— Нет. Пока не успел.
— А мать ваша из чьих была? Кто по фамилии?
— Мне кажется, мы несколько отклонились от темы.
— Вот как? У вас была тема?
— Изначально да. А вы любите перечить, Роза, верно? Прямого разговора с вами не получается.
— Почему это он должен получаться?
«Девица не так проста, как показалась вначале», — подумал Блэар.
— Ну, вот вы снова в Уигане, и как вам городок? — спросила Роза. — Стал меньше по сравнению с тем, каким вы его запомнили? Или превратился в райские кущи?
— Я не помню, каким он был. Но сейчас он напоминает мне Питсбург, который окунули в непроглядную черноту. Устраивает вас такой ответ? Это, конечно, не райский сад, а скорее предместье ада или город, погружающийся в жерло вулкана. Такой ответ вас устраивает?
— Вы грубы.
— Вы спросили, я ответил.
— Вообще-то настоящее предместье ада — Ливерпуль, — заметила она.
— Роза, Роза… — Блэар покачал головой, представив себе ее в аду, смеющуюся, с венком на голове. — Давайте лучше вернемся к Мэйпоулу.
— А в Калифорнии у вас есть проповедники?
— Сколько угодно. Так и сыплются через горы. Каждый фанатик, любой толкователь Библии кончает в Америке тем, что приезжает в Калифорнию. Мэйпоул, вы говорили, хотел совершить молитву прямо в шахте?
— Мэйпоул был готов проповедовать где и когда угодно: в уличном балагане, на площадке, где гоняют голубей, во время матча регби. Вам нравится регби?
— На мой взгляд, смахивает на попытку поймать в грязи свинью, с той лишь разницей, что в регби свиньи нет. А Мэйпоулу от вас ничего другого не нужно было? Только иметь возможность читать вам проповеди, и все?
— Он всем девушкам читал проповеди. Я была для него просто одной из грязных физиономий, вот и все.
— Нет, Роза. К вам он испытывал особый интерес. — Блэар выложил на стол фотографию. — Это лежало в комнате Джона Мэйпоула.
Удивление Розы было столь явным и неподдельным, что Блэар ожидал от нее вспышки ярости или же откровенных признаний. Однако Роза в ответ лишь расхохоталась.
— Этот дурацкий снимок? А вы сами, когда позируете, берете в руки лопату? Такие открытки продаются по всей Англии.
— Мужчины — странные существа, — согласился Блэар. — Одним нравятся фотографии, на которых изображены голые женщины, другим — те, где женщины в брюках. Однако у преподобного была в доме всего лишь одна фотография, и сняты на ней вы.
— Я не могу помешать людям иметь мои фотографии. Фло видела книгу о вас. Там вас называют «ниггер Блэар». Почему в этой книжке вас называют «ниггером Блэаром»?
— Есть такая низшая форма жизни — дешевые бумагомараки. Я не могу им помешать, на них вообще никакой управы нет.
— Но они же не заявляются к вам домой и не выпытывают у вас сведения о вашей личной жизни, прикидываясь полицейскими, которыми на самом деле не являются. А вы кто такой? Мне это пока неясно. Почему я вообще обязана с вами разговаривать?
— Я работаю на епископа.
— Этого недостаточно.
Блэар растерялся. Ему так и не удалось пока ничего узнать, а эта девушка, эта шахтерка, полностью держит разговор в своих руках.
— Я не из полиции, не являюсь двоюродным братом Мэйпоула и не работаю в шахтной инспекции. Я горный инженер, прожил несколько лет в Африке, вот и все.
— Не густо. — Роза сделала движение, намереваясь встать. — Билл и Фло меня уже заждались.
— Что именно вы хотите узнать?
— Судя по нашему первому разговору, вам обо мне известно гораздо больше, чем мне о вас.
Блэар вспомнил, как, открыв глаза, увидел ее моющейся; ему ничего не оставалось, как признать, что в словах Розы есть резон.
— Например? — спросил он.
— Причина, по которой я должна с вами говорить.
— Причина?! Мэйпоул, возможно, мертв…
Роза встала и решительно двинулась в сторону гостиной. Блэар попытался схватить ее за руку. Однако Роза опередила его, и Блэар успел захватить только самые кончики ее пальцев, почерневшие и огрубевшие от сортировки угля, хотя кисть была тонкой и изящной. Блэар отпустил ее руку.
— Мне необходимо вернуться в Африку.
— Зачем?
— У меня там дочь.
— Так-то лучше! — Роза торжествующе улыбнулась. — А мать у нее белая? Или именно из-за этого вас и прозвали «ниггер Блэар»?
— На Золотом Береге промывкой золота занимаются женщины. Для промывки они пользуются круглыми, выкрашенными черной краской корытами, которые вертят в воде. Золото там обычно моют в реках, как это делают во всем мире, с той только разницей, что у женщин ашанти нет ртути для извлечения золота. Однако им удается и так намывать поразительно много золота. Моя работа заключалась в том, чтобы составлять карты рек, определять их пригодность для судоходства и устанавливать места, из которых в реки вымывается золотой песок. Трудность же состояла в том, что ашанти не дураки и поэтому не доверяют англичанам. Вам еще не надоело?
Роза добавила Блэару джина, отпила немного из своей чашки; от горячего чая губы ее покраснели.
— Пока нет, — ответила она.
— Столица страны ашанти называется Кумаси. Земля там оранжевого цвета, очень много железа в почве. И розового кварца, выходящего на поверхность. Очень красиво. Хижины, деревья гуайавы, банановые пальмы. Дворец короля — огромная хижина, где все под одной крышей. Я жил вместе с арабами, потому что они купцы. Торгуют золотом, пальмовым маслом, рабами.
— Рабы для Америки? — поинтересовалась Роза.
— Для Африки. Работы там делают все: выращивают и собирают урожаи, перевозят грузы. Тот араб, у которого жил я, торговал золотом и рабами. Он держал пятнадцатилетнюю девочку, которую поймали где-то на севере. Она была необыкновенно хороша собой. Арабы рассчитывали, что в Кумаси за нее дадут хорошую цену. Ясно, продать ее собирались не для переноски бананов. Африканцы обычно смиряются со своей судьбой. А она плакала. Все время, непрерывно. Ее били, но несильно, чтобы не испортить товар. Она все равно плакала, и в конце концов араб сказал мне, что он сдается и намерен продать ее назад тем, кто ее захватил: когда они пойдут на юг, то смогут с ней по дороге развлечься. Мне это не очень понравилось, вот я ее и купил. Вам действительно еще не надоело? Или вы уже наслушались подобных историй?
— Нет, в Уигане про такое не слыхали, — ответила Роза.
— Я дал девушке вольную. Но ведь вернуться домой она не могла. И жить ей было негде и не на что. Если бы я не позаботился о ней, ей бы пришлось снова продаваться в рабство. Я нанял ее кухаркой, пытался научить ее готовить, убирать. Но она совершенно ничего не способна была делать, а постольку оставить ее в Кумаси одну, без поддержки я боялся, то женился на ней.
— Плакать-то она перестала?
— К этому примерно времени да. Не знаю, насколько законной была наша свадьба. Какое-то смешение исламского, методистского и языческого обрядов.
— А тот араб, торговец, был на свадьбе?
— О да. Он был шафером. Девушка очень серьезно отнеслась к исполнению роли жены и настояла на том, чтобы и я тоже воспринимал нашу семейную жизнь всерьез; в противном случае, по ее словам, ей было бы стыдно. Люди обо всем бы догадались и считали бы ее просто рабыней. Поэтому она забеременела.
— От вас?
— Без сомнения. Чернокожая девочка с зелеными глазами. Веслеянцы заявили, что я запятнал имя белого человека. Они даже свернули свою миссию. Будь у них у каждого свои женщины, они, наверное, до сих пор сидели бы в Кумаси.
— То есть вы выкурили веслеянцев?
— В известном смысле, да.
— Да вы хуже дьявола.
Интересно, подумал Блэар, много ли поняла Роза из того, что он рассказал? Знает ли она, где находится Золотой Берег, не говоря уже о том, кто такие ашанти? Видела ли она когда-нибудь в жизни золотой самородок? Он принялся рассказывать ей о Кумаси только потому, что она порывалась уйти, а что-то другое в тот момент не пришло ему в голову. Но теперь, когда он вступил на этот губительный путь, стал рассказывать ей о своей непутевой жизни, ему уже было трудно остановиться.
— На Золотом Береге я никогда не был в полном смысле слова первопроходцем. У ашанти есть свои дороги, караванные пути, есть сборщики подорожной платы. Конечно, если очень хочется, то можно и ломиться напрямую, через заросли и бездорожье. Львы водятся, но настоящую опасность представляют глисты, комары и мухи. Я прожил с ашанти три года. Они ко мне относились одновременно с любопытством и подозрением: никак не могли взять в толк, зачем может быть нужно рассматривать камни. Ашанти считают, что золото есть там, где живут гигантские бабуины, или где из земли выходит дым, или где растет один особенный папоротник. Я же искал жилы кварца и диорита. Составлял карты, привозил их на побережье, на почтовое судно, которое доставляло их в Ливерпуль, а потом они попадали сюда. Но в прошлом году разразилась война. И дизентерия. В Африке любая болезнь обрушивается, как чума. Жена моя умерла. А девочка выжила.
— Вы любили ее? Свою жену?
Блэар не понял, всерьез Роза задала этот вопрос или нет. Несмотря на слабый свет, ему все же было видно, что, хотя по отдельности каждая черточка ее лица жила как бы своей самостоятельной жизнью, все они в совокупности гармонично дополняли друг друга, а глаза Розы блестели, как два огонька.
— Нет, — ответил он. — Но благодаря своей настойчивости она стала частью моей жизни.
— Тогда почему же вы уехали?
— У меня кончились лекарства и деньги, и поэтому пришлось отправиться на побережье. Но средства, которые должны были ожидать меня в местной колониальной администрации, оказались использованы на празднества по случаю прибытия из Лондона одного высокопоставленного лица, которое и помогло спровоцировать войну. Деньги мне особенно были нужны еще и потому, что я потратил весь Библейский фонд на своих носильщиков — людей, которые несли мой багаж, припасы и инструменты. Они шли за мной туда же, куда шел я сам, и при этом несли каждый по девяносто фунтов груза. В общем, в итоге ответственность за растрату свалили на меня, что сделало меня на Золотом Береге хуже чем преступником.
— Паршивой овцой?
— Совершенно верно. Вот потому-то я и оказался здесь: чтобы вернуть свои деньги, доставить удовольствие своему патрону, выполнить эту маленькую миссию и восстановиться в своем прежнем качестве.
— А где же девочка?
— Осталась с арабом.
— Вы тоже могли бы остаться.
Минуту-другую Блэар сидел молча, сосредоточенно рассматривая содержимое своей чашки: к этому моменту джина в ней было уже больше, чем чая.
— Если белый человек в Африке начинает скользить по наклонной, он скатывается вниз очень быстро.
— Вы же искали золото, — возразила Роза. — И должны быть богатым человеком. Что стало с вашим состоянием?
— Оно пошло на оплату присмотра за девочкой. Араб ничего не сделает даром, но как бизнесмен он относительно честен. — Блэар посмотрел Розе прямо в глаза. — Ну а теперь расскажите мне о Джоне Мэйпоуле.
— Преподобный совершенно не чувствовал, когда следует остановиться. Он набрасывался на нас, и когда мы шли на работу, и когда мы с нее возвращались. Утверждал, будто хочет таким образом разделить наше бремя. Но нас он только злил, и чем дальше, тем больше. Приходишь с работы, а он уже торчит у двери.
— Особенно у вашей двери, — заметил Блэар.
— Я ему говорила, чтобы он от меня отстал, что я встречаюсь с Биллом Джейксоном. Поначалу Билл ничего не понял, потом они как-то поладили друг с другом. Мэйпоул был ребенком. Вот почему его постоянно так тянуло на морализаторство: он просто не знал в жизни ничего другого.
— Вы с ним часто виделись?
— Нет. Я католичка. И не хожу ни в его церковь, ни в его благотворительные клубы.
— Но он стремился видеться с вами. Когда его видели в последний раз, за день до пожара, он встречал вас на мосту Скольз. Вы тогда с ним долго гуляли?
— Я шла домой, он меня проводил.
— Вы ему тоже что-то говорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70