвокатом по наследственным делам. Очевидно, репортер хорошо подготовил домашнее задание.
– Что-то в этом роде.
– Вы упомянули разведку. Вы служили в армии?
– Да, после призыва.
– Сколько времени вы работаете юристом?
– Раз уж вы знаете, что я адвокат по наследствам, думаю, вы также знаете, сколько времени я практикую.
– Вообще-то я забыл спросить.
Честный ответ. Что же, это справедливо.
– Я работаю в «Приджен и Вудворт» уже тринадцать лет.
– Ваши партнеры прекрасно отзываются о вас. Я разговаривал с ними в пятницу.
Катлер приподнял брови в замешательстве:
– Никто мне ничего не говорил об этом.
– Я просил их не говорить. По крайней мере до конца сегодняшнего дня. Я хотел, чтобы наш разговор был импровизацией.
Вошли еще посетители. Зал заполнялся людьми, и становилось шумно.
– Пойдемте в галерею Эдвардса. Там меньше народа. У нас там выставлены прекрасные скульптуры.
Он показал дорогу.
Солнечный свет вливался в помещение через высокие толстые стекла и кружевом ложился на белый мраморный пол. Огромная гравюра украшала дальнюю северную стену. Аромат кофе и миндаля доносился из открытого кафе.
– Великолепно, – сказал репортер, глядя вокруг. – Как это назвали в «Нью-Йорк таймc»? «Лучший музей, построенный городом за это поколение»?
– Нам был приятен их энтузиазм. Это помогло наполнить галереи. Меценаты сразу почувствовали себя уверенно в общении с нами.
Впереди по центру атриума стоял отполированный монумент из красного гранита. Катлер инстинктивно направился к нему, он никогда не проходил мимо, не остановившись на минутку. Репортер последовал за ним. Список из двадцати девяти имен был высечен в камне. Его взгляд всегда притягивала надпись в центре:
ЯНСИ КАТЛЕР
4 ИЮНЯ 1936 – 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННЫЙ ЮРИСТ
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
МАРЛИН КАТЛЕР
14 МАЯ 1938 – 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННАЯ СУПРУГА
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
– Ваш отец состоял в совете, не так ли? – спросил репортер.
– Он прослужил в нем тридцать лет. Помогал собирать средства для строительства. Моя мать тоже активно участвовала в этом.
Он стоял молча и благоговейно, как всегда. Это был единственный существующий мемориал его родителям. Самолет разбился далеко над морем. Погибло двадцать девять человек. Весь совет директоров музея, их жены и несколько сотрудников. Тел не нашли. Никаких объяснений причин взрыва, за исключением односложного заявления итальянских властей об ответственности сепаратистской террористической группировки. Целью взрыва на борту самолете посчитали итальянского министра по вопросам древностей. Янси и Марлин Катлер просто оказались в неправильном месте в неправильное время.
– Они были хорошими людьми, – сказал он. – Нам всем их не хватает.
Пол повернулся, показывая репортеру путь в галерею Эдвардса. С другого конца атриума к нему подбежала помощник куратора:
– Господин Катлер, подождите, пожалуйста.
Женщина спешила к нему, на ее лице было озабоченное выражение.
– Вам только что звонили. Мне очень жаль. Ваш бывший тесть умер.
* * *
«Дело о присылке от Прусского короля в дар к государю Петру I Янтарного кабинета,
1717 года генваря 13
Графу Бестужеву-Рюмину – в Мемель, январь 1717
MONSEUR.
Когда будет прислан в Мемель из Берлина от графа Александра Головкина кабинет янтарной (который подарил нам королевское величество прусской) и оный в Мемеле прийми и отправь немедленно через Курляндию на курляндских подводках до Риги сбережением с тем же посланным, который вам сей указ наш объявит, и придайте ему до Риги конвой одного унтер-офицера с несколькими драгунами…
Петр».
ГЛАВА XVII
Атланта, Джорджия
Вторник, 13 мая, 11.00
Петра Борисова похоронили в 11 часов утра, весеннее утро было облачным, мрачным и холодным, необычным для мая. На похоронах было много людей. Пол вел церемонию, представив троих давних друзей Борисова, которые произнесли трогательные речи. Затем он сказал несколько слов от себя.
Рейчел стояла впереди, рядом с ней были Марла и Брент. Скромный священник из православной церкви Святого Мефодия отпевал усопшего, Петр был его постоянным прихожанином. Церемония была неторопливой, все плакали, хор исполнял произведения Чайковского и Рахманинова. Погребение состоялось на православном кладбище рядом с церковью, дорожка из красной глины и бермудского стекла вилась под тенью раскидистых платанов. Когда гроб опускали в могилу, раздались последние слова священника:
– Ибо прах ты и в прах возвратишься.
Хотя Борисов и принял полностью американскую культуру, он всегда сохранял религиозную связь с родиной, строго придерживаясь православной веры. Пол не помнил, чтобы его тесть был чересчур набожным человеком, просто он свято верил и превратил эту веру в праведную жизнь. Старик много раз упоминал, что хотел бы быть похороненным в Белоруссии, среди березовых рощ, топких болот и полей синего льна. Его родители, братья и сестры лежали в братских могилах, знание их точного местонахождения умерло вместе с офицерами СС и немецкими солдатами, убившими их. Пол думал о том, чтобы поговорить с кем-нибудь в государственном департаменте о возможности похоронить старика на родине, но Рейчел отвергла эту идею, сказав, что хочет, чтобы ее отец и мать покоились рядом. Рейчел настояла на том, чтобы все пришли к ней после похорон, и более семидесяти человек в течение двух часов заходили и выходили из дома. Соседи принесли еду и напитки. Она вежливо говорила со всеми, принимала соболезнования и благодарила.
Пол внимательно следил за ней. Казалось, она неплохо держалась. Около двух часов она исчезла наверху. Он нашел ее в их бывшей спальне, одну. Прошло много времени с тех пор, как он был здесь последний раз.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
Она сидела очень прямо на краю постели, уставившись на ковер, ее глаза опухли от слез. Он подошел ближе.
– Я знала, что этот день настанет, – сказала она. – Теперь их обоих нет.
Она помолчала.
– Я помню день, когда умерла мама. Я думала, что это конец света. Я не могла понять, почему она ушла.
Пол всегда подозревал, что именно в этом была причина ее антирелигиозных убеждений. Обида на Бога, который должен быть милосердным, но который так бездушно лишил девочку матери. Он хотел обнять ее, утешить, сказать, что любит ее и всегда будет любить. Но он стоял, не двигаясь, борясь со слезами.
– Она всегда читала мне. Странно, но больше всего я помню ее голос. Такой нежный. И истории, которые она рассказывала. Аполлон и Дафна. Битвы Персея. Ясон и Медея. Всем остальным рассказывали сказки. – Она печально улыбнулась. – А мне мифы.
Это был один из тех редких случаев, когда Рейчел упоминала что-либо конкретное из своего детства. Тема была не из тех, которые обсуждались подробно, и Рейчел с самого начала ясно дала понять, что любые вопросы она считает вторжением к ней в душу.
– Поэтому ты читаешь то же самое детям?
Рейчел вытерла слезы и кивнула.
– Твой отец был хорошим человеком. Я любил его.
– Даже несмотря на то, что у нас с тобой ничего не вышло, он всегда считал тебя своим сыном. Сказал мне, что всегда будет так думать.
Она посмотрела на него.
– Его самым горячим желанием было, чтобы мы снова были вместе.
Моим тоже, подумал Пол, но ничего не сказал.
– Кажется, мы с тобой только и делали, что ссорились, – сказала Рейчел. – Двое упрямцев.
Пол должен был сказать это.
– Мы не только ссорились.
Она пожала плечами:
– В нашем доме оптимистом всегда был ты.
Катлер заметил семейную фотографию, стоящую на комоде. Они сделали ее за год до развода. Он, Рейчел и дети. Их свадебная фотография тоже была все еще там, как и те, что внизу в прихожей.
– Я сожалею о том вечере в прошлый вторник, – сказала она. – То, что я сказала, когда ты уходил. Ты знаешь, какой резкой я иногда бываю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59