Водолазы прочесывают дно реки. Пока ничего. Здесь очень сильное течение, поэтому труп Мерримэна унесло так далеко.
Инспектор затормозил на опушке.
— Дальше пешком, — сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.
Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей — субботний вечер продолжался.
— Смотрите под ноги. Скользко, — предупредил Лебрюн:
Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.
— Все время шел дождь, — сказал Лебрюн. — Поэтому следы ног не сохранились.
— Вы позволите? — протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить на глаз скорость течения. Потом присел, разглядывая землю под ногами.
— Что это вы там ищете? — заинтересовался Лебрюн.
— Вот это.
Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.
— Глину?
— Qui, mon ami. Rouge terrain.
Глава 45
По сравнению с помпезной встречей в аэропорту Клотен ужин в честь возвращения Элтона Либаргера выглядел по-домашнему: четыре больших стола, между ними пространство для танцев.
Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.
Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.
— Сентиментальный ландшафт, не правда ли? — улыбнулся фон Хольден.
— Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала — прекрасный.
Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.
С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара — Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось — Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.
Напротив сидели брат и сестра — Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.
Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба — и брат и сестра — в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми — всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т.д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет — да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.
Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать ему скорейшего выздоровления.
Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.
За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане й Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» — одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.
У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах — спросил, можно ли убрать тарелку.
Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.
Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.
Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители — заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.
В восемнадцать лет она выкинула фокус — переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем — родителям, друзьям, помощнику пастора — сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе — перебралась в Нью-Мексико.
Первого октября, ровно за неделю до сегодняшнего вечера, Джоанне Марш исполнилось тридцать два. С той самой памятной ночи четырнадцать лет назад она ни разу не занималась любовью с мужчиной.
Под шум рукоплесканий двое официантов внесли огромный торт, утыканный целым лесом свечей, и водрузили его на стол перед Либаргером. В этот момент Паскаль фон Хольден положил руку Джоанне на локоть.
— Вы можете остаться? — спросил он.
Она удивленно взглянула на него.
— В каком смысле?
Фон Хольден улыбнулся, отчего по его загорелому лицу пробежали белые лучики морщин.
— Не могли бы вы задержаться в Швейцарии и поработать с мистером Либаргером еще?
Джоанна нервно провела рукой по волосам.
— Еще?
Он кивнул.
— Как долго?
— Неделю, две. Пока мистер Либаргер не акклиматизируется.
Предложение застало Джоанну врасплох. Весь вечер она поглядывала на часы, высчитывая, во сколько нужно вернуться в гостиницу, чтобы собрать все подарки и безделушки, купленные во время экскурсии по Цюриху. Да и спать нужно было бы лечь не поздно — утром самолет.
— А моя с-собака? — заикаясь, выговорила она. Нет, ей и в голову не приходило, что она может задержаться в Швейцарии, надолго оторваться от своего насиженного гнезда.
Фон Хольден улыбнулся.
— Ну, о вашей собаке, разумеется, позаботятся. А вы жили бы в отдельной квартире, в поместье мистера Либаргера.
Джоанна не знала, как быть. Послышались аплодисменты — это Либаргер задул свечи. Невидимый оркестр заиграл песню «Он отличный парень».
На десерт подавали кофе и ликеры с швейцарским шоколадом. Толстуха помогала Либаргеру нарезать торт, и официанты разнесли его по остальным столам.
Джоанна с удовольствием запивала кофе отменным коньяком. Ей стало тепло и уютно.
— Без вас, мисс Марш, ему будет плохо. Останьтесь, пожалуйста, а?
Фон Хольден сердечно улыбался ей, его просьба звучала так, словно это было нужно лично ему. Джоанна выпила еще коньяку и залилась румянцем.
— Хорошо, — услышала она собственный голос. — Если для мистера Либаргера это важно, я останусь.
Оркестр заиграл венский вальс, и молодая немецкая пара немедленно отправилась танцевать. Прочие приглашенные последовали ее примеру.
— А мы, Джоанна?
Фон Хольден стоял, придерживая спинку ее стула.
— Могу ли я пригласить вас на танец?
Ее лицо расплылось в широкой улыбке.
— Конечно. Почему нет?
Он вывел ее в центр открытой площадки, обхватил за талию, и они закружились в танце.
Глава 46
— Я всегда говорю детишкам, что это совсем не больно. Раз, два, и готово, — сказал Осборн, наблюдая за тем, как Вера набирает в шприц противостолбнячную сыворотку. — Бесстыдно вру, и дети это знают. Зачем обманывать маленьких?
Вера улыбнулась.
— Это твоя работа.
Она сняла иглу, шприц и пузырек с сывороткой завернула в салфетку и положила себе в карман.
— Рана чистая, заживает нормально. Завтра начнем разрабатывать мышцы.
— А что потом? Не могу же я здесь сидеть всю жизнь, — мрачно пробурчал Осборн.
— Как знать. Может, и придется. — Она бросила на кровать свежий выпуск «Фигаро». — Страница два.
Осборн развернул газету, прочел заголовок: «Американский врач подозревается в убийстве Альберта Мерримэна». И два снимка: фотография Осборна, сделанная в полиций, и накрытый простыней труп.
Стало быть, отпечатки пальцев уже идентифицированы. Удивляться нечему, он это предвидел.
— Что еще за Мерримэн?
— Это настоящее имя Канарака. Он американец. Ты знал об этом?
— Нет, но мог бы догадаться. Он говорил как настоящий американец.
— Он был профессиональный убийца.
— Да, я знаю.
Пол вспомнил полные ужаса глаза Канарака, когда он окунал его в воду. Услышал сдавленный голос: «Мне заплатили...»
Нет, все-таки в это невозможно поверить. Убийство отца — деловая операция?
Канарак назвал имя: Эрвин Шолл.
— Нет! — громко выкрикнул Осборн.
Вера в отчаянии смотрела на него. Осборн стиснул зубы, невидящий взгляд устремлен куда-то в пространство.
— Что с тобой, Пол?!
Он дернулся, сбросил ноги с кровати, встал. Пустой взгляд, бледное, без кровинки лицо, на лбу крупные капли пота. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Пол чувствовал, что сейчас сорвется, но ничего не мог с собой поделать.
— Все в порядке, Пол, все нормально, — повторяла Вера.
Он резко обернулся к ней, глаза его сузились. Она полоумная, ничего не понимает! Его никто не понимает!
— Что нормально? Что нормально?! — яростно закричал он, похожий сейчас на затравленного ребенка. — Разве мне с этим справиться? Да никогда!
— О чем ты? — тихо спросила она.
— Сама знаешь!
— Нет, не знаю.
— Не ври мне!
— Я не вру.
— Что, вслух проговорить, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Инспектор затормозил на опушке.
— Дальше пешком, — сказал он, доставая из-под сиденья фонарь большой мощности.
Дождь кончился, из-за облаков выглянула луна. Лебрюн и Маквей стали спускаться по щебенчатому съезду к реке. Вдали, на шоссе, мелькали огни автомобилей — субботний вечер продолжался.
— Смотрите под ноги. Скользко, — предупредил Лебрюн:
Он посветил на землю, показывая след, оставшийся от колес «ситроена». Сам автомобиль был отбуксирован на полицейскую стоянку.
— Все время шел дождь, — сказал Лебрюн. — Поэтому следы ног не сохранились.
— Вы позволите? — протянул руку к фонарю Маквей. Он посветил на реку, пытаясь определить на глаз скорость течения. Потом присел, разглядывая землю под ногами.
— Что это вы там ищете? — заинтересовался Лебрюн.
— Вот это.
Маквей подхватил горсть земли и посветил на ладонь фонарем.
— Глину?
— Qui, mon ami. Rouge terrain.
Глава 45
По сравнению с помпезной встречей в аэропорту Клотен ужин в честь возвращения Элтона Либаргера выглядел по-домашнему: четыре больших стола, между ними пространство для танцев.
Но на Джоанну произвел впечатление не зал, а то, где этот зал находился: в кают-компании роскошной яхты, курсировавшей по просторам Цюрихского озера. Все это было похоже на фильм из великосветской жизни.
Она сидела рядом с Паскалем фон Хольденом, наряженным в синий смокинг и ослепительной белизны рубашку. Стол был накрыт на шесть персон. Джоанна по мере сил участвовала в общей беседе, вежливо улыбалась соседям, а сама не могла оторвать взгляд от чудесных пейзажей, сменявшихся за бортом. Близился час заката. На востоке, там, над живописными селениями, разбросанными по берегам у самой кромки воды, солнце высвечивало розовым предвечерним сиянием заснеженные вершины гор.
— Сентиментальный ландшафт, не правда ли? — улыбнулся фон Хольден.
— Сентиментальный? Да, это очень точное слово. Я бы, правда, сказала — прекрасный.
Джоанна посмотрела фон Хольдену в глаза и тут же отвела взгляд.
С другой от нее стороны сидела весьма привлекательная и, судя по всему, очень богатая молодая пара — Конрад и Маргарита Пейпер, из Мюнхена. Он возглавлял большую торговую компанию, а она каким-то образом была связана с шоу-бизнесом. Точнее понять было трудно, а спросить все не получалось — Маргарита Пейпер то и дело вступала с кем-то в переговоры по радиотелефону.
Напротив сидели брат и сестра — Хельмут и Берта Салеттл. Они прилетели из Австрии, обоим было за семьдесят.
Хельмут Салеттл был личным врачом Либаргера, он несколько раз наведывался в санаторий «Ранчо-де-Пиньон». Оба — и брат и сестра — в основном помалкивали, а если о чем-то и спрашивали, то только о состоянии здоровья и самочувствии Либаргера. Джоанне приходилось работать и с богатыми, и с знаменитыми — всякие люди приезжали лечиться в «Ранчо-де-Пиньон» от явных и тайных недугов (алкоголизма, наркомании, ожирения и т.д.), но с таким важным и надменным господином, как доктор Салеттл, никогда не сталкивалась. Однако вскоре Джоанна поняла: если не выходить за рамки профессионального разговора, проблем не возникнет — да и общение с доктором Салеттлом, слава Богу, всякий раз получалось непродолжительным.
Элтон Либаргер сидел за другим столом, разговаривал с толстухой, которая в аэропорту назвала его «дядюшкой». Очевидно, беспокойство по поводу семьи больше не мучило швейцарца. Он заметно повеселел, охотно болтал с теми, кто подходил пожелать ему скорейшего выздоровления.
Второй соседкой Либаргера была крупная некрасивая женщина лет под сорок. Джоанна выяснила, что это Гертруда Бирманн, активистка партии «зеленых», большая защитница мира и окружающей среды. Она постоянно перебивала тех, кто пытался поговорить с Либаргером, и явно стремилась монополизировать его внимание. Джоанне такая настырность не нравилась, она даже хотела подойти к фрау Бирманн и попросить ее не утомлять больного. Вообще-то странно, что в друзьях у него состоит деятельница радикального политического движения. Она не вписывалась в остальное его окружение, так или иначе представлявшее большой бизнес.
За третьим столом царствовала Юта Баур, «самая германская из немецких модельеров», как ее называла пресса. Юта Баур приобрела известность в начале семидесятых, на международных торговых ярмарках в Мюнхене и Дюссельдорфе. Теперь ей принадлежал целый концерн с филиалами в Париже, Милане й Нью-Йорке. Тощая, вся в черном, без малейшей косметики, белые волосы подстрижены «ежиком» — одним словом, сама Смерть, разве что без косы. Правда, жутковатое впечатление слегка развеивалось благодаря живому блеску в глазах и отчаянной жестикуляции. Как выяснилось, Юте Баур было семьдесят четыре года.
У дверей во фраках стояли двое молодцов, которых Джоанна уже видела в аэропорту, но тогда они были в ливреях. Оба худощавые, коротко подстриженные, с цепким взглядом, очень похожи на телохранителей. Она хотела спросить о них у фон Хольдена, но отвлек официант в альпийских кожаных шортах — спросил, можно ли убрать тарелку.
Джоанна благодарно кивнула. Главное блюдо называлось «жаркое по-бернски» и представляло собой целую гору кислой капусты, свиных отбивных, бекона, говядины, жареных колбасок, языков и ветчины. Тяжелое испытание, особенно если учесть, что при невысоком росте Джоанна таскала на себе двадцать фунтов лишнего веса и старалась соблюдать строжайшую диету. Особенно в последнее время, когда подружилась с велосипедистами, на которых не было лишнего грамма жира.
Своему единственному доверенному лицу, сенбернару Генри, Джоанна призналась, что с некоторых пор не может глаз оторвать от тесно облегающих велосипедных трусов своих друзей мужского пола.
Она выросла в маленьком техасском городке, в простой и набожной семье, где других детей не было. Мать работала библиотекарем и родила только в сорок два года. Отцу (он был почтальоном) и вовсе стукнуло пятьдесят. Они считали само собой разумеющимся, что их дочь вырастет такой же, как родители — заурядной, работящей, без претензий. Сначала все так и было: Джоанна пела в церковном хоре, ходила в кружок герлскаутов, училась не лучше и не хуже других, а получив школьный диплом, подала документы в училище для медсестер. Девочка росла обязательной, некрасивой, но в глубине души тлел в ней огонек бунта.
В восемнадцать лет она выкинула фокус — переспала с помощником пастора местной церкви. Сама перепугалась до смерти, решила, что беременна, и сбежала в штат Колорадо. Всем — родителям, друзьям, помощнику пастора — сказала, что ее приняли в другое медучилище, при Денверском университете. И первому (беременности), и второму (университету) свершиться было не суждено. Тем не менее Джоанна осталась в Колорадо, работала, грызла учебники и выучилась-таки на физиотерапевта. Когда заболел отец, она вернулась в Техас ухаживать за ним. Отец умер, через несколько недель за ним последовала мать, а Джоанна решила не оставаться в родном городе — перебралась в Нью-Мексико.
Первого октября, ровно за неделю до сегодняшнего вечера, Джоанне Марш исполнилось тридцать два. С той самой памятной ночи четырнадцать лет назад она ни разу не занималась любовью с мужчиной.
Под шум рукоплесканий двое официантов внесли огромный торт, утыканный целым лесом свечей, и водрузили его на стол перед Либаргером. В этот момент Паскаль фон Хольден положил руку Джоанне на локоть.
— Вы можете остаться? — спросил он.
Она удивленно взглянула на него.
— В каком смысле?
Фон Хольден улыбнулся, отчего по его загорелому лицу пробежали белые лучики морщин.
— Не могли бы вы задержаться в Швейцарии и поработать с мистером Либаргером еще?
Джоанна нервно провела рукой по волосам.
— Еще?
Он кивнул.
— Как долго?
— Неделю, две. Пока мистер Либаргер не акклиматизируется.
Предложение застало Джоанну врасплох. Весь вечер она поглядывала на часы, высчитывая, во сколько нужно вернуться в гостиницу, чтобы собрать все подарки и безделушки, купленные во время экскурсии по Цюриху. Да и спать нужно было бы лечь не поздно — утром самолет.
— А моя с-собака? — заикаясь, выговорила она. Нет, ей и в голову не приходило, что она может задержаться в Швейцарии, надолго оторваться от своего насиженного гнезда.
Фон Хольден улыбнулся.
— Ну, о вашей собаке, разумеется, позаботятся. А вы жили бы в отдельной квартире, в поместье мистера Либаргера.
Джоанна не знала, как быть. Послышались аплодисменты — это Либаргер задул свечи. Невидимый оркестр заиграл песню «Он отличный парень».
На десерт подавали кофе и ликеры с швейцарским шоколадом. Толстуха помогала Либаргеру нарезать торт, и официанты разнесли его по остальным столам.
Джоанна с удовольствием запивала кофе отменным коньяком. Ей стало тепло и уютно.
— Без вас, мисс Марш, ему будет плохо. Останьтесь, пожалуйста, а?
Фон Хольден сердечно улыбался ей, его просьба звучала так, словно это было нужно лично ему. Джоанна выпила еще коньяку и залилась румянцем.
— Хорошо, — услышала она собственный голос. — Если для мистера Либаргера это важно, я останусь.
Оркестр заиграл венский вальс, и молодая немецкая пара немедленно отправилась танцевать. Прочие приглашенные последовали ее примеру.
— А мы, Джоанна?
Фон Хольден стоял, придерживая спинку ее стула.
— Могу ли я пригласить вас на танец?
Ее лицо расплылось в широкой улыбке.
— Конечно. Почему нет?
Он вывел ее в центр открытой площадки, обхватил за талию, и они закружились в танце.
Глава 46
— Я всегда говорю детишкам, что это совсем не больно. Раз, два, и готово, — сказал Осборн, наблюдая за тем, как Вера набирает в шприц противостолбнячную сыворотку. — Бесстыдно вру, и дети это знают. Зачем обманывать маленьких?
Вера улыбнулась.
— Это твоя работа.
Она сняла иглу, шприц и пузырек с сывороткой завернула в салфетку и положила себе в карман.
— Рана чистая, заживает нормально. Завтра начнем разрабатывать мышцы.
— А что потом? Не могу же я здесь сидеть всю жизнь, — мрачно пробурчал Осборн.
— Как знать. Может, и придется. — Она бросила на кровать свежий выпуск «Фигаро». — Страница два.
Осборн развернул газету, прочел заголовок: «Американский врач подозревается в убийстве Альберта Мерримэна». И два снимка: фотография Осборна, сделанная в полиций, и накрытый простыней труп.
Стало быть, отпечатки пальцев уже идентифицированы. Удивляться нечему, он это предвидел.
— Что еще за Мерримэн?
— Это настоящее имя Канарака. Он американец. Ты знал об этом?
— Нет, но мог бы догадаться. Он говорил как настоящий американец.
— Он был профессиональный убийца.
— Да, я знаю.
Пол вспомнил полные ужаса глаза Канарака, когда он окунал его в воду. Услышал сдавленный голос: «Мне заплатили...»
Нет, все-таки в это невозможно поверить. Убийство отца — деловая операция?
Канарак назвал имя: Эрвин Шолл.
— Нет! — громко выкрикнул Осборн.
Вера в отчаянии смотрела на него. Осборн стиснул зубы, невидящий взгляд устремлен куда-то в пространство.
— Что с тобой, Пол?!
Он дернулся, сбросил ноги с кровати, встал. Пустой взгляд, бледное, без кровинки лицо, на лбу крупные капли пота. Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Пол чувствовал, что сейчас сорвется, но ничего не мог с собой поделать.
— Все в порядке, Пол, все нормально, — повторяла Вера.
Он резко обернулся к ней, глаза его сузились. Она полоумная, ничего не понимает! Его никто не понимает!
— Что нормально? Что нормально?! — яростно закричал он, похожий сейчас на затравленного ребенка. — Разве мне с этим справиться? Да никогда!
— О чем ты? — тихо спросила она.
— Сама знаешь!
— Нет, не знаю.
— Не ври мне!
— Я не вру.
— Что, вслух проговорить, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92