В конце концов художник убедил Нину Андреевну, что от ее непринужденности зависит успех всей работы, и она немного освоилась, старалась унять свою стыдливость и послушно замирала именно в той позе и с той улыбкой, которых добивался художник.
А Сосновский, работавший раньше совершенно спокойно с обнаженными натурщицами и забывавший, что перед ним - женщина, теперь при одном только взгляде на Нину Андреевну, лежавшую на траве в легком цветастом платье, волновался, как мальчишка.
Работа над картиной шла медленно. Временами художник откладывал кисть и подолгу не сводил глаз с Петровой. Ему виделось, как поднимается она с травы, подходит, обнимает своими тонкими и нежными, похожими на детские, руками его шею и говорит: "Юрий Николаевич, я давно знаю, что вы меня любите. Вы замечательный, необыкновенный человек, и я теперь понимаю вашу сложную, трудную, не согретую любовью и лаской жизнь..."
"А как же Петров?" - он находит в себе силы пошевелить губами.
"Петров? - невозмутимо переспрашивает Нина. - Разве вы не заметили, что я не люблю его? У него тяжелый характер. А вы - хороший, добрый".
Дальше все исчезало в сознании Сосновского в таком ярком свете, что он закрывал глаза и его начинало знобить.
Когда удавалось овладеть собой, он открывал глаза и снова видел Нину Андреевну, терпеливо полулежащую под яблонькой, и так же, как раньше, она была далеко от него, даже дальше, чем обычно. Стиснув зубы, он снова брался за кисть.
Были минуты, когда он еле сдерживал себя, ему так хотелось броситься к ней и целовать ее лицо, руки, шею...
Но вот ожили на картине ее ноги, бедра, высокая грудь, обрели естественную упругость мышцы лица, вспыхнули светом прекрасные глаза, заиграли улыбкою и словно зашевелились нежные губы.
И постепенно, по мере того как Нина Андреевна возникала на полотне, женщина, лежавшая едва ли не у ног Сосновского, словно утрачивала свое очарование, отодвигалась все дальше, превращаясь в его детище, в нечто родное, дочернее, художник побеждал в нем влюбленного, и он успокаивался.
Конечно же ему не хватило тех пяти-шести и даже десяти сеансов, о которых он просил Петрову. А поскольку и у Нины Андреевны не всегда было время для позирования, работа над картиной растянулась почти на все лето.
Несколько раз во время сеансов приходил на поляну и Иван Васильевич. Молча, стараясь не мешать художнику, наблюдал за его работой. По спокойному, равнодушному выражению лица Петрова нельзя было понять, нравится ему картина или нет.
Однажды, когда Нина Андреевна спросила его об этом, он улыбнулся и сказал: "Дураку неоконченную работу не показывают. Вот закончит товарищ художник свое дело, тогда и видно будет".
Когда картина была уже почти готова, Петров спросил Сосновского:
- А вы ее и выставлять будете?
- Если вы и Нина Андреевна не возражаете. Это, пожалуй, лучшее из того, что я написал.
- Пожалуйста, работа-то ваша, - сказал Петров.
- Спасибо. Но я ее не продам. Сколько бы ни предложили. Это полотно принадлежит не мне, а Нине Андреевне. Она вдохновила меня. И после выставки я подарю картину ей, то есть вам...
17
У Коваля не было ни возможностей, ни убедительных данных, а главное официальных прав для того, чтобы теперь, после суда, установившего виновность Сосновского и определившего ему меру наказания, снова возвратиться к делу об убийстве гражданки Петровой. Но после встречи с управляющим на даче и на рыбалке подполковник явственно ощутил: его беспокойство и неудовлетворенность расследованием дела усилились. И причиной этого не могла быть, конечно, одна только жалость к талантливому человеку - художнику Сосновскому.
...Коваль попросил отдел ГАИ под каким-нибудь благовидным предлогом вызвать водителя управляющего трестом "Артезианстрой". И словно случайно заглянул в кабинет автоинспектора именно тогда, когда там находился Костя, который с обычным для него хмурым видом односложно отвечал на вопросы капитана, придирчиво разглядывавшего его права.
Увидев подполковника, Костя встал и поздоровался.
- Здравствуйте, здравствуйте! - дружелюбно отозвался Коваль. - В гости к нам?
На лице водителя появилось удивление: всем известно, что сюда в гости не ходят. Но он промолчал.
Коваль вопросительно посмотрел на инспектора.
- Проверка документов, товарищ подполковник, - объяснил тот. - Ничего особенного.
Капитан быстро просмотрел удостоверение Кости, сверил его с какой-то учетной карточкой и сказал:
- Ну, вот и все. Только к документам аккуратнее относиться надо. А то совсем замусолили.
Коваль присел возле стола. Автоинспектор не спешил возвращать шоферу права.
Подполковник уже знал, что на рыбалке Петров рассказывал не о Косте: биография у Кости совсем другая, чем у того, кого управляющий назвал Андреем.
- Верните товарищу документы, - сказал Коваль капитану.
- Можно идти? - спросил Костя.
- Одну минуточку, - обратился к нему подполковник. - Воспользуюсь случаем. Скажите, пожалуйста, не приходилось ли вам куда-нибудь возить Нину Андреевну одну, без мужа?
Водитель какое-то время сосредоточенно смотрел на Коваля.
- Нет, - ответил он наконец. - Только с Иваном Васильевичем... - Он подумал еще секунду и повторил: - Нет, не припоминаю.
- На дачу, например, в Березовое?
Костя отрицательно покачал головой.
- А по городу? В магазин... На рынок... Ведь домашней работницы у них не было. Нина Андреевна покупала все сама?..
- Да, - кивнул Костя. - Сама. Но рынок-то рядом. Три остановки на трамвае. Трамваем и ездила.
- А оттуда, с полными руками, - тоже?
Костя не ответил.
- Не жалел, значит, Иван Васильевич свою жену? - заметил Коваль.
- Не знаю... Характер у Ивана Васильевича, конечно, не очень-то нежный. Но все тяжелое им домой привозили. Картошку, другие овощи, фрукты, арбузы и прочее. Да и сама Нина Андреевна разъезжать не любила. Не так, как другие жены начальников - только бы целый день машину служебную гонять.
- Понятно, - вздохнул Коваль. Ответы Кости развеяли те догадки, которые внезапно появились у него на рыбалке.
В тот же день, заново просматривая показания свидетеля на начальной стадии расследования, когда, кроме главной, существовали и другие версии убийства, Коваль обратил внимание на заявление, которое тогда, в мае, показалось абсурдным и ему, и Тищенко.
Один из жителей поселка Березовое показывал, что семнадцатого мая после двенадцати часов дня он видел, как из вагона пригородного поезда вышел Петров и направился к своей даче. Свидетель настаивал на своих показаниях, подчеркивая, что он еще удивился, увидев в руке управляющего старую плетеную корзинку, обшитую поверху материей. Видел он Петрова всего несколько секунд, потому что, выйдя из вагона, управляющий затерялся в толпе на платформе.
Подполковник проверил тогда расписание поездов. С пятнадцатого мая по летнему расписанию на полустанок Березовое электричка приходила в двенадцать часов двадцать минут. Но в двенадцать часов двадцать минут семнадцатого мая Иван Васильевич Петров проводил совещание у себя в тресте и там было более тридцати человек!
Алиби Петрова было доказано полностью. Не мог ведь один и тот же человек в одно и то же время проводить совещание в городе и выходить из вагона поезда в Березовом. И заявление свидетеля не было принято во внимание. Возможно, он перепутал дату или просто-напросто обознался и принял за Петрова какого-то другого человека.
Коваль перечитывал это заявление снова и снова. Смешно было подвергать сомнению алиби Петрова, но почему же все-таки свидетель уверенно настаивал на том, что видел его?
Подполковник решил еще раз пригласить к себе свидетеля.
...Сухонький, не по летам подвижной старичок с блестящими черными глазами-пуговками повторил свои показания: видел Петрова на платформе в Березовом тогда-то и во столько-то.
"Черт побери! - подумал подполковник. - Не призрак ли Петрова видел старик? А может быть, действительно человека, похожего на Петрова? Его двойника?"
И чем больше думал об этом Коваль, тем все сильнее начинала овладевать им мысль, что в деле об убийстве Нины Андреевны, кроме Сосновского и Петрова, должно быть еще одно действующее лицо. Кто-то третий!
Но кто же он и какова его роль?
- Каким показался вам в тот день Петров? - спросил подполковник свидетеля.
Старичок не понял вопроса.
- Не показалось ли вам что-нибудь необычным в облике Петрова, кроме старой плетеной корзины?
- Вроде бы нет...
- А может, все-таки это был не Петров?
- Да нет, Петров!
- Он был весел, спокоен или расстроен? Спешил или нет? Как был одет?
- Как одеты, говорите?.. - медленно переспросил старичок. - Так себе, плохо были одеты. Старый черный костюм... темная рубашка... И не расстроены, только вроде бы усталые какие-то... Я еще подумал: постарели управляющий. Хотя видел-то я их в лицо секунду какую-то...
- Почему же вы уверяете, что это был именно Петров, если видели его в лицо всего секунду?
- Я по походке их знаю. Идут, точно подпрыгивают. Я у дороги живу и люблю на прохожих смотреть. Управляющий, если не машиной подъезжают, то всегда мимо меня идут. У каждого человека походка своя: один уточкой плывет, другой, как журавль, вышагивает, третий бочком или вразвалочку, а управляющий только так - чуть-чуть пританцовывая. - И старичок встал, пытаясь изобразить походку Петрова. - Показалось мне, что постарели они. Давненько не видел. Зимой да весной нету их, до самых майских праздников на даче не показываются. И спина у них вроде бы за зиму ссутулилась. И вот еще, вспомнил! - обрадовался старичок. - На голове-то у них не шляпа была, как всегда, а кепка! И подумал я: начальник-то какой, большой человек, а вот приехали, наверно, своими руками дачу в порядок привести после зимы, подремонтировать...
Отпустив свидетеля, Коваль спрятал документы в сейф и поехал в "Артезианстрой".
Новое здание треста, находившееся почти в центре города, встретило его внушительной вывеской, золотые буквы которой сверкали на солнце и слепили глаза.
Коваль уже бывал здесь, и сейчас, как и в прошлый раз, на него произвела приятное впечатление деловая тишина. Даже арифмометры и пишущие машинки, казалось, стрекотали как-то приглушенно.
И в прошлый раз, и сейчас Коваль не мог избавиться от ощущения, что попал в идеально организованный мир, где царят железный порядок и безукоризненная четкость и где все покоряется единой воле.
В приемной управляющего были посетители. По их одежде и по обрывкам фраз подполковник заключил, что это съехались прорабы, вызванные с объектов. Входили в просторную приемную и работники управления. Говорили здесь вполголоса, почти шепотом.
- Товарищ Петров у себя? - спросил Коваль у девушки-секретарши.
- Вы откуда? - секретарша окинула его оценивающим взглядом. - Иван Васильевич занят.
Не ответив ей, Коваль открыл обитую черным дерматином дверь, потом вторую и увидел в глубине длинного кабинета за массивным столом управляющего трестом. Петров задумчиво смотрел в настежь распахнутое окно.
- К вам можно? - спросил подполковник, идя от двери к столу.
Петров повернул голову, узнав Коваля, поднялся навстречу и любезно произнес:
- Пожалуйста, - и указал Ковалю на кресло. - Какие-нибудь новости? спросил он, когда подполковник сел.
- Пока нет, - неопределенно ответил Коваль.
В кармане у него лежал найденный им обрывок фотографии, но... "Показать его никогда не будет поздно", - подумал подполковник.
Больше Петров не сказал ничего. Он и Коваль молча глянули друг другу в глаза, и подполковник понял, что управляющий не спросит о цели визита, а Петров увидел по глазам оперативника, что спрашивать не стоит, потому что прямого ответа он все равно не получит.
И между ними состоялся примерно такой безмолвный диалог: "Не понимаю, что вам еще от меня нужно, подполковник".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26