Помреж еще раз вызвал щекастого дружка, попросил позвонить по
названному телефону, чтоб прибыла подмога. Дружок отказался, объяснив, что
автомат у всех на виду, а в конторе телефон сломался. Помреж смекнул:
врет! В наглую! Что ж в конторе один аппарат? Не хочет впутываться,
трусит, хотя кто ж прознает про единственный звонок, всего-то минутный.
Могло статься, что дружок в сговоре с загонщиками. Помреж в жизни все
допускал, друзья штука не надежная: годами гуляют да пьют вместе,
братаются по всем праздникам и непраздникам, а выпадает миг и... сдадут с
потрохами, то ли из выгоды, а случается и не за понюх табаку, из чистой
любви к чужому лиху.
И еще одно обстоятельство резануло Ваську, всегда думал, успеет - как
и многие - а дошло до дела и времени в обрез. Сын имелся у Помрежа, и как
раз вспомнился из-за марок, да из-за наследника официанта; часто Помреж
уговаривал да внушал себе: составь завещание! Мало ли что с живым
человеком может приключиться, чтоб мальчонке все отошло, может, припомнит
когда Помрежа? И не думал, что припоминание это важно, а оказывается, все
имеет значение. Да, отказался! Да, не помогал! Такая жизнь, подрастет
поймет - а все же в судный час все, ради чего жил, все, что насобирал по
крохам, сбил в сметанный ком, все по закону отпишет сыну. Выходит, если
северные его порешат, по его прикидкам такого расчета у рыжего да лысого,
да их управителей никак нет, а на поверку разве проникнешь в чужие головы,
не успеет последнюю волю записать. Может пугануть хотят Фердуеву не на
шутку: вот глянь, средь бела-бела дня и не пацана сопливого, а умудренного
бойца спровадили к праотцам и все шито-крыто, все целы, а человека нет,
как не было. Сдунули, будто пуховую голову одуванчика. Не дурное
назидание, иногда бодрит упрямых да еще как, если все провернуть быстро,
без лишней канители. Огулять жутким событием - исчез человек - и... снова
затаиться, мол, сама думай далеко ли мы готовы зайти или поостережемся.
А если попросить насчет завещания? Засмеют расправщики, да и время,
время, где взять: нотариусы, печати, бумаги, сборы и черт его знает еще
что...
Брюнетку развезло, блондинка чем могла утешала напарницу, выказывая
всяческое расположение: тормошила, утирала, пощипывала...
Вот поди ж, Помреж ткнул вилку в прозрачность семужьей теши, вроде
никудышные девки, а одна за другую горой и не прикидывается, последнее
готова отдать, чтоб товарку взбодрить, а чуть что, с нее же норовит лишнюю
десятку урвать. Мол, Маня, купи привозное, от себя отрываю, из бутика, где
одевается дочь итальянского премьера, вот те крест! И половина жен членов
парламента. Васька скользнул безучастным взором по милицейской форме
сержантика, забредшего с улицы погреться и напускающего на себя вид
чрезвычайный, будто носителем наиважнейшей гостайны выступал в миг
внедрения под низкие потолки пивного заведения к жующим, валяющим дурака,
обмысливающим каждый свое, массам.
Может скандал учинить, дать в морду ни с того ни с сего, хоть вот
ближайшему лейтенантику-летчику, заварится свора, глядишь Помрежа
отволокут в отделение, вроде пламя и сбито, хоть на время. Трепать-то
легко, хоженый вариант да и не бесспорный, особенно обидно, если менты
взъярятся, а северяне и не имели ничего против Помрежа, может плевый
вопросик желали запустить и отвалить с миром. Показная выходка себя не
оправдывала. Маета. Васька обратил взор на девок.
- Приглашаю к себе... на ликер и все такое.
Девки икнули и кивнули разом, будто заводные куклы. Помреж поразился
гладкости их кожи, еще только поджидающей морщин и одинаковому блеску глаз
- все видевших и все готовых увидеть.
Все трое поднялись. Северяне проводили Помрежа и бабье охранение
взглядом настороженным, лысый ринулся вдогонку, прихватил Помрежа за
спину, потянул свитер на себя.
- Порвешь, черт! - озлился Помреж.
- Не боись, новый куплю. - Лысый шире Помрежа вдвое, шеей природа
мордоворота не побаловала, круглый шар головы почти без волос, не считая
достопамятного островка, издевательски напоминающего о былом волосяном
буйстве, точь-в-точь походил на желтоватый мяч и, похоже, просил, чтоб
нога в бутсах шибанула прямо по центру.
Милиционер крутился в двух шагах. Девки, привычные к мордобоям, не
торопясь подперли стены в ожидании представления: день задался,
пожрали-попили с халявным размахом, вечер и не родился, подманивая
грядущими возможностями, а тут еще мужики удила закусили.
Лысый оттащил Помрежа к стойке, отделяющей подремывающего
гардеробщика, неожиданно дружески шепнул:
- Мы ее не трогали.
- Кого? - не понял Васька.
- Хозяйку твою... Фердуеву. - Лысый, выяснилось, и улыбаться умел. -
С чего ей дурно стало? - Пожал плечами, тронул перстом волосяной островок.
Помреж прокрутил события вчерашнего дня: получалось его искали, чтоб
оправдаться? Но то, что Фердуева пребывала не в себе, Васька видел
собственными глазами, что скрутило ее до выплеска желчи, тоже видел, сам
держал хозяйку на руках, платок извел любимый, с монограммой-вензелем в
уголке, подарок Лильки Нос, вытащила сучонка платок из кармана
иноземельного вздыхателя.
Лысый расценил молчание Помрежа, как недоверие, а может скрытую
угрозу.
- Ваши могут подумать, что мы того... а мы ничего, поговорили и
только. Что, поговорить нельзя?
Помреж едва не расхохотался, еще вздумал отходить-скрываться по
коридорам, еще умолял щекастого дружка-пиворазливалу помочь - пара-то
рыжий да лысый вполне серьезная - а разрешилось все пшиком, тьфу! Тут уж
Помреж овладел событиями полностью, решил поманежить лысого
безответностью.
Девки с нарастающим разочарованием следили за мужиками, надежда на
драку таяла, обидно, не каждый день выпадает, к тому же настроились.
Лысый тронул Помрежа за вырез свитера, заботливо поправил ворот
рубахи, тихо зашевелил розовыми валиками потрескавших посредине губ:
- Понял? Ничего такого... а то ваши сдуру полезут в бутылку. Нам это
ни к чему.
- А "Белград"? - нашелся Васька, пусть, гад, принесет извинения по
полной программе.
Лысый закатил зенки: чего они, сговорились? Фердуева про "Белград",
этот туда же. Лысый допускал, что не в курсе, что его не посвятили в
предночную баталию у ресторана. Лысого призвали исчерпать вчерашнее
недоразумение, потому что Мишка Шурф после разговора с Помрежем и другими
двумя-тремя из Фердуевских соединений, отзвонил северным и предостерег: по
впечатлению Васьки Помрежа к Фердуевой вчера применили физическое
воздействие, непонятно, какое, да и зачем? Достаточно было видеть, что
творилось с хозяйкой у кирпичной стены.
Помреж наконец возликовал без оглядки: чего страхов напустил, чего
изводил себя три часа кряду? Нервы в распыл! Не учуешь где и растерял,
накачал себя ужасами да видениями кровавых побоищ под завязку - тож
случалось, но редко - деньгами большинство проблем разрешалось, до крови,
хоть кто, старались не доводить. Из зала выбрался рыжий, приблизился к
дружку. Лысый рапортовал:
- Порядок. Сговорились. Так совпало, что мадам дурно стало, что ж
теперь серьезным, деловым людям воду мутить да зубы друг дружке
пересчитывать?
Помреж потупился, наконец, немногословным учителем-придирой глянул на
костоломов.
- Значитца так. Касательно вчерашнего некоторая ясность возникла,
хотя еще обговорю детали с хозяйкой. А "Белград" на вас висит, козлы, как
сопля на краю урны.
Лысый и рыжий имели четкие инструкции - в столкновение не вступать,
стерпели и козлов и соплю, развернулись и зашагали в зал.
Девицы бросились к Помрежу, повисли с обеих сторон: мужик! Чего
говорить, один так отчесал двоих громил, будто продавщица гастрономии
униженно выпрашивающего еще один батон синезеленой колбаски.
Помреж вывел девок к машине, усадил, прикинув, на кой черт теперь-то
они сдались, но растревоженная душа, возбуждение, подогретое страхом, не
терпели одиночества: пусть, покуражусь для снятия напряга и вышвырну, а
может еще чего учиню, народец подготовленный, верхне-нижнее образование.
Ехал медленно, казалось в зеркальце заднего вида машина одна и та же,
то высунет нос, то скроется в потоке, то объявится вновь. Васька
размягчался от вливания в уши щебетания девиц, тепло разливалось по телу,
будто с мороза стакашик водерсона опрокинул.
Только подъехали к дому, как сзади, почти ткнув тяжелый от пива
помрежевский багажник, замерла машина - та самая. Помреж вцепился в руль и
пожалел, что стекла не бронированные, а в ящике для перчаток не воняет
смазкой наган.
Фердуева грызла себя, что не врубила глазок, опять же, по увещеванию
дверщика: талдычил, что дырка лишняя в двери все одно, что на капроне,
угроза неприступности. Поверила Нина Пантелеевна, теперь колотилась, да
что проку? Стала сдвигать задвижки, надеясь, что три толстые цепи одна над
другой, почти якорные, выдержат, в случае чего, рывок с лестничной клетки.
Наташка Дрын! Стоит, таращится, дуреха.
Фердуева сбросила цепочки, отчитала Наташку за молчание, завсекцией
уверяла, что не слышала ни звука и что у нее толстая шапка, а в подъезде
тявкала псина и вроде лифт тащился, сминая скрежетом членораздельную речь.
Фердуеву раздражало, когда Наташка начинала бухтеть, к тому же
цветущая рожа Дрынихи издевательски напоминала о предстоящих хлопотах в
части борьбы с нечистой работой мастера-дверщика, и пышущая здоровьем
Наташка ярила еще и тем, что нет и нет ее неделями, а в самый неподходящий
момент заявляется и сияет румяными щечками с холода ли, от естества - не
разберешь.
Фердуева поведала Наташке о своих бабьих бедах, а завершив признание,
пожалела: и дернула нечистая за язык: ну поохала Наташка, попричитала,
покрякала про участь нелегкую, женскую, прошлась вскользь по мужикам, даже
Пачкуна - разлюбезного дона Агильяра - краем задела, ну и что? А глазенки
сверкают, радуется, что не с ней, что свободна и чиста, а вот Фердуевой
предстоит муторное, занимающее время, отвлекающее от дел и гулянок.
Наташка Дрын, прихлебывая чай, вовсе другим терзалась: три года с
Пачкуном или около того и ни разу, ни разу... подозрительно, хорошо если
дон Агильяр пуст по производительной части, а если Наташка не плодоносна,
тогда что?
Повторили еще по чашке и только тогда Фердуева напомнила себе: чего
Наташка притащилась? Не с визитом же вежливости, раз ничего не продает и
не покупает.
Наташка явилась подстраховаться: Фердуева имела неограниченное
влияние на Светку Приманку, могла поднажать, прикрикнуть, чтоб у Приманки
и в мыслях не торкнулось водить за нос Наташку в банную субботу.
Дурасников, если не встретит Светку, не заграбастает младые телеса, решит,
что и завсекцией, и Пачкун вытянули его для обработки, для устроения
собственных делишек, а вовсе не желая рукотворно способствовать мужскому
счастью Дурасникова. Дрыниха канючила про неуправляемость Светки, про
вечные опоздания, приключения, объяснения, необязательность, смахивающие
на откровенное наплевательство.
Фердуева не перебивала: суббота... баня... попариться... - может,
тогда не понадобится чистка? Жар, случается, отрывает плод от места, к
тому же, Светка должна Фердуевой, Мишка Шурф замаялся выбивать, слышно
только одно - вот-вот! Завтра! Еще денек-другой! Фердуеву роль
ожидательницы не грела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
названному телефону, чтоб прибыла подмога. Дружок отказался, объяснив, что
автомат у всех на виду, а в конторе телефон сломался. Помреж смекнул:
врет! В наглую! Что ж в конторе один аппарат? Не хочет впутываться,
трусит, хотя кто ж прознает про единственный звонок, всего-то минутный.
Могло статься, что дружок в сговоре с загонщиками. Помреж в жизни все
допускал, друзья штука не надежная: годами гуляют да пьют вместе,
братаются по всем праздникам и непраздникам, а выпадает миг и... сдадут с
потрохами, то ли из выгоды, а случается и не за понюх табаку, из чистой
любви к чужому лиху.
И еще одно обстоятельство резануло Ваську, всегда думал, успеет - как
и многие - а дошло до дела и времени в обрез. Сын имелся у Помрежа, и как
раз вспомнился из-за марок, да из-за наследника официанта; часто Помреж
уговаривал да внушал себе: составь завещание! Мало ли что с живым
человеком может приключиться, чтоб мальчонке все отошло, может, припомнит
когда Помрежа? И не думал, что припоминание это важно, а оказывается, все
имеет значение. Да, отказался! Да, не помогал! Такая жизнь, подрастет
поймет - а все же в судный час все, ради чего жил, все, что насобирал по
крохам, сбил в сметанный ком, все по закону отпишет сыну. Выходит, если
северные его порешат, по его прикидкам такого расчета у рыжего да лысого,
да их управителей никак нет, а на поверку разве проникнешь в чужие головы,
не успеет последнюю волю записать. Может пугануть хотят Фердуеву не на
шутку: вот глянь, средь бела-бела дня и не пацана сопливого, а умудренного
бойца спровадили к праотцам и все шито-крыто, все целы, а человека нет,
как не было. Сдунули, будто пуховую голову одуванчика. Не дурное
назидание, иногда бодрит упрямых да еще как, если все провернуть быстро,
без лишней канители. Огулять жутким событием - исчез человек - и... снова
затаиться, мол, сама думай далеко ли мы готовы зайти или поостережемся.
А если попросить насчет завещания? Засмеют расправщики, да и время,
время, где взять: нотариусы, печати, бумаги, сборы и черт его знает еще
что...
Брюнетку развезло, блондинка чем могла утешала напарницу, выказывая
всяческое расположение: тормошила, утирала, пощипывала...
Вот поди ж, Помреж ткнул вилку в прозрачность семужьей теши, вроде
никудышные девки, а одна за другую горой и не прикидывается, последнее
готова отдать, чтоб товарку взбодрить, а чуть что, с нее же норовит лишнюю
десятку урвать. Мол, Маня, купи привозное, от себя отрываю, из бутика, где
одевается дочь итальянского премьера, вот те крест! И половина жен членов
парламента. Васька скользнул безучастным взором по милицейской форме
сержантика, забредшего с улицы погреться и напускающего на себя вид
чрезвычайный, будто носителем наиважнейшей гостайны выступал в миг
внедрения под низкие потолки пивного заведения к жующим, валяющим дурака,
обмысливающим каждый свое, массам.
Может скандал учинить, дать в морду ни с того ни с сего, хоть вот
ближайшему лейтенантику-летчику, заварится свора, глядишь Помрежа
отволокут в отделение, вроде пламя и сбито, хоть на время. Трепать-то
легко, хоженый вариант да и не бесспорный, особенно обидно, если менты
взъярятся, а северяне и не имели ничего против Помрежа, может плевый
вопросик желали запустить и отвалить с миром. Показная выходка себя не
оправдывала. Маета. Васька обратил взор на девок.
- Приглашаю к себе... на ликер и все такое.
Девки икнули и кивнули разом, будто заводные куклы. Помреж поразился
гладкости их кожи, еще только поджидающей морщин и одинаковому блеску глаз
- все видевших и все готовых увидеть.
Все трое поднялись. Северяне проводили Помрежа и бабье охранение
взглядом настороженным, лысый ринулся вдогонку, прихватил Помрежа за
спину, потянул свитер на себя.
- Порвешь, черт! - озлился Помреж.
- Не боись, новый куплю. - Лысый шире Помрежа вдвое, шеей природа
мордоворота не побаловала, круглый шар головы почти без волос, не считая
достопамятного островка, издевательски напоминающего о былом волосяном
буйстве, точь-в-точь походил на желтоватый мяч и, похоже, просил, чтоб
нога в бутсах шибанула прямо по центру.
Милиционер крутился в двух шагах. Девки, привычные к мордобоям, не
торопясь подперли стены в ожидании представления: день задался,
пожрали-попили с халявным размахом, вечер и не родился, подманивая
грядущими возможностями, а тут еще мужики удила закусили.
Лысый оттащил Помрежа к стойке, отделяющей подремывающего
гардеробщика, неожиданно дружески шепнул:
- Мы ее не трогали.
- Кого? - не понял Васька.
- Хозяйку твою... Фердуеву. - Лысый, выяснилось, и улыбаться умел. -
С чего ей дурно стало? - Пожал плечами, тронул перстом волосяной островок.
Помреж прокрутил события вчерашнего дня: получалось его искали, чтоб
оправдаться? Но то, что Фердуева пребывала не в себе, Васька видел
собственными глазами, что скрутило ее до выплеска желчи, тоже видел, сам
держал хозяйку на руках, платок извел любимый, с монограммой-вензелем в
уголке, подарок Лильки Нос, вытащила сучонка платок из кармана
иноземельного вздыхателя.
Лысый расценил молчание Помрежа, как недоверие, а может скрытую
угрозу.
- Ваши могут подумать, что мы того... а мы ничего, поговорили и
только. Что, поговорить нельзя?
Помреж едва не расхохотался, еще вздумал отходить-скрываться по
коридорам, еще умолял щекастого дружка-пиворазливалу помочь - пара-то
рыжий да лысый вполне серьезная - а разрешилось все пшиком, тьфу! Тут уж
Помреж овладел событиями полностью, решил поманежить лысого
безответностью.
Девки с нарастающим разочарованием следили за мужиками, надежда на
драку таяла, обидно, не каждый день выпадает, к тому же настроились.
Лысый тронул Помрежа за вырез свитера, заботливо поправил ворот
рубахи, тихо зашевелил розовыми валиками потрескавших посредине губ:
- Понял? Ничего такого... а то ваши сдуру полезут в бутылку. Нам это
ни к чему.
- А "Белград"? - нашелся Васька, пусть, гад, принесет извинения по
полной программе.
Лысый закатил зенки: чего они, сговорились? Фердуева про "Белград",
этот туда же. Лысый допускал, что не в курсе, что его не посвятили в
предночную баталию у ресторана. Лысого призвали исчерпать вчерашнее
недоразумение, потому что Мишка Шурф после разговора с Помрежем и другими
двумя-тремя из Фердуевских соединений, отзвонил северным и предостерег: по
впечатлению Васьки Помрежа к Фердуевой вчера применили физическое
воздействие, непонятно, какое, да и зачем? Достаточно было видеть, что
творилось с хозяйкой у кирпичной стены.
Помреж наконец возликовал без оглядки: чего страхов напустил, чего
изводил себя три часа кряду? Нервы в распыл! Не учуешь где и растерял,
накачал себя ужасами да видениями кровавых побоищ под завязку - тож
случалось, но редко - деньгами большинство проблем разрешалось, до крови,
хоть кто, старались не доводить. Из зала выбрался рыжий, приблизился к
дружку. Лысый рапортовал:
- Порядок. Сговорились. Так совпало, что мадам дурно стало, что ж
теперь серьезным, деловым людям воду мутить да зубы друг дружке
пересчитывать?
Помреж потупился, наконец, немногословным учителем-придирой глянул на
костоломов.
- Значитца так. Касательно вчерашнего некоторая ясность возникла,
хотя еще обговорю детали с хозяйкой. А "Белград" на вас висит, козлы, как
сопля на краю урны.
Лысый и рыжий имели четкие инструкции - в столкновение не вступать,
стерпели и козлов и соплю, развернулись и зашагали в зал.
Девицы бросились к Помрежу, повисли с обеих сторон: мужик! Чего
говорить, один так отчесал двоих громил, будто продавщица гастрономии
униженно выпрашивающего еще один батон синезеленой колбаски.
Помреж вывел девок к машине, усадил, прикинув, на кой черт теперь-то
они сдались, но растревоженная душа, возбуждение, подогретое страхом, не
терпели одиночества: пусть, покуражусь для снятия напряга и вышвырну, а
может еще чего учиню, народец подготовленный, верхне-нижнее образование.
Ехал медленно, казалось в зеркальце заднего вида машина одна и та же,
то высунет нос, то скроется в потоке, то объявится вновь. Васька
размягчался от вливания в уши щебетания девиц, тепло разливалось по телу,
будто с мороза стакашик водерсона опрокинул.
Только подъехали к дому, как сзади, почти ткнув тяжелый от пива
помрежевский багажник, замерла машина - та самая. Помреж вцепился в руль и
пожалел, что стекла не бронированные, а в ящике для перчаток не воняет
смазкой наган.
Фердуева грызла себя, что не врубила глазок, опять же, по увещеванию
дверщика: талдычил, что дырка лишняя в двери все одно, что на капроне,
угроза неприступности. Поверила Нина Пантелеевна, теперь колотилась, да
что проку? Стала сдвигать задвижки, надеясь, что три толстые цепи одна над
другой, почти якорные, выдержат, в случае чего, рывок с лестничной клетки.
Наташка Дрын! Стоит, таращится, дуреха.
Фердуева сбросила цепочки, отчитала Наташку за молчание, завсекцией
уверяла, что не слышала ни звука и что у нее толстая шапка, а в подъезде
тявкала псина и вроде лифт тащился, сминая скрежетом членораздельную речь.
Фердуеву раздражало, когда Наташка начинала бухтеть, к тому же
цветущая рожа Дрынихи издевательски напоминала о предстоящих хлопотах в
части борьбы с нечистой работой мастера-дверщика, и пышущая здоровьем
Наташка ярила еще и тем, что нет и нет ее неделями, а в самый неподходящий
момент заявляется и сияет румяными щечками с холода ли, от естества - не
разберешь.
Фердуева поведала Наташке о своих бабьих бедах, а завершив признание,
пожалела: и дернула нечистая за язык: ну поохала Наташка, попричитала,
покрякала про участь нелегкую, женскую, прошлась вскользь по мужикам, даже
Пачкуна - разлюбезного дона Агильяра - краем задела, ну и что? А глазенки
сверкают, радуется, что не с ней, что свободна и чиста, а вот Фердуевой
предстоит муторное, занимающее время, отвлекающее от дел и гулянок.
Наташка Дрын, прихлебывая чай, вовсе другим терзалась: три года с
Пачкуном или около того и ни разу, ни разу... подозрительно, хорошо если
дон Агильяр пуст по производительной части, а если Наташка не плодоносна,
тогда что?
Повторили еще по чашке и только тогда Фердуева напомнила себе: чего
Наташка притащилась? Не с визитом же вежливости, раз ничего не продает и
не покупает.
Наташка явилась подстраховаться: Фердуева имела неограниченное
влияние на Светку Приманку, могла поднажать, прикрикнуть, чтоб у Приманки
и в мыслях не торкнулось водить за нос Наташку в банную субботу.
Дурасников, если не встретит Светку, не заграбастает младые телеса, решит,
что и завсекцией, и Пачкун вытянули его для обработки, для устроения
собственных делишек, а вовсе не желая рукотворно способствовать мужскому
счастью Дурасникова. Дрыниха канючила про неуправляемость Светки, про
вечные опоздания, приключения, объяснения, необязательность, смахивающие
на откровенное наплевательство.
Фердуева не перебивала: суббота... баня... попариться... - может,
тогда не понадобится чистка? Жар, случается, отрывает плод от места, к
тому же, Светка должна Фердуевой, Мишка Шурф замаялся выбивать, слышно
только одно - вот-вот! Завтра! Еще денек-другой! Фердуеву роль
ожидательницы не грела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54