— заорал я радостно.
— А что это дает? — Майкл покосился на меня недоуменно.
— А фиг его знает, — беззаботно сказал я. — Все-таки теперь известно, что их было трое. Теперь разберемся с номером…
— Хрен! Он грязью заляпан, да еще снято в движении — ни фига не видно…
— Слушай, но ты же профи! — заныл я. — Ну хоть буковку, хоть цифирку, а?
Майкл беззвучно выругался и стал снова мотать пленку.
— Ну…— неуверенно сказал он. — Возможно, последние буквы «КУ» или «ХУ». Но это так, предположение…
— А модель «опеля» не знаешь случайно?
— Случайно знаю, — буркнул он.-«Вектра», девяносто второго, скорее всего, года. — Переходный кузов — видишь шильдик на радиаторе?
— Ну ты мастер! — с искренним восхищением сказал я.
— Благодарю…— зло отрезал Майкл, и мне в голову пришла одна идея.
Не откладывая в долгий ящик ее воплощение, я положил руку ему на плечо и проникновенно спросил:
— На кого обиженный?
Реакция на это была более чем ожидаемой. Майкл резко сбросил мою руку и замороженным голосом молвил:
— Обиженных опускают…
Я даже невольно рассмеялся — до того все было просто.
— Где сидел? — спросил я, мысленно расхваливая себя за внимание к урокам Зудинцева. Давным-давно Михалыч учил нас особенностям речи и повадкам осужденных. «Например, — поучал он нас, — бывший сиделец чаще всего скажет „благодарю“, а не „спасибо“. А также выдаст себя отношением к слову „обиженный“ — синонимом слова „опущенный“», ну и так далее. Аи да Макс, аи да сукин сын!
Майкл тем временем смотрел на меня с ненавистью и сопел:
— Я же говорил — мент.
И я подумал, что навряд ли пленку потер он. Хотя бы потому, что при детальной разработке все равно всплыла бы его судимость. Следовательно, он все равно стал бы главным подозреваемым и, будь он виноват, доказать это не составило бы труда. На идиота он был не похож, а вот на человека, который обреченно ждет, когда его обвинят — даже очень.
— Не было никакого стажера, — констатировал я. — Дурак ты, Майкл. А я — никакой не мент. И вешать на тебя всех собак я совершенно не собираюсь. Мне бы «опель» вычислить… Бедный Родик…
— Какой еще Родик? — спросил ничего не понимающий Майкл.
— Да так, ты его не знаешь…— сказал я, уже репетируя разговор с Кашириным.
Распахнулась дверь, и в нее влетел взлохмаченный репортер Фурцев.
— Майкл!!! Три минуты до перегона — горю!!! — заорал он, ломая руки.
— Чтоб ты уже сгорел поскорее! — заворчал Майкл и отдал мне кассету. — Слабонервных просят покинуть зал.
Я не стал возражать и смылся.
***
— Ты что, офонарел, Макс? — орал в трубку Каширин. — Да этих «опелей» по Питеру — тысячи три, не меньше! А если он вообще не питерский?! Регион-то ты не знаешь!
Стоя в центре ньюс-рума, наорать на него в ответ я не мог и сказал как можно спокойней:
— Не вопи. Пока единственная зацепка — этот «опель». К тому же меня интересуют только черные, определенного года. Ну плюс-минус… И еще, на всякий случай запиши: Низинин Майкл… тьфу ты, Михаил Вадимович, семидесятого года рождения, судимый. Шли мне все, что найдешь… Вдруг выгорит.
Мне пришлось подождать минуточку, пока Каширин выговорит весь свой фирменный «малый матросский загиб», в котором самым цензурным было слово «хрен». Улучив секунду, я вставил:
— А если — хрен, то Обнорский с тебя семь шкур снимет, понял?
В ответ Каширин разразился еще более цветистыми фразами, и я не удержался.
— Телевизор! — сказал я.
— Что «телевизор?» — не понял Родик.
— Между «твою» и «мать» вставь «телевизор». Вчера научился. Ну все, жду информации.
Повесив трубку, я увидел Аню Пончеву, сидевшую в углу перед просмотровым плеером. На ее безупречном лице застыло выражение такой скорби, что я был убежден — она только что потеряла близкого человека.
— Привет, — безразлично сказала она, когда я подошел. — Как себя чувствуешь на новом месте?
— Привыкаю, — сказал я. — Сегодня уже один раз договорился насчет съемки в морге и целых два раза дозвонился до фан-клуба «Зенита».
— Молодец…— загробным голосом сказала Аня. — А у меня… У меня…— Я вытащил платок и приготовился к потоку слез. — Текст не срастается с видео у меня! Привезли полкассеты в браке!
— А кто виноват? — спросил я, сдерживаясь.
— Славка Шляпников. Видеоинженер, помнишь? Какой-то он опущенный в последнее время. Тормозит на каждом выезде. — Аня поджала губы.
— Ну а как он-то мог набраковать? — не понял я. — Он ведь только оператора страхует да машину водит, разве не так?
— Ну в первую очередь они за камерой следят и вообще — технари! А Славка вообще — ас. Но сегодня вот за балансом не уследил. Все зеленое получилось. Главное, я смотрю…— Распаляясь, она становилась еще красивее, но в данном случае это было не ко времени, и я ее перебил:
— Подожди. А монтировать они умеют?
— Видеоинженеры-то? Ну не как Майкл, конечно, но на элементарном уровне — еще бы! А Славка как-то раз из монтажеров…
— Интересно, — сказал я…— Извини, я отойду.
Идя по коридору, я почувствовал, что утихшая, было, голова вновь заныла. И на кой хрен Шляпникову было стирать этот материал, если это действительно сделал он? И кого мне теперь проверять первым, скажите на милость, его или все-таки Дениса?
Когда я зашел в операторскую, там были оба. Что сразу навело меня на мысль о возможном сговоре. Хотя через минуту я понял, что это — бред: если бы они договорились, на кой черт нужно было вообще везти эту пленку в редакцию?
Денис мирно разговаривал по телефону, а Шляпников, спиной к входу, возился с камерой. Я решил немножко «побутафорить» и громко сказал:
— Ребят, там из милиции звонили, просили список свидетелей вчерашнего убийства…
Плечи Шляпникова вздрогнули, но он не обернулся:
— Лично я не видел ни фига. И ни в какую милицию не пойду.
— Я так им и сказал. — Мне нужно было посмотреть на его лицо, но он все не оборачивался. — Просто, если вызовут, чтоб вы не удивлялись…
— Ну, бли-ин, — протянул Денис. Шляпников швырнул отвертку и пошел к выходу. — Нам только этого не хватало! Славка, ты куда, у нас же выезд!
— Покурить успею, — буркнул инженер и, смерив меня взглядом, вышел.
Физиономия его ровным счетом ничего не выражала. «Ломброзо отдыхает», — подумал я и спросил у Дениса:
— Чего это он?
— Переживает, — вздохнул тот. — Мы же вместе все это снимали. Славка так на студию несся… И все впустую.
— Да. Новости — это сплошной драйв, — сказал я и пошел звонить Обнорскому.
Тем временем драйв усиливался прямо пропорционально приближению эфира. Сумасшедший дом настигало очередное обострение, и я волей-неволей включился в процесс. Рассовав по монтажкам десяток кассет, дозвонившись в сто контор и распечатав триста пресс-релизов, я даже удостоился похвалы редактора, сменившего Махмуда. Редактора звали Марианной, и она была роскошной белозубой и загорелой красоткой, которая, как я успел услышать, вышла на работу после скромного средиземноморского круиза. Она источала прямо-таки сокрушительные улыбки всем и каждому, и когда я, мысленно помирая со смеху, ознакомил ее с несколькими срочными сообщениями из «Золотой пули» (явно высосанными из пальца беременной Горностаевой), она одарила этой улыбкой и меня. Улыбнувшись ей в ответ, я побежал в эфирную аппаратную и услышал за спиной: «Не такой кретин, как кажется». Обернувшись, я увидел на лице Марианны такое невинное выражение, что сомнений в том, что это сказала именно она, у меня не осталось. «Ну ладно, красавица, я тебе покажу кретина», — мысленно пообещал я, быстренько подсчитав, когда у меня последний раз ночевала женщина. Но возбуждение тут же сменилось злостью — перед глазами всплыла Юлька, да еще в таком виде, что я чуть не зашатался. «Вот она какая, белая-то горячка», — подумалось мне…
— Минутку подождите. Макс!!! — оторвалась от трубки Лариса, выдернув меня из опасных грез. — Тебе там почта пришла из «Золотой пули», я запустила на печать сдуру, а там сорок страниц!!!
— Ты это, завязывай с такими объемами, — тут же подключились все присутствующие. — Нам бумагу и так под завязку выдают!
От огромного принтера, выплевывающего листок за листком, уже кричала Марианна:
— Ну кто запустил на печать такую кучу мусора? У меня еще папка для ведущего не прошла!!!
— Пардон! — заорал я. — Это мне почта пришла.
— Никаких распечаток перед выпуском — это закон! — забыв улыбнуться, кричала Марианна, и на лице ее ясно читалось, что она отказывается от только что произнесенного «комплимента» в мой адрес.
Напряжение нарастало. Из гримерки уже несколько раз высунулась Виноградова в одном лифчике, рядом чуть ли не подпрыгивал Шилькин, и вообще, никто не работал, глядя на то, как принтер выплевывает листок за листком.
— Блин!!! — закричала Марианна, взглянув на часы. — Ларка, донесешь, когда допечатается! Воробьева!!! Где планы Пулково?
— Несу!!! — издалека донесся вопль архивариуса.
Из-за поворота вылетел очкастый ассистент Шилькина. Взвизгнув подметками, он затормозил у гримерки и заорал:
— Пять минут до эфира!!! Какого хрена тело еще не в кадре?!!
Словно по команде, из двери выскочила Виноградова, на ходу сдирая с себя парикмахерский фартук, за ней неслась гримерша, пытаясь на ходу поправить ей прическу.
Шилькин подпрыгнул и, проревев что-то нечленораздельное, умчался следом.
Я готов был провалиться сквозь землю и, как только вылез последний лист, отскочил от принтера, как ошпаренный кот.
— Больше не буду, чесслово! — крикнул я подбежавшей Ларисе, хватающей тексты.
— Бог простит, — бросила она и, подхватив листы, унеслась в эфирную.
На стене загорелась красная лампочка, и ньюс-рум опустел.
Я рухнул на стул и перевел дыхание. Но тут из дверей аппаратной вылезла кудлатая голова звукорежиссера Лукоморьева и, оглядев пустое пространство, заорала не своим голосом:
— Эй! Пулей сюда! Ну, быстро!!!
Проклиная все на свете, я помчался в студию. Там стоял такой гам, что с непривычки мне захотелось заткнуть уши.
— Сколько до конца рекламы?!
— На каком посту шапка?
— Две-семнадцать!!!
— На первом стоит!
— Убери сквозняк с третьего!
— Секундомер обнулили?!!
— Губер на пульте!!!
И все это звучало одновременно, да еще сопровождалось монотонным тарахтением «пробегающей тексты» ведущей. Я успел заметить, что сидит она на фоне синей тряпочки, хотя в мониторах за ней волшебным образом менялись декорации.
— Макс! — перекрыл общий хор голос Шилькина. — Садись на суфлер, у нас аврал!!!
— На что?! — попытался я уточнить, но железная рука Лукоморьева схватила меня за шиворот и швырнула в кресло рядом с Шилькиным.
Слева возник Петров и ткнул в стоящий передо мной компьютер, в мониторе которого на черном фоне светились огромные белые буквы: «Здравствуйте, в эфире работает петербургская…».
— Это — суфлер, — спокойно сказал мне в ухо Петров. — Берешь эту ручку и крутишь ее.
Он повернул круглое колесико, и буквы поползли вверх, а снизу выплыло продолжение: «…информационная служба телекомпании…».
— Тишина, внимание!!! — заорал как резаный Шилькин, и меня прошиб холодный пот. — Мотор!!!
И в пятнадцати мониторах передо мной закрутилась начальная шапка новостей.
***
Через пятнадцать минут, опираясь на Шилькина, я выполз из студии. Ноги были ватными, а рубашка — мокрая насквозь. Передо мной все крутились какие-то буквы и даже дружеское «спасибо» Иры Виноградовой не возвращало меня к жизни. Так вот что такое прямой эфир… Так вот что такое драйв… В голове у меня стучал молот, и я присел на заботливо подставленный Шилькиным стул.
Постепенно меня наполняла гордость и сознание того, что несколько минут назад я совершил настоящий подвиг. Из этой нирваны меня вырвал насмешливый голос режиссера.
— Слушай, Кононов, а чего ты так перетрусил? Эту работу у нас стажеры делают… Просто студентка в пробке застряла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— А что это дает? — Майкл покосился на меня недоуменно.
— А фиг его знает, — беззаботно сказал я. — Все-таки теперь известно, что их было трое. Теперь разберемся с номером…
— Хрен! Он грязью заляпан, да еще снято в движении — ни фига не видно…
— Слушай, но ты же профи! — заныл я. — Ну хоть буковку, хоть цифирку, а?
Майкл беззвучно выругался и стал снова мотать пленку.
— Ну…— неуверенно сказал он. — Возможно, последние буквы «КУ» или «ХУ». Но это так, предположение…
— А модель «опеля» не знаешь случайно?
— Случайно знаю, — буркнул он.-«Вектра», девяносто второго, скорее всего, года. — Переходный кузов — видишь шильдик на радиаторе?
— Ну ты мастер! — с искренним восхищением сказал я.
— Благодарю…— зло отрезал Майкл, и мне в голову пришла одна идея.
Не откладывая в долгий ящик ее воплощение, я положил руку ему на плечо и проникновенно спросил:
— На кого обиженный?
Реакция на это была более чем ожидаемой. Майкл резко сбросил мою руку и замороженным голосом молвил:
— Обиженных опускают…
Я даже невольно рассмеялся — до того все было просто.
— Где сидел? — спросил я, мысленно расхваливая себя за внимание к урокам Зудинцева. Давным-давно Михалыч учил нас особенностям речи и повадкам осужденных. «Например, — поучал он нас, — бывший сиделец чаще всего скажет „благодарю“, а не „спасибо“. А также выдаст себя отношением к слову „обиженный“ — синонимом слова „опущенный“», ну и так далее. Аи да Макс, аи да сукин сын!
Майкл тем временем смотрел на меня с ненавистью и сопел:
— Я же говорил — мент.
И я подумал, что навряд ли пленку потер он. Хотя бы потому, что при детальной разработке все равно всплыла бы его судимость. Следовательно, он все равно стал бы главным подозреваемым и, будь он виноват, доказать это не составило бы труда. На идиота он был не похож, а вот на человека, который обреченно ждет, когда его обвинят — даже очень.
— Не было никакого стажера, — констатировал я. — Дурак ты, Майкл. А я — никакой не мент. И вешать на тебя всех собак я совершенно не собираюсь. Мне бы «опель» вычислить… Бедный Родик…
— Какой еще Родик? — спросил ничего не понимающий Майкл.
— Да так, ты его не знаешь…— сказал я, уже репетируя разговор с Кашириным.
Распахнулась дверь, и в нее влетел взлохмаченный репортер Фурцев.
— Майкл!!! Три минуты до перегона — горю!!! — заорал он, ломая руки.
— Чтоб ты уже сгорел поскорее! — заворчал Майкл и отдал мне кассету. — Слабонервных просят покинуть зал.
Я не стал возражать и смылся.
***
— Ты что, офонарел, Макс? — орал в трубку Каширин. — Да этих «опелей» по Питеру — тысячи три, не меньше! А если он вообще не питерский?! Регион-то ты не знаешь!
Стоя в центре ньюс-рума, наорать на него в ответ я не мог и сказал как можно спокойней:
— Не вопи. Пока единственная зацепка — этот «опель». К тому же меня интересуют только черные, определенного года. Ну плюс-минус… И еще, на всякий случай запиши: Низинин Майкл… тьфу ты, Михаил Вадимович, семидесятого года рождения, судимый. Шли мне все, что найдешь… Вдруг выгорит.
Мне пришлось подождать минуточку, пока Каширин выговорит весь свой фирменный «малый матросский загиб», в котором самым цензурным было слово «хрен». Улучив секунду, я вставил:
— А если — хрен, то Обнорский с тебя семь шкур снимет, понял?
В ответ Каширин разразился еще более цветистыми фразами, и я не удержался.
— Телевизор! — сказал я.
— Что «телевизор?» — не понял Родик.
— Между «твою» и «мать» вставь «телевизор». Вчера научился. Ну все, жду информации.
Повесив трубку, я увидел Аню Пончеву, сидевшую в углу перед просмотровым плеером. На ее безупречном лице застыло выражение такой скорби, что я был убежден — она только что потеряла близкого человека.
— Привет, — безразлично сказала она, когда я подошел. — Как себя чувствуешь на новом месте?
— Привыкаю, — сказал я. — Сегодня уже один раз договорился насчет съемки в морге и целых два раза дозвонился до фан-клуба «Зенита».
— Молодец…— загробным голосом сказала Аня. — А у меня… У меня…— Я вытащил платок и приготовился к потоку слез. — Текст не срастается с видео у меня! Привезли полкассеты в браке!
— А кто виноват? — спросил я, сдерживаясь.
— Славка Шляпников. Видеоинженер, помнишь? Какой-то он опущенный в последнее время. Тормозит на каждом выезде. — Аня поджала губы.
— Ну а как он-то мог набраковать? — не понял я. — Он ведь только оператора страхует да машину водит, разве не так?
— Ну в первую очередь они за камерой следят и вообще — технари! А Славка вообще — ас. Но сегодня вот за балансом не уследил. Все зеленое получилось. Главное, я смотрю…— Распаляясь, она становилась еще красивее, но в данном случае это было не ко времени, и я ее перебил:
— Подожди. А монтировать они умеют?
— Видеоинженеры-то? Ну не как Майкл, конечно, но на элементарном уровне — еще бы! А Славка как-то раз из монтажеров…
— Интересно, — сказал я…— Извини, я отойду.
Идя по коридору, я почувствовал, что утихшая, было, голова вновь заныла. И на кой хрен Шляпникову было стирать этот материал, если это действительно сделал он? И кого мне теперь проверять первым, скажите на милость, его или все-таки Дениса?
Когда я зашел в операторскую, там были оба. Что сразу навело меня на мысль о возможном сговоре. Хотя через минуту я понял, что это — бред: если бы они договорились, на кой черт нужно было вообще везти эту пленку в редакцию?
Денис мирно разговаривал по телефону, а Шляпников, спиной к входу, возился с камерой. Я решил немножко «побутафорить» и громко сказал:
— Ребят, там из милиции звонили, просили список свидетелей вчерашнего убийства…
Плечи Шляпникова вздрогнули, но он не обернулся:
— Лично я не видел ни фига. И ни в какую милицию не пойду.
— Я так им и сказал. — Мне нужно было посмотреть на его лицо, но он все не оборачивался. — Просто, если вызовут, чтоб вы не удивлялись…
— Ну, бли-ин, — протянул Денис. Шляпников швырнул отвертку и пошел к выходу. — Нам только этого не хватало! Славка, ты куда, у нас же выезд!
— Покурить успею, — буркнул инженер и, смерив меня взглядом, вышел.
Физиономия его ровным счетом ничего не выражала. «Ломброзо отдыхает», — подумал я и спросил у Дениса:
— Чего это он?
— Переживает, — вздохнул тот. — Мы же вместе все это снимали. Славка так на студию несся… И все впустую.
— Да. Новости — это сплошной драйв, — сказал я и пошел звонить Обнорскому.
Тем временем драйв усиливался прямо пропорционально приближению эфира. Сумасшедший дом настигало очередное обострение, и я волей-неволей включился в процесс. Рассовав по монтажкам десяток кассет, дозвонившись в сто контор и распечатав триста пресс-релизов, я даже удостоился похвалы редактора, сменившего Махмуда. Редактора звали Марианной, и она была роскошной белозубой и загорелой красоткой, которая, как я успел услышать, вышла на работу после скромного средиземноморского круиза. Она источала прямо-таки сокрушительные улыбки всем и каждому, и когда я, мысленно помирая со смеху, ознакомил ее с несколькими срочными сообщениями из «Золотой пули» (явно высосанными из пальца беременной Горностаевой), она одарила этой улыбкой и меня. Улыбнувшись ей в ответ, я побежал в эфирную аппаратную и услышал за спиной: «Не такой кретин, как кажется». Обернувшись, я увидел на лице Марианны такое невинное выражение, что сомнений в том, что это сказала именно она, у меня не осталось. «Ну ладно, красавица, я тебе покажу кретина», — мысленно пообещал я, быстренько подсчитав, когда у меня последний раз ночевала женщина. Но возбуждение тут же сменилось злостью — перед глазами всплыла Юлька, да еще в таком виде, что я чуть не зашатался. «Вот она какая, белая-то горячка», — подумалось мне…
— Минутку подождите. Макс!!! — оторвалась от трубки Лариса, выдернув меня из опасных грез. — Тебе там почта пришла из «Золотой пули», я запустила на печать сдуру, а там сорок страниц!!!
— Ты это, завязывай с такими объемами, — тут же подключились все присутствующие. — Нам бумагу и так под завязку выдают!
От огромного принтера, выплевывающего листок за листком, уже кричала Марианна:
— Ну кто запустил на печать такую кучу мусора? У меня еще папка для ведущего не прошла!!!
— Пардон! — заорал я. — Это мне почта пришла.
— Никаких распечаток перед выпуском — это закон! — забыв улыбнуться, кричала Марианна, и на лице ее ясно читалось, что она отказывается от только что произнесенного «комплимента» в мой адрес.
Напряжение нарастало. Из гримерки уже несколько раз высунулась Виноградова в одном лифчике, рядом чуть ли не подпрыгивал Шилькин, и вообще, никто не работал, глядя на то, как принтер выплевывает листок за листком.
— Блин!!! — закричала Марианна, взглянув на часы. — Ларка, донесешь, когда допечатается! Воробьева!!! Где планы Пулково?
— Несу!!! — издалека донесся вопль архивариуса.
Из-за поворота вылетел очкастый ассистент Шилькина. Взвизгнув подметками, он затормозил у гримерки и заорал:
— Пять минут до эфира!!! Какого хрена тело еще не в кадре?!!
Словно по команде, из двери выскочила Виноградова, на ходу сдирая с себя парикмахерский фартук, за ней неслась гримерша, пытаясь на ходу поправить ей прическу.
Шилькин подпрыгнул и, проревев что-то нечленораздельное, умчался следом.
Я готов был провалиться сквозь землю и, как только вылез последний лист, отскочил от принтера, как ошпаренный кот.
— Больше не буду, чесслово! — крикнул я подбежавшей Ларисе, хватающей тексты.
— Бог простит, — бросила она и, подхватив листы, унеслась в эфирную.
На стене загорелась красная лампочка, и ньюс-рум опустел.
Я рухнул на стул и перевел дыхание. Но тут из дверей аппаратной вылезла кудлатая голова звукорежиссера Лукоморьева и, оглядев пустое пространство, заорала не своим голосом:
— Эй! Пулей сюда! Ну, быстро!!!
Проклиная все на свете, я помчался в студию. Там стоял такой гам, что с непривычки мне захотелось заткнуть уши.
— Сколько до конца рекламы?!
— На каком посту шапка?
— Две-семнадцать!!!
— На первом стоит!
— Убери сквозняк с третьего!
— Секундомер обнулили?!!
— Губер на пульте!!!
И все это звучало одновременно, да еще сопровождалось монотонным тарахтением «пробегающей тексты» ведущей. Я успел заметить, что сидит она на фоне синей тряпочки, хотя в мониторах за ней волшебным образом менялись декорации.
— Макс! — перекрыл общий хор голос Шилькина. — Садись на суфлер, у нас аврал!!!
— На что?! — попытался я уточнить, но железная рука Лукоморьева схватила меня за шиворот и швырнула в кресло рядом с Шилькиным.
Слева возник Петров и ткнул в стоящий передо мной компьютер, в мониторе которого на черном фоне светились огромные белые буквы: «Здравствуйте, в эфире работает петербургская…».
— Это — суфлер, — спокойно сказал мне в ухо Петров. — Берешь эту ручку и крутишь ее.
Он повернул круглое колесико, и буквы поползли вверх, а снизу выплыло продолжение: «…информационная служба телекомпании…».
— Тишина, внимание!!! — заорал как резаный Шилькин, и меня прошиб холодный пот. — Мотор!!!
И в пятнадцати мониторах передо мной закрутилась начальная шапка новостей.
***
Через пятнадцать минут, опираясь на Шилькина, я выполз из студии. Ноги были ватными, а рубашка — мокрая насквозь. Передо мной все крутились какие-то буквы и даже дружеское «спасибо» Иры Виноградовой не возвращало меня к жизни. Так вот что такое прямой эфир… Так вот что такое драйв… В голове у меня стучал молот, и я присел на заботливо подставленный Шилькиным стул.
Постепенно меня наполняла гордость и сознание того, что несколько минут назад я совершил настоящий подвиг. Из этой нирваны меня вырвал насмешливый голос режиссера.
— Слушай, Кононов, а чего ты так перетрусил? Эту работу у нас стажеры делают… Просто студентка в пробке застряла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38