- Сталину нужны были лишь послушные исполнители указаний его и партии, потому в припадках маниакального психоза он вырубал всех, на кого могло пасть подозрение в инакомыслии. Система самовластия обеспечивала диктатору полный контроль над государственным аппаратом, но одновременно вызывала страх у него, ставшим заложником этой системы. При всем при этом, рядовые граждане сами глушили в себе порывы здравомыслия своей безоглядной верой во всемогущего земного бога, в их глазах - истинного аскета, воплощения сурового, но справедливого порядка. Ведь помимо инспирированных, в Кремль поступали сотни тысяч писем простых советских людей, видных представителей научной и творческой интеллигенции с требованием "раздавить троцкистскую гадину".
Все время, пока говорил Алексей, Штюбинг смотрел на него неотрывно, внимательно прислушивался к его словам, застыв в своем кресле.
- А разве я спорю? - усмехнулся он, быстро развернулся и опять стал разъезжать вдоль книжных шкафов, проделывая это с достоинством и властной уверенность в себе - Я только хочу сказать, что следователи шантажировали обвиняемых, принуждали их давать нужные показания именем революции, партии и самого Сталина. Допускаю, за некоторыми арестованными действительно числились поступки предосудительные по тем временам и, схватившись за зацепки, НКВД пыталось склонить их к признанию в заговорщической деятельности. Тут даже не нужны допросы с пристрастием: в ход идут поистине дьявольские увещевания и побуждения в том, что признание вины и дача показаний о "врагах народа" отвечает интересам революции. На московских процессах присутствовали иностранные корреспонденты, и можно было бы, казалось, говорить открыто. То-то и оно, именно из опасения быть использованными прессой во вред Советской Власти многие обвиняемые и не хотели говорить правду.
- То есть вы прослеживаете действительно неразрывную связь между "злодейством во благо народа" и методами ведения следствия. Так я понимаю, - заметил Алексей.
- Абер натюрлих! Ну конечно! - подтвердил немец. - Начнем с того, допрос для следователя - это его отдушина, позволяющая ему испытывать наслаждение от полной власти над обвиняемым. Сама же технология допросов и дознания стара как мир. Достаточно оформленные черты дьявольские проделки такого рода приобретают в Западной Европе именно в средние века, где признание становится важнейшим ритуалом в установлении истины, наряду с поручительством, свидетельским показанием, исповедью и покаянием. Признаются в любви и преступлении, тайных желаниях и планах на будущее, грехах и болезнях - публично и в частном порядке, себе и другим, добровольно и под пыткой. Полученное же силой признание считается главным свидетельством, достаточным для вынесения приговора. Ненасытное вымогательство признания в крамоле, ереси и прелюбодеянии переплетается с ожесточенной борьбой против любого несогласия с пастырями мирскими и духовными.
- В свое время тамплиеры тоже считались несгибаемыми, - сказал Алексей. - Однако когда по приказу французского короля Филиппа Красивого проводят их повальные аресты, то прошедшие суровые испытания на поле боя монахи-крестоносцы тоже признаются во всех самых гнусных грехах и пороках, вплоть до отречения от Христа, обожествление дьявола, содомии и святотатстве. Имеют место быть и самооговоры.
- И то же двуличие следователей с их фальшивой готовностью простить тех, кто признает свою вину, - уточнил Штюбинг. - Ключ ко всему в методах допроса. Что важно для следователей? Заставить арестованного глубоко проникнуться его униженностью и безнадежностью положения для него. Чем они пользуются? Непоследовательностью в мыслях, чувствах и делах людских. Стремятся получить желаемое признание, если правильно затронуть тонкие струны души и совести обвиняемого, воздействовать на его родственные привязанности, замучить голодом и лишением сна, вымотать морально и физически.
- Братья-доминиканцы из Святейшей Инквизиции тоже убеждены в праведности своего использования хитроумных уловок, дабы загнать лису в ловушку, - уточнил на сей раз Алексей. - Чтобы изолировать заболевших овец от стада, они приговаривают к смерти безотносительно, приносит подозреваемый покаяние или нет. За поношение святынь и участие в "заговоре с дьяволом" прощения не предусматривается, но признание крайне необходимо для суда. Они могут даже огласиться с обвиняемым, что тот действовал из благих побуждений, и просят подтвердить это искренним сотрудничеством со следствием.
- Знают ведь сукины дети, что человека со сломанной волей легко довести до невроза, при котором самоистязание приносит ему удовлетворение, - возмутился Штюбинг. - Когда-то я копался в архивах Святейшей Инквизиции среди стенографических записей допросов и показаний. Такое впечатление, свидетелям дают полный карт бланш говорить об арестованном все, что взбредет в голову, особенно когда те ссылаются на слухи, сплетни, народную молву. Инквизиторов не интересуют взгляды обвиняемого, они стараются дознаться относительно его вредных для церкви поступков. Вроде бы римское право отвергает показания соучастников, и это правило Ватикан принимает, считая даже недопустимым выставлять свидетелями обвинения еретиков, убийц, воров, колдунов, прелюбодеев и лжесвидетелей. Но на преследование ереси такое ограничение не распространяется, и свидетелями могут выступать все, вплоть до тех, кому по закону это запрещено, - ростовщики, проститутки, отлученные от церкви, клятвопреступники, жены и дети обвиняемых.
- Мне как-то приходилось читать, будто муж и жена, зная, что один из них высказывает еретические мысли, должны донести в Инквизицию и, если этого не делают в течение года, становятся соучастниками в "заговоре с дьяволом".
- Да, примерно так и было.
- Более того, признание вины всегда считается правдой, а отречение от своих показаний уже на суде - клятвопреступлением или лживым свидетельством. Во время допроса могут перелистывать дело, будто с целью удостовериться, насколько искренне говорит обвиняемый, или взять чистый лист бумаги и сделать вид, что читают показание какого-то лица.
- Или бесконечно откладывать разбор дела, продлевать срок предварительного заключения, уповая на нужное, хотя и медленное воздействие камеры-одиночки, - дополнил Штюбинг. - В сущности, я хочу сказать, что ведение следствия "в интересах веры" неизбежно приводит к полному беззаконию. Фанатическая вера точно так же калечит сознание людей, живущих в ХХ веке, когда места еретиков занимают "враги рейха" и "враги народа", а Сатану усматривают в коммунистах, евреях, арабах и прочих бесах в человеческом обличье. Под психологическим давлением с физическим пристрастием человек, обвиняемый в государственной измене, может признаться во всем, что от него требуют. В его голове невообразимо перемешиваются правда и вымысел, истина и ложь во спасение. Вспомним, кто из обвиняемых на московских процессах заявляет о своем раскаянии. Еще до ареста многие из них невольно уличают себя в разного рода уклонах от партийной линии и даже в связях с проклятыми троцкистами. В застенках их психику окончательно ломают, а самих убеждают в "революционной целесообразности" оказания помощи следствию, потому и звучит их раскаяние на суде стандартным ритуалом отмежевания от внутрипартийной оппозиции, отречения от себя и восхваления сталинской модели социализма. Вынужденные признать публичное покаяние своим гражданским долгом, они, как ими считается, приносят себя в жертву на алтарь революции. То есть продолжают надеяться на установленную ими власть, и такая их вера без оглядки оказывается сильнее чувства собственного достоинства в них. Длительное время лишенные нормального сна, затравленные, издерганные люди теряют контроль над собой и дают любое нужное следствию показание, лишь бы не померк последний шанс на выживание, если не их самих, то хотя бы ближайших родственников. Говорят, будто любую пытку или издевательство можно преодолеть постоянным видением в своем воображении виселицы, что ожидает в любом случае, признаешься или нет. Допускаю, в этом что-то есть.
Закончив свой спич, Штюбинг подъехал к письменному столу, взял сотовый телефон, попросил его извинить и выехал из кабинета. Минут через пять он вернулся и поинтересовался, на чем они остановились.
- Меня лично никто не пытал, - продолжил Алексей, сохраняя предмет разговора, - но я хорошо представляю себе, чем кадровые армейские командиры отличаются от функционеров партийно-государственного аппарата. Они не солдаты партии, они просто солдаты. Их мужество неординарно, партийная идеология и политическая целесообразность для них - терра инкогнита. У них одна идеология, одна логика и целесообразность - военные. Влияние среди них бывшего главнокомандующего Троцкого, хоть и чувствуется, но больше символически, хотя при нем, иногда при его содействии, начиналась их карьера.
- И тем не менее, - мягко прервал Штюбинг извиняющимся жестом, ложные обвинения в шпионаже накладываются нередко на нечто, имеющее под собой фактическую основу. В свое время я опросил массу свидетелей, переворошил кучу документов военной контрразведки и гестапо. На основании обнаруженного могу предположить, что люди из окружения Тухачевского лишь собирают силы и сторонников, но ещё не вырабатывают окончательного плана переворота. В разговорах по душам они поносят не только своего бездарного, отставшего от военных реалий министра обороны, но и верховного главнокомандующего не жалеют. В сущности, заговора нет, однако до его конкретной подготовки остается сделать всего лишь несколько шагов. Заговора нет, и это я могу подтвердить на основании документов РСХА. Что есть, так это некоторая договоренность сместить министра обороны Ворошилова, как препятствие на пути модернизации Красной Армии. В умах же контрразведчиков из НКВД господствует логика сталинская - если этого нельзя исключать, то это возможно, потому нужно нанести превентивный удар по всем тайным и явным "согласникам" с целью припугнуть остальных.
- Я вижу и другое гнусное в этом деле, - заметил Алексей, прервав собеседника извиняющимся жестом. - Признавшие вину "заговорщики" в письмах на имя вождя признают правоту решений суда, заверяют о своей преданности Сталину. На одном из таких писем покаяния он начертал: "Подлец и проститутка".
- Кто знает, Сталин, возможно, прав? Как вы считаете?
- Не знаю, но у меня лично эти командиры не вызывают симпатии, как и любые доносчики на своих же товарищей.
- Гут, зер гут! - одобрительно отозвался Штюбинг. - Я тоже не люблю отвлекающих версий, этаких фикций мозговой субстанции. Типа того, что в департаменте царской полиции якобы обнаружены документальные свидетельства об агентурном сотрудничестве Сталина с охранкой против своих же членов партии. Кстати, у меня есть копии этих материалов. Если хотите, могу вложить их в подборку, которую для вас готовлю. Решайте сами, туфта или нет. На мой взгляд, сделано неплохо, но туфта.
- Признателен вам, фон Штюбинг. И все же в вашем разборе, мне кажется, не достает одного элемента.
- Любопытно, какого?
- Того, что называется офицерской честью. Мне она представляется похожей чем-то на рыцарскую. Я имею в виду настолько особой, что может быть и не связанной напрямую с честностью. Для офицера мнение сослуживцев о нем многое значит, однако даже оскорбительное замечание в его адрес не очень трогает, если выражено с глазу на глаз. Вот когда это происходит публично, при людях, то нужно дать обидчику должный отпор и заставить принести извинение. Для подобных целей и придуман офицерский суд чести. Согласно рыцарскому кодексу поведения, за тяжким обвинением или в ответ на грубую шутку должна следовать апелляция к оружию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54