..
"Додж" двигался на Михаила, не тормозя и не отворачивая.
С абсолютным спокойствием, будто бы проделывал такое
каждодневно, он спустил предохранитель и, присев на колено,
пальнул из "ТТ" по передним колесам, четырежды переместив
мушку...
"Додж" повело в сторону; перевалив бордюрный камень,
машина с глухим хрустом под звон битого стекла уткнулась в
стену дома.
Не теряя ни секунды, Михаил бросился к своему "Жигуленку".
Повернул ключ в замке зажигания, и, пропищав пробуксовавшими на
месте шинами, автомобиль понесся прочь.
Через десять минут, превозмогая нервную дрожь, Аверин
звонил из телефона-автомата Дробызгалову.
- Привет, начальник! - произнес как можно беззаботнее. - У
меня классные новости: Фрюша - твой со всеми потрохами...
Детали - при встрече...
- Когда? - коротко вопросил Дробызгалов.
- Да хоть сейчас... Только машину в гараж надо
поставить...
- Подъезжай к управлению, я жду... - В голосе
оперуполномоченного звучало нескрываемое волнение.
- О, давай так... - озадачился Михаил. - Заеду за тобой,
потом воткнем тачку в бокс и - ко мне. Чуть-чуть отдохнем. День
был жуткий, стаканчик "мартини" мне бы не помешал... А тебе
как?..
- Никаких вопросов.
- Тогда через пять минут спускайся вниз, я подъеду. А, вот
что! Не забудь паспортишко мой...
- Паспорт - после дела, - отрезал Дробызгалов.
- Правильно. Но я хочу знать, врал ты или нет, когда
утверждал, будто бы там стоит немецкая виза...
- Хватит трепаться... - Дробызгалова, видимо, стал
раздражать этот слишком откровенный разговор по телефону. -
Распустил язык... Убедишься: за меня беспокоиться нечего!
Когда Михаил подъехал к управлению, опер уже стоял в
ожидании на улице.
Присев рядом на переднем сиденье, протянул Аверину
паспорт.
Михаил не торопясь изучил документ.
- Все в порядке? - Дробызгалов протянул руку. - Виза на
целый год, не хухры-мухры. "Друзья народа" помогали... Давай
сюда и выкладывай свои новости.
Со вздохом Михаил возвратил заветные корочки.
- Придем ко мне, все по порядку расскажу, - произнес он,
держа курс в направлении гаража. - Знай самое главное: дело
сделано.
- Надеюсь, - кивнул Дробызгалов.
У гаража Михаил остановился, не глуша двигатель.
- Я ворота открою... - Он вылез из-за руля. - А ты
въезжай...
Дробызгалов покорно перебрался на переднее сиденье. Когда
нос машины впритык придвинулся к стеллажу, заваленному барахлом
и запчастями, Дробызгалов, с хрустом до упора подняв рычаг
ручного тормоза, открыл дверь, намереваясь выйти из "Жигулей",
но тут же и оцепенел под черным зрачком "ТТ", смотревшим ему в
висок.
На колени оперативного уполномоченного упали наручники.
- Пристегнись к рулю, менток...
Пришлось подчиниться.
Широкая клейкая лента скотча плотно легла на рот.
- Извините, обстоятельства изменились, - процедил Михаил,
обыскивая его. - Так, ключи от машины, мой замечательный
заграничный паспорт, а ваше табельное оружие заберете со
стеллажа... Когда - не знаю, но ночевать сегодня придется
здесь. Что еще? Бумажник ваш мне не нужен, грабежом милиции не
занимаюсь... Пожалуй, все. Пока.
Из-под груды старых покрышек в углу Миша достал пакет с
валютой и ботинки с "бриллиантовыми" каблуками. Переобулся, со
смешком глядя на выпученные глаза Дробызгалова за лобовым
стеклом автомобиля. Со стеллажа снял чемодан, прикрытый от пыли
упаковочной бумагой.
Постоял в тяжком раздумье. Затем открыл дверь "Жигулей" и,
коря себя за непредусмотрительность, привязал к рулю вторую
руку опера, а шею его старым собачьим поводком прикрутил
вплотную к подголовнику кресла.
- Вот так оно понадежнее, - произнес удовлетворенно, не
принимая во внимание зверское мычание и хрюканье онемевшего
поневоле Дробызгалова. - Не бойся, смертного греха на душу не
возьму. Дня через два позвоню в ментовку твою хотя бы и из
Берлина.
Он погасил в гараже свет и запер тяжелые двери. Через пять
минут такси уносило его в аэропорт. Ощупывая нывшую от
неудачного падения ногу, Михаил размышлял, застанет ли он в
"Шереметьево-2" знакомую даму, твердо гарантировавшую места "на
посадку". В крайнем случае придется звонить ей домой. Предстоит
и звонок родственникам относительно похорон... Надо же, не
суметь даже деда похоронить, что за жизнь!
А какая впереди? Кто знает... Не исключено, что сегодня
придется ночевать в камере - ведь валюту и камни он вынужден
везти на себе и выхода - никакого...
Ладно. Если в камере - значит, не судьба. Спустя считанные
часы на него уже смотрели проницательные глаза таможенника.
БОРЯ КЛЕЙН
- Алик, падла, с кого получать двадцатник? - возмутился
Боря, входя в столовую, где Алик тушил мясо к ужину. - Слышь,
старший кок? Где шеф? Там меня проводили честь по чести, на
шикарном иностранном "мерседесе", а тут колупал до Бруклина на
вонючем о ечественном "шевроле" из "Кар-сервиса"... Хорошо,
водила знакомый, с третьего Брайтона...
Приятели расцеловались.
- А подарок, - спросил Алик вкрадчиво, но с напором, -
из-за границы?
- За мной, - сказал Боря, выкладывая на стол пакет из
кармана куртки. - Где шеф-то, действительно?
- Должен вроде тебя встречать... - Алик повернул голову в
сторону холла.
Дверь в дом, оставшаяся незапертой, отворилась, и на
пороге появились трое людей: тип двухметрового роста в длинном
модном плаще и двое полицейских - оба в затемненных очках, руки
- на рукоятях "кольтов".
Боря машинально потянулся к лежавшему на столе пакету.
- Не двигаться! - усмотрев его движение, рявкнул парень в
плаще, и пистолеты полицейских в ту же секунду направились в
сторону Бори и Алика.
Капнул жар из чугунка в газ, и едко зашипело в наступившем
безмолвии.
Тип в плаще произнес длинную, из официального ритуала,
фразу.
Ни Алик, ни Боря толком ее не поняли. Что-то о правах и
обязанностях.
Уяснив существование языкового барьера, тип задал вопрос
попроще:
- Вы кто такие?
- Друзья... хозяина, - молвил Алик, глядя на чугунок
скошенными к кончику длинного носа глазами и машинально отирая
руки о замасленный фартук.
Тип, подойдя к столу, взял в руки пакет.
- Ваше? - спросил в пространство.
- Мистера Фридмана, - отчеканил Борис.
Алик снял с себя фартук, выключил газ под чугунком.
Что-то случилось. Что именно, они не подозревали, но
думали одинаково: шеф кончился и опять началось прежнее, ни то
ни се, шалтай-болтай...
- У меня, - произнес Алик внезапно, - чего-то из зеленых
есть, еду к маме. У нее квартира. Буду лежать на диване. До
конца жизни. Жрать продукты с рынка, гулять, и вообще я теперь
скупее стал в желаньях... Да и надоело тут, Борь...
- А я лично еще поборюсь, - отозвался Борис. - Я вот не
унываю.
- Прошу говорить по-английски! - взорвался тип в плаще.
Затем, развернув пакет и всмотревшись в его содержимое, раскрыл
рот.
Вытряхнул содержимое на стол: два рулона туалетной бумаги
и тюбик с кремом от геморроя. Выпорхнула и записка, упала на
пол. Боря записку услужливо поднял, успев прочесть ее текст:
"Отправь своему обкакавшемуся передо мной братцу. К
телефону он не подходит, по моим данным - скрывается. Ваши
дружки-кооператоры в Союзе - банкроты и трепачи. В сырье им
отказали. Я поставил завод, а платить им нечем. Твои камни -
половина того, что я потерял. Спасибо вам! Вы очень дорогие
родственники.
С любовью. Дядя".
Боря философски взирал на туалетную бумагу, скрупулезно
изучаемую полицейскими. Равно, впрочем, как и Алик.
- Мы вынуждены вас обыскать, - обратился человек в плаще к
Бернацкому, бросив брезгливый взгляд на распотрошенные рулоны.
Алик, вспомнив круиз, растянул тонкие губы в усмешке,
понятной лишь ему одному.
- Cood luck!* - покладисто отозвался он и - расстегнул на
брюках ремень.
-----------------
* Удачи! (англ.).
МИХАИЛ АВЕРИН
Миша Аверин сидел возле фонтана у громады Кельнского
собора - каменной сказки. Ныли ноги от долгой ходьбы по городу,
подмывало отправиться в маленькую семейную гостиницу "Элштадт",
где он остановился.
Гостиница располагалась неподалеку, на старой, чудом
уцелевшей после бомбежек прошлой войны улочке, неподалеку от
набережной грязноватого быстрого Рейна.
Очутившись здесь, он как бы попал в иной мир, где вся
прошлая жизнь представлялась кошмарным сном; мир восторженного
созерцания готического чуда Кельнского собора с древним
мрамором могильных плит, водруженных над прахом тевтонских
рыцарей, бело-красными ризами священников, тысячами свечей,
тепло и ровно горевших под монументальными сводами каменного
исполина; мир чистых, сверкающих зеркальными витринами улиц,
уютных кабачков, пиццерий и ломящихся изобилием товаров
магазинов.
В Кельне он оказался случайно, взяв билет на самый
ближайший рейс в Германию, ибо находился в лихорадке
горячечного страха от всего им содеянного, под властью
единственной мысли: бежать куда угодно и как можно скорее.
Теперь же, неспешно побродив в безмятежности города,
Михаил возвращался в отель, где, лежа на чистеньких голубых
простынях, листал книги из гостиничной библиотеки на
недоступном ему немецком языке, пил легкое сухое вино,
наслаждался фруктами, отдавая предпочтение черному винограду,
чьи терпкие плоды давил языком о небо, долго смакуя мякоть
ягоды, и наконец засыпал, умиротворенно прислушиваясь к шуму
толпы, всю ночь сновавшей по усеянной пивнушками улице.
Он просто отдыхал, даже не пытаясь строить каких-либо
планов на будущее.
На парапете возле него присела красивая японка.
- Девушка спросил он ее на английском. - Могу я вам
составить компанию?
Девушка поспешно приподнялась, странно, как на
сумасшедшего, взглянула на Михаила и ушла прочь.
- И хрен с тобой, - произнес Миша ей вслед, с тоской
вспоминая доступных московских раскрасавиц.
Рисовали цветными мелками портреты нищие художники на
площади перед собором, собирая подаяние за талант в
расставленные возле своих произведений тарелки; неподалеку на
лавочке пили пиво из банок и бренчали на гитарах какие-то
бродяги, опять-таки в надежде содрать мзду у прохожих; шумел
суетой встреч-расставаний близлежащий Кельнский вокзал...
- Все лучше, чем в Сибири, - произнес Миша, вздохнув. -
Все лучше...
Он очень прозорливо представил свою сестру Марину в камере
предварительного заключения и - содрогнулся.
Встал, побрел в сторону набережной, к отелю.
Он думал. Думал, приходя к выводу, что тут, конечно же, не
останется. Тут он чужой. И все чужое. Жестокая Германия.
Непонятная. Хотя и красивая и благоденствующая.
Миша хотел в Америку. Он немедленно уедет туда, как только
проверит дееспособность присланного Борисом паспорта.
В ушах у Миши звучали эмигрантские мелодии и напевы, и
мнился ему волшебный Брайтон-Бич, где всем, как он, наверное, и
место, и все там счастливы, дружны, пьют в блеске витрин и
бриллиантов шампанское с русской водкой и уж всегда готовы
протянуть руку помощи, не говоря об элементарной моральной
поддержке...
Миша и не представлял себе маленькую полутрущобную улочку
с мостом "подземки", тесные ресторанчики, поток прохожих, где
не мелькнет ни единого русского лица, - очерченный океанским
прибоем краешек задворок Америки.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры,
благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большого
изобилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
"Додж" двигался на Михаила, не тормозя и не отворачивая.
С абсолютным спокойствием, будто бы проделывал такое
каждодневно, он спустил предохранитель и, присев на колено,
пальнул из "ТТ" по передним колесам, четырежды переместив
мушку...
"Додж" повело в сторону; перевалив бордюрный камень,
машина с глухим хрустом под звон битого стекла уткнулась в
стену дома.
Не теряя ни секунды, Михаил бросился к своему "Жигуленку".
Повернул ключ в замке зажигания, и, пропищав пробуксовавшими на
месте шинами, автомобиль понесся прочь.
Через десять минут, превозмогая нервную дрожь, Аверин
звонил из телефона-автомата Дробызгалову.
- Привет, начальник! - произнес как можно беззаботнее. - У
меня классные новости: Фрюша - твой со всеми потрохами...
Детали - при встрече...
- Когда? - коротко вопросил Дробызгалов.
- Да хоть сейчас... Только машину в гараж надо
поставить...
- Подъезжай к управлению, я жду... - В голосе
оперуполномоченного звучало нескрываемое волнение.
- О, давай так... - озадачился Михаил. - Заеду за тобой,
потом воткнем тачку в бокс и - ко мне. Чуть-чуть отдохнем. День
был жуткий, стаканчик "мартини" мне бы не помешал... А тебе
как?..
- Никаких вопросов.
- Тогда через пять минут спускайся вниз, я подъеду. А, вот
что! Не забудь паспортишко мой...
- Паспорт - после дела, - отрезал Дробызгалов.
- Правильно. Но я хочу знать, врал ты или нет, когда
утверждал, будто бы там стоит немецкая виза...
- Хватит трепаться... - Дробызгалова, видимо, стал
раздражать этот слишком откровенный разговор по телефону. -
Распустил язык... Убедишься: за меня беспокоиться нечего!
Когда Михаил подъехал к управлению, опер уже стоял в
ожидании на улице.
Присев рядом на переднем сиденье, протянул Аверину
паспорт.
Михаил не торопясь изучил документ.
- Все в порядке? - Дробызгалов протянул руку. - Виза на
целый год, не хухры-мухры. "Друзья народа" помогали... Давай
сюда и выкладывай свои новости.
Со вздохом Михаил возвратил заветные корочки.
- Придем ко мне, все по порядку расскажу, - произнес он,
держа курс в направлении гаража. - Знай самое главное: дело
сделано.
- Надеюсь, - кивнул Дробызгалов.
У гаража Михаил остановился, не глуша двигатель.
- Я ворота открою... - Он вылез из-за руля. - А ты
въезжай...
Дробызгалов покорно перебрался на переднее сиденье. Когда
нос машины впритык придвинулся к стеллажу, заваленному барахлом
и запчастями, Дробызгалов, с хрустом до упора подняв рычаг
ручного тормоза, открыл дверь, намереваясь выйти из "Жигулей",
но тут же и оцепенел под черным зрачком "ТТ", смотревшим ему в
висок.
На колени оперативного уполномоченного упали наручники.
- Пристегнись к рулю, менток...
Пришлось подчиниться.
Широкая клейкая лента скотча плотно легла на рот.
- Извините, обстоятельства изменились, - процедил Михаил,
обыскивая его. - Так, ключи от машины, мой замечательный
заграничный паспорт, а ваше табельное оружие заберете со
стеллажа... Когда - не знаю, но ночевать сегодня придется
здесь. Что еще? Бумажник ваш мне не нужен, грабежом милиции не
занимаюсь... Пожалуй, все. Пока.
Из-под груды старых покрышек в углу Миша достал пакет с
валютой и ботинки с "бриллиантовыми" каблуками. Переобулся, со
смешком глядя на выпученные глаза Дробызгалова за лобовым
стеклом автомобиля. Со стеллажа снял чемодан, прикрытый от пыли
упаковочной бумагой.
Постоял в тяжком раздумье. Затем открыл дверь "Жигулей" и,
коря себя за непредусмотрительность, привязал к рулю вторую
руку опера, а шею его старым собачьим поводком прикрутил
вплотную к подголовнику кресла.
- Вот так оно понадежнее, - произнес удовлетворенно, не
принимая во внимание зверское мычание и хрюканье онемевшего
поневоле Дробызгалова. - Не бойся, смертного греха на душу не
возьму. Дня через два позвоню в ментовку твою хотя бы и из
Берлина.
Он погасил в гараже свет и запер тяжелые двери. Через пять
минут такси уносило его в аэропорт. Ощупывая нывшую от
неудачного падения ногу, Михаил размышлял, застанет ли он в
"Шереметьево-2" знакомую даму, твердо гарантировавшую места "на
посадку". В крайнем случае придется звонить ей домой. Предстоит
и звонок родственникам относительно похорон... Надо же, не
суметь даже деда похоронить, что за жизнь!
А какая впереди? Кто знает... Не исключено, что сегодня
придется ночевать в камере - ведь валюту и камни он вынужден
везти на себе и выхода - никакого...
Ладно. Если в камере - значит, не судьба. Спустя считанные
часы на него уже смотрели проницательные глаза таможенника.
БОРЯ КЛЕЙН
- Алик, падла, с кого получать двадцатник? - возмутился
Боря, входя в столовую, где Алик тушил мясо к ужину. - Слышь,
старший кок? Где шеф? Там меня проводили честь по чести, на
шикарном иностранном "мерседесе", а тут колупал до Бруклина на
вонючем о ечественном "шевроле" из "Кар-сервиса"... Хорошо,
водила знакомый, с третьего Брайтона...
Приятели расцеловались.
- А подарок, - спросил Алик вкрадчиво, но с напором, -
из-за границы?
- За мной, - сказал Боря, выкладывая на стол пакет из
кармана куртки. - Где шеф-то, действительно?
- Должен вроде тебя встречать... - Алик повернул голову в
сторону холла.
Дверь в дом, оставшаяся незапертой, отворилась, и на
пороге появились трое людей: тип двухметрового роста в длинном
модном плаще и двое полицейских - оба в затемненных очках, руки
- на рукоятях "кольтов".
Боря машинально потянулся к лежавшему на столе пакету.
- Не двигаться! - усмотрев его движение, рявкнул парень в
плаще, и пистолеты полицейских в ту же секунду направились в
сторону Бори и Алика.
Капнул жар из чугунка в газ, и едко зашипело в наступившем
безмолвии.
Тип в плаще произнес длинную, из официального ритуала,
фразу.
Ни Алик, ни Боря толком ее не поняли. Что-то о правах и
обязанностях.
Уяснив существование языкового барьера, тип задал вопрос
попроще:
- Вы кто такие?
- Друзья... хозяина, - молвил Алик, глядя на чугунок
скошенными к кончику длинного носа глазами и машинально отирая
руки о замасленный фартук.
Тип, подойдя к столу, взял в руки пакет.
- Ваше? - спросил в пространство.
- Мистера Фридмана, - отчеканил Борис.
Алик снял с себя фартук, выключил газ под чугунком.
Что-то случилось. Что именно, они не подозревали, но
думали одинаково: шеф кончился и опять началось прежнее, ни то
ни се, шалтай-болтай...
- У меня, - произнес Алик внезапно, - чего-то из зеленых
есть, еду к маме. У нее квартира. Буду лежать на диване. До
конца жизни. Жрать продукты с рынка, гулять, и вообще я теперь
скупее стал в желаньях... Да и надоело тут, Борь...
- А я лично еще поборюсь, - отозвался Борис. - Я вот не
унываю.
- Прошу говорить по-английски! - взорвался тип в плаще.
Затем, развернув пакет и всмотревшись в его содержимое, раскрыл
рот.
Вытряхнул содержимое на стол: два рулона туалетной бумаги
и тюбик с кремом от геморроя. Выпорхнула и записка, упала на
пол. Боря записку услужливо поднял, успев прочесть ее текст:
"Отправь своему обкакавшемуся передо мной братцу. К
телефону он не подходит, по моим данным - скрывается. Ваши
дружки-кооператоры в Союзе - банкроты и трепачи. В сырье им
отказали. Я поставил завод, а платить им нечем. Твои камни -
половина того, что я потерял. Спасибо вам! Вы очень дорогие
родственники.
С любовью. Дядя".
Боря философски взирал на туалетную бумагу, скрупулезно
изучаемую полицейскими. Равно, впрочем, как и Алик.
- Мы вынуждены вас обыскать, - обратился человек в плаще к
Бернацкому, бросив брезгливый взгляд на распотрошенные рулоны.
Алик, вспомнив круиз, растянул тонкие губы в усмешке,
понятной лишь ему одному.
- Cood luck!* - покладисто отозвался он и - расстегнул на
брюках ремень.
-----------------
* Удачи! (англ.).
МИХАИЛ АВЕРИН
Миша Аверин сидел возле фонтана у громады Кельнского
собора - каменной сказки. Ныли ноги от долгой ходьбы по городу,
подмывало отправиться в маленькую семейную гостиницу "Элштадт",
где он остановился.
Гостиница располагалась неподалеку, на старой, чудом
уцелевшей после бомбежек прошлой войны улочке, неподалеку от
набережной грязноватого быстрого Рейна.
Очутившись здесь, он как бы попал в иной мир, где вся
прошлая жизнь представлялась кошмарным сном; мир восторженного
созерцания готического чуда Кельнского собора с древним
мрамором могильных плит, водруженных над прахом тевтонских
рыцарей, бело-красными ризами священников, тысячами свечей,
тепло и ровно горевших под монументальными сводами каменного
исполина; мир чистых, сверкающих зеркальными витринами улиц,
уютных кабачков, пиццерий и ломящихся изобилием товаров
магазинов.
В Кельне он оказался случайно, взяв билет на самый
ближайший рейс в Германию, ибо находился в лихорадке
горячечного страха от всего им содеянного, под властью
единственной мысли: бежать куда угодно и как можно скорее.
Теперь же, неспешно побродив в безмятежности города,
Михаил возвращался в отель, где, лежа на чистеньких голубых
простынях, листал книги из гостиничной библиотеки на
недоступном ему немецком языке, пил легкое сухое вино,
наслаждался фруктами, отдавая предпочтение черному винограду,
чьи терпкие плоды давил языком о небо, долго смакуя мякоть
ягоды, и наконец засыпал, умиротворенно прислушиваясь к шуму
толпы, всю ночь сновавшей по усеянной пивнушками улице.
Он просто отдыхал, даже не пытаясь строить каких-либо
планов на будущее.
На парапете возле него присела красивая японка.
- Девушка спросил он ее на английском. - Могу я вам
составить компанию?
Девушка поспешно приподнялась, странно, как на
сумасшедшего, взглянула на Михаила и ушла прочь.
- И хрен с тобой, - произнес Миша ей вслед, с тоской
вспоминая доступных московских раскрасавиц.
Рисовали цветными мелками портреты нищие художники на
площади перед собором, собирая подаяние за талант в
расставленные возле своих произведений тарелки; неподалеку на
лавочке пили пиво из банок и бренчали на гитарах какие-то
бродяги, опять-таки в надежде содрать мзду у прохожих; шумел
суетой встреч-расставаний близлежащий Кельнский вокзал...
- Все лучше, чем в Сибири, - произнес Миша, вздохнув. -
Все лучше...
Он очень прозорливо представил свою сестру Марину в камере
предварительного заключения и - содрогнулся.
Встал, побрел в сторону набережной, к отелю.
Он думал. Думал, приходя к выводу, что тут, конечно же, не
останется. Тут он чужой. И все чужое. Жестокая Германия.
Непонятная. Хотя и красивая и благоденствующая.
Миша хотел в Америку. Он немедленно уедет туда, как только
проверит дееспособность присланного Борисом паспорта.
В ушах у Миши звучали эмигрантские мелодии и напевы, и
мнился ему волшебный Брайтон-Бич, где всем, как он, наверное, и
место, и все там счастливы, дружны, пьют в блеске витрин и
бриллиантов шампанское с русской водкой и уж всегда готовы
протянуть руку помощи, не говоря об элементарной моральной
поддержке...
Миша и не представлял себе маленькую полутрущобную улочку
с мостом "подземки", тесные ресторанчики, поток прохожих, где
не мелькнет ни единого русского лица, - очерченный океанским
прибоем краешек задворок Америки.
Здесь, в Кельне, Миша находился в центре культуры,
благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большого
изобилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24