И наш человек тоже. Поэтому скорее хозяин шпионил за сотрудниками, чем мой контакт или полиция.
Мэтерз открыл переднюю дверь машины и сел на место водителя. Он распахнул другую дверь перед Санк-Марсом, потом включил двигатель. Колеса прокрутились на обледеневшем снегу, и они выехали на улицу. В окне конторы гаража виднелся силуэт наблюдавшего за ними Джима Коутеса.
– Вы нашли что-нибудь в документах? – спросил Мэтерз.
– Вполне хватает, чтобы вернуться сюда с ордером.
– Это радует. Что у нас дальше, Эмиль?
– Надо его пальчики отдать на проверку. Думаю, он чист, но проверить не мешает. Позднее мы навестим семью Артиняна. Надо засвидетельствовать им свое уважение, разделить их горе. Ведь это мы нашли их сына.
– Звучит убедительно. У вас, Эмиль, это должно хорошо получиться. Но как мы потом будем объясняться в управлении?
Санк-Марс улыбнулся.
– Тебя постоянно волнует этот вопрос.
– Потому что я в другой весовой категории.
– Это дело гроша ломаного не стоит. Мы ведем расследование по банде угонщиков и через неделю-другую ждем хороших результатов. Пока готовимся к операции под эгидой управления, которому достанутся все лавры. А на следующей неделе или через неделю, когда будет проводиться операция, они либо слиняют, либо останутся. Тогда мы сможем выйти на след того, кто поставил жучок.
Окиндер Бойл, одолеваемый гриппом и изрядной жалостью к себе, валялся на матрасе в самом плачевном состоянии. В городе – как кара небесная – стояла лютая зима и бушевала эпидемия азиатского гриппа. У Бойла хватало сил только стонать, о работе и речи идти не могло.
Раздавшийся стук в дверь окончательно его доконал.
Пришлось встать, и он сильно закашлялся. Сам факт, что он вообще стоит на ногах, мог довести его до апоплексического удара.
– Хватит тебе притворяться, – раздался громкий голос из коридора.
Его редактор. Окиндер не знал, как относиться к человеку, которому доставляло удовольствие грубить. И в раздражении, и в радости манера его поведения была одинакова. Бойл отворил дверь.
– Господи, – сказал гость. Его звали Гаро Богосян, он впервые решил нанести визит одному из своих репортеров. Скромность этого жилища, граничащая с нищетой, неприятно удивила редактора. – Да, платим мы тебе явно недостаточно… Бойл, ты выглядишь отвратительно. Высморкайся, черт тебя возьми. И даже не думай на меня дышать!
– Что вы здесь делаете, Гаро?
– Пришел посмотреть, как ты здесь кантуешься. А ты что подумал?
Окиндер Бойл прижал руку к раскалывающейся от боли голове. Он хотел только одного – хоть немного еще продержаться на ногах. Его сильно шатало.
– Посмотрели? Теперь можете идти.
– Ты и впрямь не притворяешься. Честно говоря, я так и думал. Считал тебя сопливым слизняком, который ловит все микробы, что носятся в воздухе. Я, Бойл, пришел к тебе по делу.
Репортер был вынужден сесть. Он свалился на ближайший стул и застыл.
– Я сейчас ни о чем не могу говорить. Подождите немного, пока мне не полегчает.
– Я здесь был неподалеку, решил к тебе заскочить. Скажу, что собирался, потом уйду.
Богосян склонился над журналистом. Ему было где-то под пятьдесят, растрепанные волосы торчали во все стороны, причем с боков они были гуще, а на макушке – реже. Брови у него были внушительными, на носу сидели очки с толстыми линзами. Обычно он выглядел так, будто спал в одежде, но сегодня на нем безукоризненно сидел дорогой костюм.
– Меня может вырвать.
– Даже не думай об этом. Продержись еще пару минут, ты же мужчина.
Бойл лишь поднял на него глаза – он был слишком слаб, чтобы спорить.
– Гаро, я не шучу. Мне гораздо хуже, чем вы можете себе представить. Помогите мне лечь. Я никогда ни о чем вас не просил. Помогите мне лечь, иначе меня стошнит.
Богосян недооценил его состояние. Редактор крепко обнял репортера, помог ему сделать несколько шагов и мягко опустил его на матрас. Потом оглядел убогую квартирку. Это была однокомнатная нора, которую даже нельзя было назвать квартирой, с электроплиткой и холодильником размером с пишущую машинку. Небольшая дверь вела в закуток с унитазом, раковиной и душем. У Бойла ничего не было, кроме рассохшегося шкафа, письменного стола, компьютера, массы книг, составленных в пачки, кучи бумаг и продавленного матраса, стоявшего прямо на полу.
– Ты питаешься нормально?
В ответ Бойл лишь громко застонал.
– А пьешь ты что? Тебе сейчас надо много пить.
На этот раз больному удалось покачать головой.
– Господи, парень, ты же окочуришься, если не будешь много пить. Я разве не говорил тебе, когда брал на работу, что я редактор, а не мамка да нянька? Ты только посмотри на себя!
Богосян открыл холодильник и увидел там два пакета сока, но оба оказались пустыми. Он налил в стакан воды из крана, но вода оказалась мутной.
– Не запирай дверь, – приказным тоном сказал он. – Нравится тебе это или нет, но я вернусь через пять минут.
Он быстро вернулся и принес с собой кучу соков, лекарств, печенья и супов.
– Я тебе, Окиндер, помереть не дам. Я из тебя еще не все дерьмо выбил. Ну как ты, не получше?
– Да, – сказал Бойл. Он был настолько бледен, что кожа его даже отдавала в желтизну.
– Выпей вот это.
– Чего вы от меня хотите, Гаро? Только говорите медленно.
– У тебя есть что-нибудь для публикации?
– Да, лучший репортаж, который мне удалось сделать. Но я его не закончу, пока не поправлюсь.
– Ладно. Это хорошо. Слушай, хочу тебе подбросить еще один сюжет. Я знаю, что ты сам привык искать себе темы, мы ведь так и договаривались. Поэтому прошу тебя заняться этим в качестве личного одолжения. Я больше ни к кому не хочу обращаться с такой просьбой.
Здесь недалеко от тебя, на этой же улице – не знаю, слышал ты об этом или уже болел, – в канун Рождества убили одного паренька. Его звали Акоп Артинян. На нем был костюм Санта-Клауса. Ему сломали шею, а потом в спину воткнули крюк для туш так, что он прошел сквозь сердце. Я только что был на месте преступления. Он там жил, или, может быть, он там только умер. Мебели там вообще никакой – еще меньше, чем у тебя. Холодильник нашли совершенно пустым. И одежды не было никакой в том шкафу, где он висел мертвый. Вообще ничего не было – только стол и шкаф. Вот так-то.
– Как вы туда попали? – спросил Бойл. Он пытался слушать внимательно, но у него кружилась голова. Заметив, что Гаро Богосян не отвечает, он чуть вздернул подбородок. Мужчина, склонившись вперед, сидел на стуле с прямой спинкой и вертел в руках шерстяную шапку.
– Гаро…
Редактор прочистил горло.
– Я родней ему прихожусь, Окиндер. Акоп – мой племянник. Сын моей сестры. Мы не можем этого понять. Что он делал в той пустой квартире? Почему он был одет как Санта-Клаус? Он был хорошим мальчиком, просто отличным парнем. Кому могло прийти в голову его убить? И еще эта дурацкая надпись, которая болталась у него на груди: «Веселого Рождества, М5». Что это? Я хочу сказать, что все это значит? Ты хорошо знаешь жизнь города, когда ты не занимаешься бездомными, ты ведь пишешь о молодежи. Я очень надеюсь, что тот репортаж, о котором ты говорил, не о бомжах.
– Нет, он как раз о них самых. Сочувствую, Гаро, вы пережили такое горе. Не знаю даже, что и сказать… Я себе в страшном сне такое представить не смог бы.
Богосян махнул рукой.
– Спасибо. Со мной все в порядке. На первый взгляд от этого просто жуть берет, такого просто не может быть. Помоги нам разобраться, пойми, это твоя улица, твой район. Если он в чем-то был замешан, тогда тебе надо будет об этом написать. Но мы хотим знать, в чем здесь дело! Это матери его надо, отцу, мне – я только что был на похоронах. Мне тоже надо знать, в чем здесь дело.
Окиндер Бойл представить себе не мог, что увидит когда-нибудь Гаро Богосяна, готового расплакаться. От этого зрелища он даже на время забыл о своей хвори.
– Я сделаю все, что смогу. Можете мне поверить.
– Спасибо. – Редактор поднялся со стула. – А теперь тебе надо побольше пить. Первый тебе приказ по работе – как можно скорее поправляйся. В этом состоянии проку от тебя никакого. Я тебе здесь печенья разного принес, а на дне пакета – куриный суп с лапшой.
– Сколько я вам должен?
– Забудь, нисколько. Как-нибудь в другой раз вычту у тебя из гонорара. А сейчас выздоравливай. Я к тебе завтра загляну.
– Вы что, – поддел его Бойл, – в няньки ко мне решили податься?
Окиндер Бойл слушал, как шаги начальника эхом отдавались в коридоре. Его редактор терпеть не мог открытых эмоций в журналистике, считая их дешевкой, чем-то вроде надувательства. Этот человек безжалостно вырезал из его репортажей все чувства, оставляя лишь голую канву событий. Но когда тот ушел, журналист ощутил помимо собственной боли и страданий, вызванных проклятым гриппом, еще и глубочайшую бездну отчаяния, в которую Гаро Богосян был погружен настолько, что его трудно было узнать.
Дом на улице Анвер был простым жилищем рабочего человека, выстроенным в стиле, который был распространен в пятидесятые и шестидесятые годы. Позже от него отказались по трем причинам, создававшим неудобства зимой: крыши у таких домов были чуть скошены и не защищали от снега; въезд в гараж, находившийся в полуподвале, был слишком крутым, зимой по нему зачастую было трудно въезжать и выезжать, да и лестницы, ведущие в квартиру, были небезопасны – со слишком широкими ступеньками, без перил, их надо было постоянно расчищать от снега, сбивать с них лед. За последние дни ступени этого дома истоптали ноги многих людей, и казалось, что снег затвердел от печали. К числу скорбящих добавились теперь и Эмиль Санк-Марс с Биллом Мэтерзом.
Через большое занавешенное кружевными шторами окно эркера, нависавшего над гаражной дверью, в гостиную проникал яркий свет. Комната была полна людей. Позвонив в дверь, Санк-Марс увидел сквозь прорезанное в ней окошко, что кто-то идет им открывать.
Детектив Мэтерз показал свой значок – полицейских впустил в дом симпатичный худенький паренек лет одиннадцати или двенадцати в отутюженных брюках и белой рубашке с галстуком. Вид у него был угрюмый. Они ждали в тесной прихожей, тронутые горем, воцарившимся в этом доме. Всюду стояли траурные венки и букеты. Смущение детективов усиливало рождественское убранство помещения: в углу гостиной красовалась нарядная рождественская елка, на комоде стоял макет яслей с игрушечными овцами и коровами. На полках рядом с открытками с рождественскими и новогодними поздравлениями стояли карточки с выражением соболезнований. Рождественские и новогодние праздники в этой семье прервала страшная трагедия, и теперь уже никогда в это время года их не будет покидать печаль. Мальчик вернулся и под руку привел отца. Эмиль Санк-Марс ему сразу представился.
– Мы уже несколько раз говорили с полицией, – устало сказал мужчина. – Пожалуйста, только не сегодня. Сегодня утром мы похоронили нашего мальчика.
– Мы не собираемся допрашивать вас, сэр. И совсем не хотим беспокоить вашу семью. Я пришел сюда, господин Артинян, чтобы отдать вам дань уважения. Мы с моим напарником нашли вашего сына. Мы не работаем в отделе убийств и не занимаемся расследованием обстоятельств его смерти. Но, как я уже говорил вам, поскольку мы его нашли, то сочли своим долгом выразить вам свое уважение и соболезнования.
Мужчина кивнул.
– Пожалуйста, – сказал он, – проходите. Василий, мой сын, возьмет ваши куртки.
Родственники остались с семьей до вечера. Убитая горем мать сидела в кресле, окруженная фотографиями сына и всей семьи в более счастливые времена. Бумажной салфеткой дородная женщина с кругами под глазами утирала слезы, иногда прикладывая ее к носу. Санк-Марс подошел к ней и склонился, чтобы сказать слова утешения, осторожно взяв ее руку в свою. Горе состарило ее на годы. Когда Санк-Марс распрямился в полный рост, ему предложили сесть на диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84