А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


Конечно, её пытались прооперировать. Я узнала о результатах.
— Сплошные метастазы, — сообщила мне доктор откровенно. — Я даже не пыталась удалять: пациентка истекла бы кровью под ножом. Через два месяца ей станет совсем тяжко.
Тут мой ужасный характер взорвался. Разум не принимал участия в действиях. Сообщение врача я просто не допустила до сознания. Если все так плохо, необходимо срочно искать выход из безнадёжной ситуации.
О докторе Рыбчинском я слышала раньше. Приводили конкретные примеры излеченного им рака с метастазами. Жил он в Познани. Я достала его адрес, написала, потом начала ездить к нему. Выезжать приходилось в шесть утра, что доставляло мне дополнительное удовольствие. К тому же я старалась обмануть Люцину, которая за жизнь цеплялась изо всех сил и думать не желала о своём состоянии, хотя прекрасно понимала, в чем дело. Она не лежала в больнице постоянно, а возвращалась домой — не к себе, на Аллею Независимости. На Цегловскую её возили только на пункцию. Марек раздобыл где-то приличную иглу. Больничный персонал молил разрешить ею пользоваться и для других пациентов — пожалуйста, мы ведь не такие гады, чтобы отказать.
Остального я не выдержала, настрочила жалобу в дирекцию больницы и затеяла скандал. Меня совершенно убивал уровень обслуживания ниже средневекового. В пятнадцатом веке умирающих отгораживали от остальных ширмой — китайское изобретение, известное давно, — нынче не применяют даже этого. Скоро мы начнём вытаскивать умирающих за ноги и бросать под забором, пускай там подыхают. Однажды, придя к Люцине, я оказалась свидетелем агонии больной, возле которой находился только муж. Люцину я увела в коридор. Я, абсолютно здоровая, не могла вынести этого зрелища. Я написала в дирекцию обо всем, присовокупив мелочи, упомянутые выше. Получила ответ: директор заверил меня, что постельное бельё у больной сменили.
От грандиозного скандала меня удержала Люцина.
— Я тут лежу, а не ты, — твёрдо заявила она. — И ко мне начнут цепляться, как тот молодой озверелый бык..
Озверелый бык — это палатный врач, в самом деле молодой и здоровенный. Моё письмо возымело результат — очередную умирающую унесли из палаты.
— Влетел сюда в полной ярости, — рассказывала Люцина, удовлетворённо похохатывая. — Его чуть удар не хватил, пена летела с морды. Меня облаял, дескать, я не коллективистка; женщину, мол, забрали отсюда из-за меня, положили у дверей в его кабинет, он всю ночь спать не мог…
Повезло этому эскулапу, что он ворвался со скандалом не в моем присутствии — схлопотал бы по морде, и не раз. Я выходила из себя, но тем не менее по желанию Люцины от продолжения борьбы отказалась.
Что же касается доктора Рыбчинского, то он всю свою жизнь посвятил поискам лекарства от рака.
Я читала документацию с рентгеновскими снимками, из которых явствовало: он вылечил пятьдесят четыре больных, в том числе себя самого. У его дверей я встретила человека, отец которого жил исключительно благодаря доктору Рыбчинскому; двое знакомых сами видели мальчика, принесённого к доктору на носилках, а через год паренёк уже играл в волейбол. Все это могло быть мифом, легендой, миражом и фата-морганой, но даже если имел место всего один случай излечения, доктору следовало создать условия для исследований. А его отлучили от практики. Тому, кто запретил Рыбчинскому лечить больных, всем сердцем желаю злокачественной опухоли.
Полагаю, доктор Рыбчинский умер, уже тогда ему было за восемьдесят. Жаль. Не знаю, его ли терапия помогла, но Люцина прожила ещё полгода, а не два месяца, и почти до конца чувствовала себя на удивление хорошо. Лишь последние три недели…
Когда для Люцины совершенно ничего нельзя было сделать, я оставила её в покое и занялась детьми.
В Алжире происходило нечто страшное, отголоски событий докатились и до меня. События в принципе носили личный характер, поэтому достаточно сказать, что я благодарила Господа Бога за все съеденное Робертом в детстве грязными руками или поднятое с полу. Иммунитет у него оказался отличный. Питался он в арабских забегаловках, чего не выдержит ни один нормальный человек. Просто чудо, но Роберт ничем не заразился. Вдобавок ко всему случилась авария: у него сломался рычаг сцепления. Хорошо ещё, что произошло это уже внизу, когда он спустился с гор.
Кошмаров всякого рода в Алжире хватало, и я решила положить им конец.
Несколько недель я упорно оформляла вторую поездку в Алжир и тащила с собой Марека, которому жаждала показать Европу. С деньгами как будто налаживалось, раз в жизни я опустилась до контрабанды — возможно, моя принципиальность повыдохлась. Я надумала провезти две палатки, одну целиком, другую по частям, с разными людьми. Знакомые охотно забирали все. Осталось полотнище, которое я попыталась всучить Янке.
Сейчас-то я понимаю, что она тогда просто сглупила, однако наша сорокалетняя дружба дала трещину. Она отказалась с диким скандалом и без всякого рационального повода — ведь одно полотнище не могло возбудить никаких подозрений. Я удивилась и обиделась, для начала слегка. Попросила другого человека. Отдала ему полотнище и, естественно, в нужное время приехала в аэропорт, чтобы наблюдать, все ли обойдётся благополучно.
Человек этот прошёл спокойно, а моя подруга отколола классный номер. Янка уже прошла таможню, весь свой багаж загрузила на конвейерную ленту и вдруг вернулась к задней перегородке, взяла у своих знакомых огромную сумку и с безмятежной улыбкой направилась к выходу на лётное поле. У меня в глазах потемнело. Не уверена, как обстоит дело с камерами, контролирующими пассажиров. Одно знаю точно: можно прихватить какую-то вещь и после таможни, только надо вернуться к таможеннику с мольбой: «Разрешите взять ещё вот это!» А цапнуть втихую — лучший способ, чтобы тебя задержали и отобрали паспорт. Я торчала за ограждением, стараясь не слишком пялиться на Янку, чтобы не привлечь к ней внимание, а она тащилась, как назло, медленно. Ни одна собака не заинтересовалась ею. А я вся взмокла от переживаний…
Из Алжира до меня дошло известие — Роберт живёт в машине. О ссорах между сыновьями я догадывалась и не удивлялась им, а вот Янка с Донатом меня удивили: ведь они жили в домике из трех комнат. Я бы их Кшиштофа в машине не оставила…
Всё вместе — здесь Люцина, там дети… Было от чего потерять голову. Люцине стало совсем худо, метастазы проникли в мозг. Я оставила её на мою мать и, стиснув зубы, уехала.
* * *
Вроде бы самое плохое позади.
Перелёт в Алжир уже знаком. Сижу спокойно, Марек рядом. Погибать, так вместе, чего уж лучше. И вдруг за час до приземления я услышала, как где-то совсем близко рокочет море. Взглянула под крыло — Господи, скорость явно снизилась… Посмотрела вокруг, может, остров какой? Что там — Сардиния, Корсика?.. Ничего подобного, Средиземное море до самого горизонта и никакой земли. Похоже, садимся на воду!..
Я успела подумать: лето, тепло, от холода удар не хватит. Пока не взглянула налево и не увидела алжирский аэродром. Чёртова мельница — самолёт прилетел на час раньше.
Приехал за нами Роберт. Всю предыдущую неделю он чинил свою машину — «фиат-комби», старался изо всех сил. В аэропорт он, конечно, опоздал — кто бы мог подумать, что мы приземлимся на час раньше. При виде ребёнка, здорового, чёрного, как обезьяна, я вздохнула с облегчением, и мы отправились в Тиарет через Кемис Милиану.
Я слишком давно водила машину, чтобы сразу же не понять, в чем дело: погнута передняя подвеска. Роберт мчал со скоростью сто сорок километров, и мы были буквально на волосок от аварии. Я постаралась держать себя в руках и пустила в ход дипломатию. В горах, где дорога перекручена, как бараньи кишки, я попросила его ехать медленней — захотелось мне полюбоваться на красивые пейзажи, да и Мареку их показать. Добрый ребёнок охотно исполнил мою просьбу — вокруг ржавело множество автомобильных остовов, было на что посмотреть. И только на полпути к дому я высказалась.
— Ты уже доказал — водить умеешь, и хватит. Сбавь до ста двадцати, а то я нервничаю. Передняя подвеска вся наперекосяк.
— Я не успел закончить ремонт, — оправдывался ребёнок.
Однако скорость сбросил, и мы вздохнули с облегчением. Потом уже он ездил нормально. Заклёпанный в спешке автомобиль выглядел неважнецки, все ясно: вернусь в Польшу, придётся высылать по частям весь кузов.
Вскоре после нашего приезда подул сирокко. Я отправилась по всяким делам. В город меня подбросил Ежи, я сделала покупки и двинулась домой.
Тиарета я ещё не знала, лишь проезжала несколько раз на машине. Польская колония располагалась на периферии, плана города ни у кого нет. Я, по крайней мере, ею и не видывала. Ну и тотчас же заблудилась.
Сперва повернула к домам, где жили Боженка с Анджеем, Вальдек Хлебовский и ещё несколько знакомых. Потом повернула обратно, дошла до булочной — это уж явно мне не по дороге. У перекрёстка я заколебалась и опять выбрала не то. Вернулась почти до самого рынка и начала все снова. Зной добивал, сирокко швырял песок в глаза и в рот, так что скрипело на зубах. Вырядилась я элегантно — юбка, собственноручно перешитая из брюк Тадеуша, и блузка с небольшим вырезом. Новые босоножки безбожно врезались в пальцы на ногах. В четвёртый раз оказавшись на том же самом месте, около полицейского поста, я утратила всякое терпение и прибегла к обычному кардинальному способу: обратилась к полицейским и потребовала помощи.
Полиция она и есть полиция, во всем мире одинаковая. Но хлопот я им доставила, ибо не могла объяснить, куда еду — не знала адреса собственного сына. Сообщила лишь, что мне нужен микрорайон за железной дорогой около дороги на Махдию и рядом с кладбищем. Они подумали (план города висел на стене, но видимо представлял собой служебную тайну) и в конце концов отвезли меня на маленькую площадь (о ней рассказано в «Сокровищах») рядом с домом Янки и Доната. До моих детей оттуда рукой подать.
— Ну вот вам, извольте радоваться, не успела мама приехать, как её уже доставляет полиция, — меланхолически констатировали дети.
В следующий раз я сваляла дурака с прогулкой. Как мне втемяшилось в голову прогуливаться в Африке в самый полдень и по совершенно открытой местности, не понимаю до сих пор. При одном воспоминании меня охватывает ужас. Гулять к тому же я собралась с Каролиной, которая решительно протестовала. Но я завлекла ребёнка хитростью, изобретя что-то в таком роде: «О, какая великолепная дыра, а в ней большая труба!» Какой ребёнок устоит, конечно, ему захочется посмотреть большую трубу в дыре. Каролина перестала реветь и пошла.
Гуляли мы недолго. Приблизительно в двухстах метров от дома росло одно-единственное дерево, добралась я до него, постояла чуток в тени, тут меня и осенило. На Сицилии летом на пляже температура достигает семидесяти градусов, здесь было явно больше. Отправилась я обратно и испытала на собственной шкуре, что такое «убийственное солнце»…
Примирившись с судьбой, Каролина шла за мной, что-то тихонько мурлыкая. Да, крепкий ребёнок! Возможно, она как-нибудь дотащит мой труп за ноги до дому, и благодаря ей мои дети узнают, что остались сиротками. Девочка привыкла к местному климату с восьми месяцев…
Вернулась я все-таки живая, и опыт меня ничему не научил. Вскоре я решила декорировать стену сухими травами и цветами. Материала сколько хочешь, вместо соломы я использовала веточки терновника и сделала всю декорацию в садике, просидев на жутком солнцепёке три с половиной часа. Психов и правда судьба бережёт, ничего со мной не случилось. Только кожа на спине облезла.
Не знаю, чем занимался Марек. Но разозлил он меня с самого начала. Он якобы интересовался всем на свете, а с Алжиром знакомиться не пожелал. Не интересно ему, видите ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44