— Я проучился здесь только два семестра, потом уехал в Париж и Рим и, наконец, в Нью-Йорк. Тут все-таки немножко… ну… тесновато, верно? Для меня даже Штутгарт катастрофа, но жена хочет, чтобы ребенок вырос в Германии.
Тойер искренне его возненавидел.
— Что ж — пятничный вечер. Пойдем в город? — Хеккер улыбнулся и обвел взглядом собравшихся, но было ясно, что он обращался в основном к Хорнунг.
Она взглянула на Тойера, но тот сделал вид, что ничего не заметил. Потом великодушно отпустил свою команду на выходные.
Дома он выпил пару бутылок пива. Купил он их на бензоколонке, велев остановиться верному Штерну. Комиссар был зол, он устал от множества загадок, поэтому с радостью остался один. Потом заснул глубоким сном без сновидений.
Ильдирим лежала, голая, на ковре в гостиной. Иногда она так делала, чужая сама себе и все же возбудившись от собственной плоти. Было поздно.
Бабетта снова написала ей записку: «Мама спит пьяная. Тебя нет. Но я кладу тебе записку на стол. Понимаешь? Я украла ключ и люблю тебя».
Много ошибок. Надо будет чаще заниматься с ней.
Ильдирим отложила письмецо и перевернулась на спину. Батареи отопления шпарили на верхнем пределе, но ей было наплевать. Все шторы были задернуты.
Она положила ладони на груди и стала их гладить, очень медленно. От мест касания в глубь тела протянулись томные и сладостные нити. Она закрыла глаза. На затылки и за ушами ее кожа была как бумага, на бедрах как атлас, а на пупке меховая. Тело распадалось на регионы, на загадочные части страны, которая манила к себе. Она отпустила правую грудь и нежно заскользила ладонью вниз, с силой надавила на потаенное место между бедрами. Тогда тело пронзила молния и разожгла огненный очаг возле крестца. Пришлось его приподнять, чуть-чуть.
Что- то скрипнуло. Она резко обернулась.
В дверях стояла Бабетта. В застиранной махровой пижаме, с ободранной куклой под мышкой.
— Я не могу заснуть. Что ты делаешь?
Ильдирим уже не требовалось никакого отопления.
— Я собиралась принять ванну, — солгала она, пытаясь придать голосу обычное звучание. — Выкупаться.
— В спальне? — Девочка скептически глядела на нее. — Ты не купалась. По-моему, ты хотела дрочиться.
— Эй, не выдумывай! — Ильдирим поспешно встала. — У меня сейчас женские дела!
— А-а, — успокоилась Бабетта.
Они спали вместе на широкой кровати Ильдирим. Прокурорша сначала не могла успокоиться, но потом заснула, убаюканная сонными всхлипами Бабетты.
«Ты не купалась, — несся шепот из тысяч ком-лат ночи. — По-моему, ты хотела дрочиться».
12
На следующий день Тойер сидел перед могучей женщиной и казался себе крошечным.
Он избрал стратегию внезапности, так как ему не хотелось звонить, а при мысли о том, что снова придется сесть за руль автомобиля, его чуть ли не тошнило.
Вилла фрау профессора, роскошная, с причудливым фронтоном, похожая на чертоги колдуньи, располагалась на Клингентейхштрассе, прямо над Университетской площадью, в лесу. Но при этом в расселине склона, куда почти никогда не заглядывало солнце. Этакий сумрачный замок.
— Вы не тот ли полицейский, которого пресса назвала только что не болваном?
Он добродушно кивнул.
— Это еще ничего не значит, — примирительным тоном заявила ученая дама. Потом напрягла свой энергичный баритон. — Картина подлинная, и не потому, что таковой ее признала «Тейт», а вопреки этому.
Обстановка в доме поражала своей изысканностью и совершенством. Тойер мог лишь догадываться, какому раритету он вверил свое тяжелое тело, какие старинные и ценные картины, гобелены и бесчисленные ружья висят на стенах. В свою очередь, профессор, огромная и невероятно толстая, поражала, и тут не могло быть двух мнений, своим редким безобразием. В ней все имелось в избытке, в пугающем избытке. Пальцы как трубы, рот словно увядший салатный лист; даже черные, с проседью, волосы, завязанные в пучок, казались толщиной с упаковочную бечевку. Глаза, водянистые и белесые, смотрели куда-то мимо комиссара, словно она созерцала за далекой рекой небесный Иерусалим.
Мощным потоком слов она обосновала свое мнение о подлинности картины и тут же дала понять, что разговор окончен. На лицо Вилли бросила бесстрастный взгляд. Его она не знала.
— Между прочим, студент, нашедший картину, пытался писать у меня магистерскую диссертацию — безуспешно. Так что полагаю, меня нельзя обвинить в том, что я ему просто покровительствую. — Она встала и властно проводила Тойера к двери, над которой висела голова огромного кабана.
— Фрау Обердорф, может получиться так, что нам придется задать вам дополнительные допросы.
Она уже открыла дверь.
— Зачем? — раздраженно спросила она. — Вы что, невнимательно меня слушали, господин комиссар?
— Нет-нет, но… если, скажем, выяснится, что вы… ошиблись.
На секунду комиссар даже испугался, что получит оплеуху, но профессорша громко фыркнула и просто выставила его из дома.
Тойер стоял в сыром садике и глядел сквозь лесную просеку на город и реку. Выглянуло солнце.
— Такого со мной еще никогда не бывало, — произнес он вслух.
К полудню на мобильник (комиссар накануне с внутренним сопротивлением продиктовал свой номер) позвонил Хеккер и с гордостью сообщил, что переговорил с экспертами из «Тейт» и что их оценка не такая уж однозначная.
— Что же из этого вытекает? — поинтересовался Тойер.
— То, что, во-первых, в субботу трудно выяснить что-либо по телефону, — в голосе Хеккера снова зазвучали назидательные нотки. — Требуются хорошие контакты.
— А они у вас имеются, — не без сарказма похвалил комиссар.
— Они у меня имеются. И тут же я узнал, что по этой картине не существует официального заключения. Просто какой-то сотрудник галереи высказал свое частное мнение, вот и все.
— Частное мнение, тем не менее, имеющее вес?
— Разумеется. — Казалось, Хеккер был раздражен. — В нашей науке есть некоторые незыблемые данности.
— Именно их я и должен узнать, — фыркнул Тойер и закончил разговор. Пускай это покажется невежливым, такой уж он неблагодарный.
Он отправился в город. Хорнунг не звонил и ни в коем случае не хотел встречаться еще раз с Хеккером, не говоря уже о том, чтобы отправиться с ним куда-либо.
Он брел без всякой цели. Солнце все еще грело, и он устроился с газетой в уличном кафе. Было не так тепло, как недавно возле «Круассана», но терпимо. Чуть позже поужинал в одиночестве в пекарне и побаловал себя вином «Кот дю Рон» — выпил три четверти бутылки.
Вернувшись домой около одиннадцати, он сначала достал корреспонденцию из почтового ящика. Счета, открытка от Фабри: «Как дела, Толстый? Я потолстел еще больше!» Маленькая бандероль: «Мы, представители международной фирмы МД, хотели бы создать в Германии наш филиал по рассылке эксклюзивных изделий. Нам порекомендовали Вас, господин Тойер, как человека, умеющего ценить радости жизни. Мы бы хотели пробудить в Вас интерес к нашему каталогу с помощью портсигара из настоящего серебра, который мы пришлем Вам в ближайшие дни».
Странно. Он положил портсигар на маленький столик в гостиной и забыл про него.
С автоответчика раздался голос Хорнунг.
— Тойер, сейчас половина одиннадцатого. Я в пансионате на Рейхенау. Ты должен приехать. — Она плакала. — Тут кое-что произошло. Не звони, я должна тебя видеть. Должна, понимаешь? Я выключаю телефон.
Тойер слишком много выпил и не мог никуда ехать. Он плохо спал, поздно проснулся и быстро собрался в дорогу.
Давно уже он не ездил никуда по автобану. Если не будет пробок, он явится к Хорнунг где-то после двух часов.
Сначала ему надо ехать в сторону Штутгарта, потом свернуть на Зинген. Погода была прекрасная, дорога свободная, к югу стало теплей. Он ежеминутно удивлялся, что сам сидит за рулем. За Штутгартом транспортный поток стал плотней. Тойер медленно тащился между двумя трейлерами, не хотел идти на обгон. Через четверть часа все-таки смог вырваться вперед. За тридцать километров до Констанца все остановилось на полчаса. Потом машины поползли дальше со скоростью черепахи. Тойер отыскал радиостанцию, которая ему более-менее нравилась. Там сообщили про аварию, вызвавшую пробку, — до этого места оставалось еще десять километров. Нельзя бросать на автобан горящие предметы. В зеркало заднего вида сыщик увидел, как молодая женщина швырнула окурок в окно. Он зло посигналил.
В тот час, когда он рассчитывал быть у Хорнунг, он лишь проехал место аварии. Черный «мерседес» сошел с дороги, перелетел через заграждение — прямо в красный «рено», от которого теперь осталась лишь груда искореженного металла. На месте происшествия стояли «скорые» и машины дорожной полиции, под пленкой вырисовывалось несколько трупов. Катастрофа. Пожилой мужчина стоял возле полицейских и что-то взволнованно говорил, прижимая ко лбу окровавленный платок. Возможно, водитель «мерседеса».
Тойер въехал на ближайшую парковочную площадку и, прерывисто дыша, подождал, когда растает призрак искореженного желтого автомобиля, в котором сидела его жена.
К пяти часам вечера он наконец-то добрался до дамбы, по которой шла дорога к Рейхенау. Он знал ее — Рената Хорнунг проводила много времени на этом островке в Боденском озере. Она получила наследство четыре года назад, в том году, когда они познакомились. У церкви он свернул направо, потом налево, наконец, медленно поехал по Зеештрассе.
Группа деловых людей отремонтировала старый крестьянский дом, перепланировав его на десять маленьких квартир. Все эти квартирки были рассчитаны на двух человек, и едва ли кто-то наведывался туда чаще, чем приятельница Тойера. Нередко они одни пользовались садом с маленьким отрезком пляжа на озере Гнадензее, и это укрепляло в Тойере ощущение, что все это принадлежало и ему.
Но сегодня он чувствовал себя чужим.
Он въехал во двор. Маленькая черная «тойота» Хорнунг стояла будто немой свидетель их недолгого согласия.
Он позвонил, и дверь сразу с писком открылась. Ее жилье находилось под крышей. На пороге показалась Хорнунг, босая, в выгоревшем красном платье из хлопка. Выглядела она уставшей, но улыбнулась. Он тоже ответил ей улыбкой:
— Вот и я.
— Заходи.
Он сел у круглого металлического столика на маленькой террасе. Всевозможные птицы праздновали весенний день так громко, что он был готов призвать их к порядку и тишине. Он выпил теплой минеральной воды из стакана, помутневшего от посудомоечной машины. В комнате Хорнунг хлопотала над кофе. От его поцелуя в губы она уклонилась. Он с грустью подумал, что видит все это, вероятно, в последний раз, если она уйдет от него. Что-то подсказывало ему, что это произойдет.
Наконец, она устроилась напротив него, спрятав глаза за темными стеклами очков. Впрочем, ярко светило солнце, так что это еще ничего не значило. Да, конечно, просто ее слепил яркий свет.
У кофе был чуть прогорклый привкус.
— Если бы ты держала его в холодильнике, он сохранился бы, — сказал Тойер.
Она кивнула.
— У меня тут никогда не ладится с продуктами, — вздохнула она. — Когда я приезжаю, всякий раз выясняется, что что-нибудь испортилось. Если бы я жила не под крышей, а внизу, у меня давно бы завелись муравьи.
В это время по столу пополз муравей. Они засмеялись чуточку натянуто.
— Вот и я себя чувствую, — заметил потом комиссар, пытаясь сохранить бодрую интонацию, — как муравей на плоской крышке. Ползу бессмысленно куда-то… Теперь скажи-ка мне, что произошло.
Она вздохнула и посмотрела мимо него.
— Что произошло… У меня появился друг, — сообщила она и улыбнулась.
Тойера словно распилили цепочной пилой. Единственным уцелевшим кусочком своего мозга он отметил, что чувствует сейчас себя будто больной от любви школьник — и это говорит о его недостаточной душевной зрелости.
— Его фамилия Тойер, он сыщик, — продолжала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40