Место жительства: студенческое общежитие у Хоймаркт, номер дома не помнит, так как почти никогда не получает почту».
Бухвальд важно кивнула, словно гордилась своей отчужденностью.
— «Я знаю неизвестного умершего тоже только под именем Вилли. Одного моего знакомого, у которого были большие проблемы с учебой, через его знакомую, которую я не знаю, свели с ним. Когда я провалилась по истории церкви, он рассказал мне, что есть человек, который за определенную сумму пишет рефераты для семинарских занятий. Вообще-то я никогда бы этого не сделала…»
… - …Но потом она это все же сделала, — устало произнес Тойер. — Пропусти это место.
— Потому что заболела мама! — пронзительно выкрикнула Бухвальд.
— Естественно, — согласился сыщик, — только поэтому.
Штерн снова выглядел озадаченным.
— Сколько я должен пропустить?
Лейдиг встал и с улыбкой забрал у него листки.
— Я считаю, что нам еще нужно поработать над стилистикой… Подождите-ка… вот: «Итак, я встретилась с Вилли в кафетерии студенческой столовой на Университетской площади. Мне бросилось в глаза, что он очень щуплый и говорил очень тихим голосом. Точной даты я уже не помню, это было в конце летнего семестра. После того как мы договорились предварительно, Вилли перенес разговор в кафе на Театральной площади, так как там стояли на улице маленькие столики, где нас никто не мог подслушать».
— Ну вот! — воскликнул Хафнер. — В «Калипсо», то есть там, где он бывал зимой, — добавил он без всякой необходимости, — тоже стоят маленькие столики. И там всегда играет музыка, так что чужой ничего не подслушает.
— Думаю, все и так это поняли, — буркнул Тойер. — Читай дальше, Лейдиг.
— «После того как при следующей встрече я отдала ему пятьсот марок задатка, он написал для меня научный реферат. Он получил оценку «очень хорошо». Тогда я отдала ему еще 500 марок. Я знаю, что поступила не по-христиански…»
— Хватит, — вмешалась Ильдирим и села на краешек своего стула, который до этого принадлежал Хафнеру.
— Да, нам известно еще многое, — заметил Тойер, которого захлестнуло сознание того, что они вообще ничего не знают. — Скажите фамилию вашего друга, фрау Бухвальд, и можете идти. Того самого, через которого вы познакомились с Вилли, если у вас есть и другие друзья.
Мученическая поза поникшей обманщицы сменилась детским испугом.
— Вы сообщите об этом моему профессору?
— Я не знаю вашего профессора, — проворчал Тойер. — Но если дело дойдет до процесса… — неожиданно ему захотелось проучить эту лгунью, и он воскликнул: — …тогда я ничего не могу гарантировать, абсолютно ничего!
Все посмотрели на него с болезненным участием, но студентка испугалась не на шутку.
— Я понимаю, — пискнула она. — Вы совершенно правы. Но имени моего знакомого я вам не скажу. Я дала ему слово.
— Тогда посидите тут еще немного! Мы все посидим еще немного! — грозно прорычал Тойер.
Все молчали. Бухвальд глядела в пол. Ильдирим взглядом спрашивала Хафнера, не даст ли он ей сигарету. Он счел это заигрыванием и подмигнул.
— С другой стороны, он нехорошо со мной поступил.
— Ну, вот видите! — Тойер по-отечески улыбнулся.
— Он… — тут нелепое существо снова зарыдало, — он на масленицу схватил мою киску.
— Вы держите кошку? — уточнил Тойер.
Бухвальд потрясла головой и быстро ткнула себе между ног.
— Господи, — простонал Штерн. — Она признается в таких вещах, но не хочет сообщить, как его зовут.
— Я уже собиралась сказать, — взвизгнула свидетельница, — но теперь не скажу.
Ильдирим встала.
— Тогда я выписываю ордер на задержание. — Она была готова заговорщицки приложить палец к губам, чтобы никто из усталых мужиков не ляпнул лишнего по поводу изобретенной ею процедуры.
— Вольфрам Ратцер, — со стоном проговорила девушка. — Бусемергассе, второй дом направо от Лауэрштрассе. Номер дома не знаю, номер телефона тоже. Я не умею запоминать цифры. Поэтому и провалилась по истории церкви.
— Как теперь себя чувствует ваша мама? — заботливо поинтересовался Лейдиг.
— Хорошо, — провыла студентка. — Очень хорошо, она снова почти все делает по дому.
— Все делать не может никто, — дружеским тоном возразил Тойер. — Это невозможно.
— Ладно, я пойду, — сказала Ильдирим.
— Пожалуй, есть еще одна вещь, которая могла бы вам помочь, — проскулила Бухвальд в новом приступе храбрости. — Я видела Вилли еще раз, через пару недель после нашей… нашей сделки. В антикварной лавке на Флорингассе. Он сдал там гравюру с видом Гейдельберга и получил за это деньги.
— Если вы еще видели, как он покупает молоко, мы тоже будем вам признательны. — Тойер пошел к двери, но зацепился ногой за складку плохо постеленного ковролина и еле удержал равновесие. Со стороны это выглядело очень комично, но никто не засмеялся.
— Вообще-то в лавке был перерыв на обед, — продолжала Бухвальд. На ее щеках пылали красные пятна, а тон стал важный. — Я этого не заметила и вошла, а хозяин забыл запереть дверь. Оба не обрадовались, увидев меня.
— Ясно, — с тоской промямлил Хафнер, но замолк под испепеляющим взглядом Ильдирим, способным заварить выхлопную трубу.
Внезапно Тойер увидел над дверью дугообразные молнии. Мигрень, этого еще не хватало.
— Итак, мы возьмем на заметку, что он еще и подделывал произведения искусства. Замечательно. Завтра я над этим подумаю. В вашем удостоверении личности написан только домашний адрес в Мосбахе…
— Мое первое жилье…
— Но мы вас найдем, — заверил девушку ослепший сыщик, — при необходимости. Доброй ночи. Передайте привет вашей маме.
— Хорошо, — просияла Бухвальд, словно услышала похвалу.
Когда свидетельница, наконец, ушла, Тойер приказал Хафнеру отыскать и привести утром господина Ратцера. Потом быстро попрощался. Ильдирим решила заглянуть к ним на следующий день, если у нее на службе не будет никаких срочных дел. В атмосфере общей усталости никто и не поинтересовался, зачем она вообще пришла.
Лишь сидя за рулем, Штерн подумал об этом.
— Наверно, обер-прокурору не нравится пассивность Зельтманна в этом деле. Это может быть нам на руку.
Тойер все больше погружался в свою боль и невнятно пробормотал: ты, Штерн, хороший парень.
— Только иногда слишком уж тихий, — вырвалось у него.
— Неправда, — заволновался Штерн, — вообще-то я говорю много, только никто этого не замечает. Вот и в футбольном клубе…
— Вы играете в футбол? — вежливо поинтересовался Тойер, но тут его захлестнула очередная волна боли и заслонила от него всю жизнь.
— Да, я играю неплохо, но если забиваю гол, об этом как-то забывают упомянуть…
Тойер не слышал его. В этот вечер он так и не сможет позвонить своей подружке, но завтра, завтра непременно позвонит.
Ильдирим сидела дома, слушала старые записи «Queen» и набивала рот третьей порцией бедного «Риттера». Дважды подходила к двери, так как ей чудился за дверью топот ног Бабетты. Но, конечно, там никого не было.
Она взглянула на часы: уже почти одиннадцать. Если этот самый Ратцер сообщит утром что-нибудь важное, то тупой директор должен все-таки оставить ведение этого дела у той странной четверки сыщиков. Ей они чем-то нравились, но чем, лень было сейчас думать.
Она подошла к шкафчику и налила себе хереса. Не успела поднести бокал к губам, как в дверь позвонили. Сердце сжалось. Прямо в носках она бросилась к двери, но это была не Бабетта.
Боль была адская. Тойер лежал на кровати, словно выброшенный на сушу кит, и прижимал руки к готовой взорваться голове. Мигрень посещала его не очень часто, но, с другой стороны, ее приступы не подчинялись никакой логике. Они могли настичь его где угодно, взорвать, растоптать, уничтожить.
Он старался ни о чем не думать. Знал, что сейчас это бесполезно, мысли застынут на полпути — замерзшие золотые рыбки в ледяном пруду. Яркий свет в его голове не давал заснуть. Где-то бесконечно далеко, в борьбе нейронов возникала серебряная нить, устремлялась вперед, пронзала мозг и, извиваясь, ползла по нёбу. Он осторожно повернулся на левый бок, и его стошнило в красное ведро, которое во время приступов он тащил к постели, как мальчуган свои пластиковые игрушки из песочницы.
Со стоном он опять откинулся на спину, кровать покачивалась, колыхание матраса он ощущал с гротескным преувеличением. Он был оплавленным метеоритом во Вселенной, физические свойства которой были только что изменены расшалившимся божеством. Метеором, пыльным, старым и материальным, про который просто забыли.
Свет в голове начал слабеть. Обрадованный, благодарный, Тойер теперь его скорее угадывал, чем видел. Серебряные блики перед глазами, только что сводившие на нет мир и время, посерели. Уже не нить пробивалась к нёбу из потаенных глубин его сущности. Это был толстый металлический трос, который сдавливал его и отпускал, сдавливал и отпускал. Во время секундной паузы, достаточной, чтобы произнести фразу, Тойер сказал вслух:
— Мне придется ведро просто повесить на шею, но как это будет выглядеть?
К утру боль вдруг спала с него, как большое полотенце с мокрой красотки после купания. Он ощутил свежесть и ясность, но одновременно чувствовал себя опозоренным и пристыженным. Эти приступы не оставляли места для возвышенных чувств. Пара коротких замыканий в мозгу, и венец творения превращается в бессмысленную развалину.
Тойер встал, вымыл ведро, принял душ; зубы чистил до тех пор, пока не начал сплевывать кровь, словно сибирский заключенный в одиночке. Его маленькие протесты против грязи и беззащитности во время приступов давно уже превратились в ритуал. Он думал о своей умершей жене. Вспоминал платье в цветочек и солнечный летний день. Но мысли по-прежнему были вялыми. Он думал и вздыхал.
Потом позвонил Хорнунг.
После седьмого гудка она взяла трубку:
— Половина пятого.
На миг Тойеру показалось, что он позвонил в службу точного времени, и автомат ожил. Что теперь на него прыгнет тостер, либо ножницы для разделки птицы сделают с ним что-то ужасное.
— Извини, — пробормотал он. — Я не посмотрел на часы.
— Тойер? — Хорнунг пыталась прочистить горло, голос ее был сиплым со сна. — Ты что, под мухой?
— Это было бы прекрасно, — устало возразил Тойер. — У меня была мигрень.
— Бедняга.
— Я, — проговорил Тойер, последняя судорога в мозгу превратила это «я» в бессмыслицу, — я считаю ужасным то, что между нами происходит, я не понимаю этого. Мы с тобой не ссоримся, но все как-то обрывается само собой. — В первый раз за много месяцев он испытал тоску по своей подружке, ему захотелось вцепиться в нее и не отпускать.
— Да, — бесстрастно согласилась Хорнунг, — это верно, но ведь ты никогда не звонишь. Поэтому мне часто кажется, что я совсем одна и у меня никого больше нет.
Тойер лишь теперь снова почувствовал себя единым целым. Он всегда замечал задним числом, что во время приступа утрачивал связь с разными частями тела — нарушалась картина собственной целостности.
— Вот теперь я звоню. И хочу тебя видеть.
— И я должна немедля совершить прыжок через пространство?
— Ах, что ты говоришь. — Тойер уставился на голубую виниловую скатерть на кухонном столе, которая вдруг показалась ужасно нелепой. — Ты мне нужна. — Он почти кричал, отчаянно надеясь, что это правда.
— Хотелось бы верить, — услышал он в ответ ее тяжкий вздох. — Вот только чего ради я нужна такому сильному мужчине?
— Ради того, чтобы стало легко, — ответил он. — И из-за твоей светлой головы. Ведь ты такая умница.
Хорнунг засмеялась.
— Как же я могу тебе помочь моим разумом? Или у тебя внезапно проснулся интерес к дидактике? Я учу всяких там абитуриентов второго сорта, как надо преподавать немецкий язык в реальном училище. Работа не для высоколобых. Я торчу тут, в квартире, и смотрю, как сходит с ногтей лак. А когда пару дней назад шел снег, я смотрела в окно и видела напротив ту старушку, про которую я как-то тебе рассказывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Бухвальд важно кивнула, словно гордилась своей отчужденностью.
— «Я знаю неизвестного умершего тоже только под именем Вилли. Одного моего знакомого, у которого были большие проблемы с учебой, через его знакомую, которую я не знаю, свели с ним. Когда я провалилась по истории церкви, он рассказал мне, что есть человек, который за определенную сумму пишет рефераты для семинарских занятий. Вообще-то я никогда бы этого не сделала…»
… - …Но потом она это все же сделала, — устало произнес Тойер. — Пропусти это место.
— Потому что заболела мама! — пронзительно выкрикнула Бухвальд.
— Естественно, — согласился сыщик, — только поэтому.
Штерн снова выглядел озадаченным.
— Сколько я должен пропустить?
Лейдиг встал и с улыбкой забрал у него листки.
— Я считаю, что нам еще нужно поработать над стилистикой… Подождите-ка… вот: «Итак, я встретилась с Вилли в кафетерии студенческой столовой на Университетской площади. Мне бросилось в глаза, что он очень щуплый и говорил очень тихим голосом. Точной даты я уже не помню, это было в конце летнего семестра. После того как мы договорились предварительно, Вилли перенес разговор в кафе на Театральной площади, так как там стояли на улице маленькие столики, где нас никто не мог подслушать».
— Ну вот! — воскликнул Хафнер. — В «Калипсо», то есть там, где он бывал зимой, — добавил он без всякой необходимости, — тоже стоят маленькие столики. И там всегда играет музыка, так что чужой ничего не подслушает.
— Думаю, все и так это поняли, — буркнул Тойер. — Читай дальше, Лейдиг.
— «После того как при следующей встрече я отдала ему пятьсот марок задатка, он написал для меня научный реферат. Он получил оценку «очень хорошо». Тогда я отдала ему еще 500 марок. Я знаю, что поступила не по-христиански…»
— Хватит, — вмешалась Ильдирим и села на краешек своего стула, который до этого принадлежал Хафнеру.
— Да, нам известно еще многое, — заметил Тойер, которого захлестнуло сознание того, что они вообще ничего не знают. — Скажите фамилию вашего друга, фрау Бухвальд, и можете идти. Того самого, через которого вы познакомились с Вилли, если у вас есть и другие друзья.
Мученическая поза поникшей обманщицы сменилась детским испугом.
— Вы сообщите об этом моему профессору?
— Я не знаю вашего профессора, — проворчал Тойер. — Но если дело дойдет до процесса… — неожиданно ему захотелось проучить эту лгунью, и он воскликнул: — …тогда я ничего не могу гарантировать, абсолютно ничего!
Все посмотрели на него с болезненным участием, но студентка испугалась не на шутку.
— Я понимаю, — пискнула она. — Вы совершенно правы. Но имени моего знакомого я вам не скажу. Я дала ему слово.
— Тогда посидите тут еще немного! Мы все посидим еще немного! — грозно прорычал Тойер.
Все молчали. Бухвальд глядела в пол. Ильдирим взглядом спрашивала Хафнера, не даст ли он ей сигарету. Он счел это заигрыванием и подмигнул.
— С другой стороны, он нехорошо со мной поступил.
— Ну, вот видите! — Тойер по-отечески улыбнулся.
— Он… — тут нелепое существо снова зарыдало, — он на масленицу схватил мою киску.
— Вы держите кошку? — уточнил Тойер.
Бухвальд потрясла головой и быстро ткнула себе между ног.
— Господи, — простонал Штерн. — Она признается в таких вещах, но не хочет сообщить, как его зовут.
— Я уже собиралась сказать, — взвизгнула свидетельница, — но теперь не скажу.
Ильдирим встала.
— Тогда я выписываю ордер на задержание. — Она была готова заговорщицки приложить палец к губам, чтобы никто из усталых мужиков не ляпнул лишнего по поводу изобретенной ею процедуры.
— Вольфрам Ратцер, — со стоном проговорила девушка. — Бусемергассе, второй дом направо от Лауэрштрассе. Номер дома не знаю, номер телефона тоже. Я не умею запоминать цифры. Поэтому и провалилась по истории церкви.
— Как теперь себя чувствует ваша мама? — заботливо поинтересовался Лейдиг.
— Хорошо, — провыла студентка. — Очень хорошо, она снова почти все делает по дому.
— Все делать не может никто, — дружеским тоном возразил Тойер. — Это невозможно.
— Ладно, я пойду, — сказала Ильдирим.
— Пожалуй, есть еще одна вещь, которая могла бы вам помочь, — проскулила Бухвальд в новом приступе храбрости. — Я видела Вилли еще раз, через пару недель после нашей… нашей сделки. В антикварной лавке на Флорингассе. Он сдал там гравюру с видом Гейдельберга и получил за это деньги.
— Если вы еще видели, как он покупает молоко, мы тоже будем вам признательны. — Тойер пошел к двери, но зацепился ногой за складку плохо постеленного ковролина и еле удержал равновесие. Со стороны это выглядело очень комично, но никто не засмеялся.
— Вообще-то в лавке был перерыв на обед, — продолжала Бухвальд. На ее щеках пылали красные пятна, а тон стал важный. — Я этого не заметила и вошла, а хозяин забыл запереть дверь. Оба не обрадовались, увидев меня.
— Ясно, — с тоской промямлил Хафнер, но замолк под испепеляющим взглядом Ильдирим, способным заварить выхлопную трубу.
Внезапно Тойер увидел над дверью дугообразные молнии. Мигрень, этого еще не хватало.
— Итак, мы возьмем на заметку, что он еще и подделывал произведения искусства. Замечательно. Завтра я над этим подумаю. В вашем удостоверении личности написан только домашний адрес в Мосбахе…
— Мое первое жилье…
— Но мы вас найдем, — заверил девушку ослепший сыщик, — при необходимости. Доброй ночи. Передайте привет вашей маме.
— Хорошо, — просияла Бухвальд, словно услышала похвалу.
Когда свидетельница, наконец, ушла, Тойер приказал Хафнеру отыскать и привести утром господина Ратцера. Потом быстро попрощался. Ильдирим решила заглянуть к ним на следующий день, если у нее на службе не будет никаких срочных дел. В атмосфере общей усталости никто и не поинтересовался, зачем она вообще пришла.
Лишь сидя за рулем, Штерн подумал об этом.
— Наверно, обер-прокурору не нравится пассивность Зельтманна в этом деле. Это может быть нам на руку.
Тойер все больше погружался в свою боль и невнятно пробормотал: ты, Штерн, хороший парень.
— Только иногда слишком уж тихий, — вырвалось у него.
— Неправда, — заволновался Штерн, — вообще-то я говорю много, только никто этого не замечает. Вот и в футбольном клубе…
— Вы играете в футбол? — вежливо поинтересовался Тойер, но тут его захлестнула очередная волна боли и заслонила от него всю жизнь.
— Да, я играю неплохо, но если забиваю гол, об этом как-то забывают упомянуть…
Тойер не слышал его. В этот вечер он так и не сможет позвонить своей подружке, но завтра, завтра непременно позвонит.
Ильдирим сидела дома, слушала старые записи «Queen» и набивала рот третьей порцией бедного «Риттера». Дважды подходила к двери, так как ей чудился за дверью топот ног Бабетты. Но, конечно, там никого не было.
Она взглянула на часы: уже почти одиннадцать. Если этот самый Ратцер сообщит утром что-нибудь важное, то тупой директор должен все-таки оставить ведение этого дела у той странной четверки сыщиков. Ей они чем-то нравились, но чем, лень было сейчас думать.
Она подошла к шкафчику и налила себе хереса. Не успела поднести бокал к губам, как в дверь позвонили. Сердце сжалось. Прямо в носках она бросилась к двери, но это была не Бабетта.
Боль была адская. Тойер лежал на кровати, словно выброшенный на сушу кит, и прижимал руки к готовой взорваться голове. Мигрень посещала его не очень часто, но, с другой стороны, ее приступы не подчинялись никакой логике. Они могли настичь его где угодно, взорвать, растоптать, уничтожить.
Он старался ни о чем не думать. Знал, что сейчас это бесполезно, мысли застынут на полпути — замерзшие золотые рыбки в ледяном пруду. Яркий свет в его голове не давал заснуть. Где-то бесконечно далеко, в борьбе нейронов возникала серебряная нить, устремлялась вперед, пронзала мозг и, извиваясь, ползла по нёбу. Он осторожно повернулся на левый бок, и его стошнило в красное ведро, которое во время приступов он тащил к постели, как мальчуган свои пластиковые игрушки из песочницы.
Со стоном он опять откинулся на спину, кровать покачивалась, колыхание матраса он ощущал с гротескным преувеличением. Он был оплавленным метеоритом во Вселенной, физические свойства которой были только что изменены расшалившимся божеством. Метеором, пыльным, старым и материальным, про который просто забыли.
Свет в голове начал слабеть. Обрадованный, благодарный, Тойер теперь его скорее угадывал, чем видел. Серебряные блики перед глазами, только что сводившие на нет мир и время, посерели. Уже не нить пробивалась к нёбу из потаенных глубин его сущности. Это был толстый металлический трос, который сдавливал его и отпускал, сдавливал и отпускал. Во время секундной паузы, достаточной, чтобы произнести фразу, Тойер сказал вслух:
— Мне придется ведро просто повесить на шею, но как это будет выглядеть?
К утру боль вдруг спала с него, как большое полотенце с мокрой красотки после купания. Он ощутил свежесть и ясность, но одновременно чувствовал себя опозоренным и пристыженным. Эти приступы не оставляли места для возвышенных чувств. Пара коротких замыканий в мозгу, и венец творения превращается в бессмысленную развалину.
Тойер встал, вымыл ведро, принял душ; зубы чистил до тех пор, пока не начал сплевывать кровь, словно сибирский заключенный в одиночке. Его маленькие протесты против грязи и беззащитности во время приступов давно уже превратились в ритуал. Он думал о своей умершей жене. Вспоминал платье в цветочек и солнечный летний день. Но мысли по-прежнему были вялыми. Он думал и вздыхал.
Потом позвонил Хорнунг.
После седьмого гудка она взяла трубку:
— Половина пятого.
На миг Тойеру показалось, что он позвонил в службу точного времени, и автомат ожил. Что теперь на него прыгнет тостер, либо ножницы для разделки птицы сделают с ним что-то ужасное.
— Извини, — пробормотал он. — Я не посмотрел на часы.
— Тойер? — Хорнунг пыталась прочистить горло, голос ее был сиплым со сна. — Ты что, под мухой?
— Это было бы прекрасно, — устало возразил Тойер. — У меня была мигрень.
— Бедняга.
— Я, — проговорил Тойер, последняя судорога в мозгу превратила это «я» в бессмыслицу, — я считаю ужасным то, что между нами происходит, я не понимаю этого. Мы с тобой не ссоримся, но все как-то обрывается само собой. — В первый раз за много месяцев он испытал тоску по своей подружке, ему захотелось вцепиться в нее и не отпускать.
— Да, — бесстрастно согласилась Хорнунг, — это верно, но ведь ты никогда не звонишь. Поэтому мне часто кажется, что я совсем одна и у меня никого больше нет.
Тойер лишь теперь снова почувствовал себя единым целым. Он всегда замечал задним числом, что во время приступа утрачивал связь с разными частями тела — нарушалась картина собственной целостности.
— Вот теперь я звоню. И хочу тебя видеть.
— И я должна немедля совершить прыжок через пространство?
— Ах, что ты говоришь. — Тойер уставился на голубую виниловую скатерть на кухонном столе, которая вдруг показалась ужасно нелепой. — Ты мне нужна. — Он почти кричал, отчаянно надеясь, что это правда.
— Хотелось бы верить, — услышал он в ответ ее тяжкий вздох. — Вот только чего ради я нужна такому сильному мужчине?
— Ради того, чтобы стало легко, — ответил он. — И из-за твоей светлой головы. Ведь ты такая умница.
Хорнунг засмеялась.
— Как же я могу тебе помочь моим разумом? Или у тебя внезапно проснулся интерес к дидактике? Я учу всяких там абитуриентов второго сорта, как надо преподавать немецкий язык в реальном училище. Работа не для высоколобых. Я торчу тут, в квартире, и смотрю, как сходит с ногтей лак. А когда пару дней назад шел снег, я смотрела в окно и видела напротив ту старушку, про которую я как-то тебе рассказывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40