Это я для бодрости похихикиваю. Сам, когда впервые на седалище английского правозащитника взглянул, едва сознания не решился. А уж американочку они так уделали! Чуть не похудел после просмотра видеоматериалов - только за стол, а она перед глазами. Хуже диеты. И вообще - впечатление мрачное. На толчок, не поверишь, с опаской садился.
- Американка, англичанин - причем тут "Идущие"?
- Так они ж просто скопировали вдохновившее их дело! Делай как мы, делай вместе с нами! Мозгов много не надо.
- Не надо мозгов!? Для такого закрученного преступления? А как же они... - взревел Теофил и чуть было не ляпнул про совершенно непроясненную технику умерщвления жертв. Видать не посвятили помощника мэра в детали! Он только махнул рукой, зацепив блюдо с зеленью.
- Узнаю Фильку! - Николай отряхнул салфеткой веточки петрушки с солидного пиджака. - И надо же - встретились! Сидим вот, будто ничего и не было.
Однокашники переглянулись, Филя опустил глаза к тарелке. Напольные часы раскатисто отбили четыре гулких удара, напоминая о текучести времени.
- Семнадцать лет не виделись. Полагал, ты в каком-нибудь лицее про мертвые языки лабуду юным отморозкам впариваешь. В Зеленограде там или в Солнцево. Не знал, что тоже в Москву перебрался, - как-то сразу протрезвел Николай.
- Не перебрался я. Так в Люберах и проживаю, в бабкином доме. Царство ей небесное. Ту нашу двухкомнатную хату в пятиэтажке мамане оставил, она замуж вышла, а у нас с отчимом консенсус не сложился, - охотно вещал весело захмелевший Трошин.
- Сам-то в семейные отношения не вступил?
- Эх, у меня с этим делом такая лента Мебиуса завернулась... Окончил я филологическое отделение "педа" и остался в аспирантуре. Вел семинары по традициям фольклора и однажды чудесным летом махнул с группой своих учениц - особо пытливых девочек в глухие карельские леса обряды и обычаи у стариков выпытывать. Там кошмарная история вышла - едва под суд не загремел, из Института пришлось уйти.
- Ничто человеческое, значит, не чуждо пылкому Филимону, хмыкнул Николай, - да разве в таком бабьем омуте, как ты попал, моральные кодексы выдержишь? Акселераточки нынче отчаянные пошли. Ох и забавные, скажу тебе акселераточки! Был тут один конкурс - Мисс столица... - в голубых глазах Николая зажегся огонек мужского торжества и подкатила к горлу жажда высказаться. Но Трошин тяжко вздохнул и потянул одеяло на себя.
- Не о том я, Коляныч, не о том, старик... не знаю, как объяснить тебе, что бы шизиком меня не диагностировал... Блядки всякие не про мою душу, уж извини. В общем... там, в глухомани этой вековой и случилась у господина Трошина встреча с мистическим. Стал я вроде приобщенным.
- Девочка то хоть хорошенькая была, эта твоя Колдунья? - подмигнул покрасневший глаз друга. Филя не улыбнулся, лишь поднял печальные пшеничные ресницы и признался:
- Была девочка. Только не Колдунья, а Фея...
6
Спал темной февральской ночью микрорайон под название Марьино белый, уютный, тихий, как средиземноморское кладбище. Витали между корпусами напоминания о новогодних ирониях судьбы, о карболочной чистоте многокроватной больничной палаты. Спали высокие, длинные, приземистые блочные дома, все голубые в свете фонарей, посапывали за черными слепыми окнами, за тюлевыми шторами в надышенном тепле малогабариток домашние животные и разные люди - дети, подростки, граждане и гражданки - все сейчас похожие - разморенные сном, одетые ветхо, нежные и беспомощные как новорожденные или уходящие в смерть братья и сестры.
В кухне однокомнатной квартиры под крышей двенадцатиэтажной башни на разложенной софе спали двое - не пожилая ещё женщина - теплая, мягкая, с тяжелыми грудями под застиранным кружевцем ночной сорочки. В прилипших ко лбу завитушках нашли консенсус запахи персикового шампуня и жаренного лука, на щеках блестел питательный крем импортной липкой консистенции. В выемке надежного плеча Валентины Романовны (сорок два года, главбух домоуправления, вдова) покоилась голова Фили, сплошь покрытая разметанными волосами, так что и лицо не поймешь где.
Подвез его после ресторана на такси Коля, вовсе вроде даже не захмелевший, до квартиры посредством лифта поднял и ключ в скважину вставил. Легонько подтолкнул в открывшуюся дверь:
- Бывай, Моцарт.
Все это Филя ещё помнил. Дальше, собственно, помнить было нечего, сбросил охмелевший гуляка одежду на пол, хлебнул из крана хлорной воды и под бок к любимой женщине рухнул.
- Оброс, как терьер. Совсем без лица, - пробормотала та, сонно пробежав ладонью по его затылку. Валя привыкла к тому, что приходил Филя в самое разное время. Хотя он практически три года поживал у неё постоянно, но имел собственное жилье в Люберцах и времени скрывался там, после чего приносил Валентине Романовне исписанные листы и читал ей стихи глухим, равнодушным голосом - будто чужой. Совершенно без выражения и вроде обиженно.
Валентина в стихах не разбиралась, но серьезность натуры непьющего мужчины, младше её на восемь лет, оценить могла. К тому же по характеру отличалась она жалостливостью и заботливостью.
За стеной кухни, в комнате с лоджией изощренно храпела старая парализованная женщина - бывшая свекруха Валентины, сыны которой, то есть Валиного мужа, давно пристукнули по пьянке. Не со зла, а так, в ходе политической дискуссии трубой по теменной части двинули. А чем ещё выражать эмоции, если спор зашел между коллегами-слесарями по месту работы непосредственно в бойлерной? Случись такой спор, допустим, в магазине, в библиотеке или на заседании Госдумы, так и результат, наверно, другой был бы. И судьба вдовы по иному сложилась бы, окажись у свекрухи сосуды послабее - схоронила бы её Валентина честь по чести и зажила бы для себя в отдельной-то квартире! А тут - инсульт с параличом! В дом престарелых не сдашь же. Работать пришлось устроиться рядом, что бы постоянно домой бегать - за больной ухаживать. Собой совершенно заняться некогда и с мужичком свободным каши не сваришь. Филимон в спутники жизни не годится, ему иная стезя уготована. Даром, что Валька со школы в красавицах числилась, а у жизни улыбки не выманила. Так, половинчатое решение сплошной компромисс и весь интерес - в работе...
- Вот я ей и говорю, оплатите перерасчет за зимние месяцы, плюс отопление... А мусоропровод только инвалидам не считается... Какой она инвалид - жопу в столовке наела... - бормотала Валентина, продолжая осмысливать служебные проблемы не до конца погрузившимся в сон мозгом. Говорит: сын пионер, сильно пьющий... Врет. Нет теперь таких пионеров.
- Пионеры будут всегда, - не просыпаясь сформулировал тезис Филя. Потому что всегда нужно собирать лом. Куда ж его девать-то при такой инфляции?
- Заграницу толкнуть. Всю страну, ворюги, распродали. Шампунь сразу на пять тысяч подорожал. Плюс отопление... Заступиться за одинокую девочку некому, - хныкала она в подушку совсем по-девчачьи.
- Есть! Есть! Ты не спишь, Валь? - Филя встрепенулся, открыл глаза, приподнялся на локтях, заглядывая в жаркое лицо. Лицо не проявило признаков просыпания, а наоборот засопело размеренно и сладко.
- Ну спи, если спиться. Так даже лучше. Признаться я тебе должен в том, что знать тебе совершенно нельзя. Никому вообще нельзя - такой страшной важности дело. - Трошин устремил взгляд в окно, где между шторами в маковых букетах висела оперная луна. Запустил пятерни в волосы и отбросил назад спутанные спаниэлевые пряди. Лоб стал большой, а глаза без очков оказались не трогательными, а героическими и даже очень пылкими.
- Пришло мое время, пришло. Кто я сейчас, кто? Человечишко малюсенький, никому вовсе не ценный. Вот как миллионы сограждан, что сопят сейчас в спальных корпусах по всей России. И считают во сне расходы, и про заначку в три сотни вспоминают и ворюг клянут. А завтра снова поползут к норам в метро, как муравьи, чтобы делать весь день что-то никому не нужное. Или нужное в отрицательной степени... То есть - вредное! Не хочу так, Валюха, не могу! У меня вот здесь жжет... - Он потер ладонью грудину. - Не стенокардия это, Предназначение. Во многих оно зарыто, да так и не прорастет за всю жизнь, как зачахшее в засухе зерно. Поливать надо, волей своей, совестью неусыпной вскармливать... Знай, подруга моя, что сделал я сегодня свой выбор - шагнул с перепутья на дорожку темную, страшную. Потому что на камне написано - прямо пойдешь - свой мир спасешь... Всех Человеков, значит, не себя любимого... Прет на нас силища темная, неведомая... И предназначен остановить её я... один... я... Один... Сам...
Сонные веки сомкнулись и зашептали губы:
... Что бы стало мне стыдно
Что бы стало грешно
и завидно, обидно,
за родное говно.
Что бы Родину нашу
сделал я, зарыдав,
и милее и краше
всех соседних держав!
Что б сады расцветали
белым вешним огнем
как ни в чем не бывало
на Таймыре пустом,
там, в заснеженных далях,
за полночным окном,
где-то там на Ямале,
где-то в сердце моем...
Не заметил Филя, как склонилась к подушке его щека, затянуло смурной мутью пульсирующие в его сонном существе строки и увидел он себя, бредущего с палицей по выжженному, как Сахара, болоту с указателями "Таймыр-Ямал".
Оглянулся, а на распутье белый автомобиль с откинутой крышей боками лоснится, а из него торчит брюхатая фигура Николая Евсеевича и прощально рукой машет. Только не начальник он уже, а Колька-Пузан и футболка голубая, и галстук - все в пятнах фруктового мороженного. Три порции, съеденные у вокзала втихаря от товарищей.
- С тобой пойду! Меня возьми! - канючит Колька, гундося для жалобности. И в автомобиль свой импортный целиком заваливается....
7
... Филя всхлипнул, нырнул на более глубокий уровень сна и увидел школьный двор в пыли, майской нежной листве, пробитой наискось заходящим солнцем. В пятнистой тени две кучи лома - вопиюще несоразмерные. Гагаринцы переплюнули Тимуровцев - их добычу венчало сокровище - до самых обвешанных сережками ясеней задирал лапки проржавевший каркас грузовика. Он был похож на выеденного муравьями жука и наглядно посрамлял две ржавые батареи парового отопления и какой-то трубчатый хлам соперников... До подведения итогов соревнования оставалось сорок минут. Комиссии, состоящей из лысого пионервожатого в галстуке и нервной беременной завучихи с приплетенными косицами корзиночкой, вконец опостылел ломовый ритуал. Кто-то предложил подвести итоги досрочно - чего ждать-то при столь очевидном перевесе? Тем более, что проигравшей команде с очевидностью было на исход соревнования наплевать. Только дергался этот заводной Филька Трошин и куда-то тянул своего друга Евсеева - крупного, сонного переростка.
- За мной, Портос! - толкнул друга в мягкий бок Филя: - Мы их сейчас уделаем! Мигом смотаемся, я место одно знаю, во такие железяки валяются...
Выскользнув из школьного двора, они понеслись по переулкам городка, пересекли железнодорожные пути, пустыри, огороды. Перебрались через овраг и ещё долго шагали в лиловеющие сумерки перелеска, за которым торчали трубы давно не действующей фабрики. На её территории Филя надеялся обнаружить тяжеленную турбину или хотя бы мотки проволоки для транспортировки которых прихватил холщовую сумку с веревками. Пока бежали пацаны - пятиклашки к едва опушенному майской зеленью лесу, трубы фабрики становились все ниже и вскоре вообще исчезли как ориентир за внезапно поднявшимся угольным курганом.
- Мне домой надо. Я ещё уроки не делал, - плаксиво затянул Колька, бегать вообще не любивший. Он демонстративно опустился на камень и стащив сандалии, показал кровавые волдыри на пятках. - Во, производственная травма. Завтра разнесет в гангрену. В школу не пойду.
- Меня хоть не дури. Пятки ты вчера на физкультуре натер, а сейчас в лес идти боишься, - без вызова, но с глубоким сожалением сказал Филя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
- Американка, англичанин - причем тут "Идущие"?
- Так они ж просто скопировали вдохновившее их дело! Делай как мы, делай вместе с нами! Мозгов много не надо.
- Не надо мозгов!? Для такого закрученного преступления? А как же они... - взревел Теофил и чуть было не ляпнул про совершенно непроясненную технику умерщвления жертв. Видать не посвятили помощника мэра в детали! Он только махнул рукой, зацепив блюдо с зеленью.
- Узнаю Фильку! - Николай отряхнул салфеткой веточки петрушки с солидного пиджака. - И надо же - встретились! Сидим вот, будто ничего и не было.
Однокашники переглянулись, Филя опустил глаза к тарелке. Напольные часы раскатисто отбили четыре гулких удара, напоминая о текучести времени.
- Семнадцать лет не виделись. Полагал, ты в каком-нибудь лицее про мертвые языки лабуду юным отморозкам впариваешь. В Зеленограде там или в Солнцево. Не знал, что тоже в Москву перебрался, - как-то сразу протрезвел Николай.
- Не перебрался я. Так в Люберах и проживаю, в бабкином доме. Царство ей небесное. Ту нашу двухкомнатную хату в пятиэтажке мамане оставил, она замуж вышла, а у нас с отчимом консенсус не сложился, - охотно вещал весело захмелевший Трошин.
- Сам-то в семейные отношения не вступил?
- Эх, у меня с этим делом такая лента Мебиуса завернулась... Окончил я филологическое отделение "педа" и остался в аспирантуре. Вел семинары по традициям фольклора и однажды чудесным летом махнул с группой своих учениц - особо пытливых девочек в глухие карельские леса обряды и обычаи у стариков выпытывать. Там кошмарная история вышла - едва под суд не загремел, из Института пришлось уйти.
- Ничто человеческое, значит, не чуждо пылкому Филимону, хмыкнул Николай, - да разве в таком бабьем омуте, как ты попал, моральные кодексы выдержишь? Акселераточки нынче отчаянные пошли. Ох и забавные, скажу тебе акселераточки! Был тут один конкурс - Мисс столица... - в голубых глазах Николая зажегся огонек мужского торжества и подкатила к горлу жажда высказаться. Но Трошин тяжко вздохнул и потянул одеяло на себя.
- Не о том я, Коляныч, не о том, старик... не знаю, как объяснить тебе, что бы шизиком меня не диагностировал... Блядки всякие не про мою душу, уж извини. В общем... там, в глухомани этой вековой и случилась у господина Трошина встреча с мистическим. Стал я вроде приобщенным.
- Девочка то хоть хорошенькая была, эта твоя Колдунья? - подмигнул покрасневший глаз друга. Филя не улыбнулся, лишь поднял печальные пшеничные ресницы и признался:
- Была девочка. Только не Колдунья, а Фея...
6
Спал темной февральской ночью микрорайон под название Марьино белый, уютный, тихий, как средиземноморское кладбище. Витали между корпусами напоминания о новогодних ирониях судьбы, о карболочной чистоте многокроватной больничной палаты. Спали высокие, длинные, приземистые блочные дома, все голубые в свете фонарей, посапывали за черными слепыми окнами, за тюлевыми шторами в надышенном тепле малогабариток домашние животные и разные люди - дети, подростки, граждане и гражданки - все сейчас похожие - разморенные сном, одетые ветхо, нежные и беспомощные как новорожденные или уходящие в смерть братья и сестры.
В кухне однокомнатной квартиры под крышей двенадцатиэтажной башни на разложенной софе спали двое - не пожилая ещё женщина - теплая, мягкая, с тяжелыми грудями под застиранным кружевцем ночной сорочки. В прилипших ко лбу завитушках нашли консенсус запахи персикового шампуня и жаренного лука, на щеках блестел питательный крем импортной липкой консистенции. В выемке надежного плеча Валентины Романовны (сорок два года, главбух домоуправления, вдова) покоилась голова Фили, сплошь покрытая разметанными волосами, так что и лицо не поймешь где.
Подвез его после ресторана на такси Коля, вовсе вроде даже не захмелевший, до квартиры посредством лифта поднял и ключ в скважину вставил. Легонько подтолкнул в открывшуюся дверь:
- Бывай, Моцарт.
Все это Филя ещё помнил. Дальше, собственно, помнить было нечего, сбросил охмелевший гуляка одежду на пол, хлебнул из крана хлорной воды и под бок к любимой женщине рухнул.
- Оброс, как терьер. Совсем без лица, - пробормотала та, сонно пробежав ладонью по его затылку. Валя привыкла к тому, что приходил Филя в самое разное время. Хотя он практически три года поживал у неё постоянно, но имел собственное жилье в Люберцах и времени скрывался там, после чего приносил Валентине Романовне исписанные листы и читал ей стихи глухим, равнодушным голосом - будто чужой. Совершенно без выражения и вроде обиженно.
Валентина в стихах не разбиралась, но серьезность натуры непьющего мужчины, младше её на восемь лет, оценить могла. К тому же по характеру отличалась она жалостливостью и заботливостью.
За стеной кухни, в комнате с лоджией изощренно храпела старая парализованная женщина - бывшая свекруха Валентины, сыны которой, то есть Валиного мужа, давно пристукнули по пьянке. Не со зла, а так, в ходе политической дискуссии трубой по теменной части двинули. А чем ещё выражать эмоции, если спор зашел между коллегами-слесарями по месту работы непосредственно в бойлерной? Случись такой спор, допустим, в магазине, в библиотеке или на заседании Госдумы, так и результат, наверно, другой был бы. И судьба вдовы по иному сложилась бы, окажись у свекрухи сосуды послабее - схоронила бы её Валентина честь по чести и зажила бы для себя в отдельной-то квартире! А тут - инсульт с параличом! В дом престарелых не сдашь же. Работать пришлось устроиться рядом, что бы постоянно домой бегать - за больной ухаживать. Собой совершенно заняться некогда и с мужичком свободным каши не сваришь. Филимон в спутники жизни не годится, ему иная стезя уготована. Даром, что Валька со школы в красавицах числилась, а у жизни улыбки не выманила. Так, половинчатое решение сплошной компромисс и весь интерес - в работе...
- Вот я ей и говорю, оплатите перерасчет за зимние месяцы, плюс отопление... А мусоропровод только инвалидам не считается... Какой она инвалид - жопу в столовке наела... - бормотала Валентина, продолжая осмысливать служебные проблемы не до конца погрузившимся в сон мозгом. Говорит: сын пионер, сильно пьющий... Врет. Нет теперь таких пионеров.
- Пионеры будут всегда, - не просыпаясь сформулировал тезис Филя. Потому что всегда нужно собирать лом. Куда ж его девать-то при такой инфляции?
- Заграницу толкнуть. Всю страну, ворюги, распродали. Шампунь сразу на пять тысяч подорожал. Плюс отопление... Заступиться за одинокую девочку некому, - хныкала она в подушку совсем по-девчачьи.
- Есть! Есть! Ты не спишь, Валь? - Филя встрепенулся, открыл глаза, приподнялся на локтях, заглядывая в жаркое лицо. Лицо не проявило признаков просыпания, а наоборот засопело размеренно и сладко.
- Ну спи, если спиться. Так даже лучше. Признаться я тебе должен в том, что знать тебе совершенно нельзя. Никому вообще нельзя - такой страшной важности дело. - Трошин устремил взгляд в окно, где между шторами в маковых букетах висела оперная луна. Запустил пятерни в волосы и отбросил назад спутанные спаниэлевые пряди. Лоб стал большой, а глаза без очков оказались не трогательными, а героическими и даже очень пылкими.
- Пришло мое время, пришло. Кто я сейчас, кто? Человечишко малюсенький, никому вовсе не ценный. Вот как миллионы сограждан, что сопят сейчас в спальных корпусах по всей России. И считают во сне расходы, и про заначку в три сотни вспоминают и ворюг клянут. А завтра снова поползут к норам в метро, как муравьи, чтобы делать весь день что-то никому не нужное. Или нужное в отрицательной степени... То есть - вредное! Не хочу так, Валюха, не могу! У меня вот здесь жжет... - Он потер ладонью грудину. - Не стенокардия это, Предназначение. Во многих оно зарыто, да так и не прорастет за всю жизнь, как зачахшее в засухе зерно. Поливать надо, волей своей, совестью неусыпной вскармливать... Знай, подруга моя, что сделал я сегодня свой выбор - шагнул с перепутья на дорожку темную, страшную. Потому что на камне написано - прямо пойдешь - свой мир спасешь... Всех Человеков, значит, не себя любимого... Прет на нас силища темная, неведомая... И предназначен остановить её я... один... я... Один... Сам...
Сонные веки сомкнулись и зашептали губы:
... Что бы стало мне стыдно
Что бы стало грешно
и завидно, обидно,
за родное говно.
Что бы Родину нашу
сделал я, зарыдав,
и милее и краше
всех соседних держав!
Что б сады расцветали
белым вешним огнем
как ни в чем не бывало
на Таймыре пустом,
там, в заснеженных далях,
за полночным окном,
где-то там на Ямале,
где-то в сердце моем...
Не заметил Филя, как склонилась к подушке его щека, затянуло смурной мутью пульсирующие в его сонном существе строки и увидел он себя, бредущего с палицей по выжженному, как Сахара, болоту с указателями "Таймыр-Ямал".
Оглянулся, а на распутье белый автомобиль с откинутой крышей боками лоснится, а из него торчит брюхатая фигура Николая Евсеевича и прощально рукой машет. Только не начальник он уже, а Колька-Пузан и футболка голубая, и галстук - все в пятнах фруктового мороженного. Три порции, съеденные у вокзала втихаря от товарищей.
- С тобой пойду! Меня возьми! - канючит Колька, гундося для жалобности. И в автомобиль свой импортный целиком заваливается....
7
... Филя всхлипнул, нырнул на более глубокий уровень сна и увидел школьный двор в пыли, майской нежной листве, пробитой наискось заходящим солнцем. В пятнистой тени две кучи лома - вопиюще несоразмерные. Гагаринцы переплюнули Тимуровцев - их добычу венчало сокровище - до самых обвешанных сережками ясеней задирал лапки проржавевший каркас грузовика. Он был похож на выеденного муравьями жука и наглядно посрамлял две ржавые батареи парового отопления и какой-то трубчатый хлам соперников... До подведения итогов соревнования оставалось сорок минут. Комиссии, состоящей из лысого пионервожатого в галстуке и нервной беременной завучихи с приплетенными косицами корзиночкой, вконец опостылел ломовый ритуал. Кто-то предложил подвести итоги досрочно - чего ждать-то при столь очевидном перевесе? Тем более, что проигравшей команде с очевидностью было на исход соревнования наплевать. Только дергался этот заводной Филька Трошин и куда-то тянул своего друга Евсеева - крупного, сонного переростка.
- За мной, Портос! - толкнул друга в мягкий бок Филя: - Мы их сейчас уделаем! Мигом смотаемся, я место одно знаю, во такие железяки валяются...
Выскользнув из школьного двора, они понеслись по переулкам городка, пересекли железнодорожные пути, пустыри, огороды. Перебрались через овраг и ещё долго шагали в лиловеющие сумерки перелеска, за которым торчали трубы давно не действующей фабрики. На её территории Филя надеялся обнаружить тяжеленную турбину или хотя бы мотки проволоки для транспортировки которых прихватил холщовую сумку с веревками. Пока бежали пацаны - пятиклашки к едва опушенному майской зеленью лесу, трубы фабрики становились все ниже и вскоре вообще исчезли как ориентир за внезапно поднявшимся угольным курганом.
- Мне домой надо. Я ещё уроки не делал, - плаксиво затянул Колька, бегать вообще не любивший. Он демонстративно опустился на камень и стащив сандалии, показал кровавые волдыри на пятках. - Во, производственная травма. Завтра разнесет в гангрену. В школу не пойду.
- Меня хоть не дури. Пятки ты вчера на физкультуре натер, а сейчас в лес идти боишься, - без вызова, но с глубоким сожалением сказал Филя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41