Даже тем, кого любите.
При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.
— Пойдем дальше, — все так же спокойно продолжает Кузьмич. — Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?
— Конечно, — соглашается Совко.
— А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?
— Нет.
— Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.
— Докажите, что знал.
— Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и…
— А где он, ваш Красиков? — насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.
И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.
— Скоро будет здесь, — с угрозой говорю я. — Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.
— Так вот, во-первых, Красиков, — продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич. — А во-вторых… Леснова.
— Это еще кто? — грубо спрашивает Совко.
— Разве не знаете? — удивляется Кузьмич. — Это же Муза.
— А-а… И ее, значит, втянули?
— Вы сами ее втянули, Совко, — Кузьмич огорченно качает головой. — Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?
— Ну, знал.
— И об его убийстве?
— Ну… слышал.
— От кого? — без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.
— Не помню.
— Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?
— Да, считаю, — резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке. — А вы не считаете?
— Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, — соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает: — Льва Захаровича знаете?
— Льва Игнатьевича… — машинально поправляет его Совко.
— Конечно. Значит, знаете?
— Ну, знаю…
— Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.
— А я вообще разумный человек.
— Хомо сапиенс, — насмешливо замечаю я.
Совко этого не понимает и на всякий случай со мной не связывается, даже головы не поворачивает. Но все непонятное всегда беспокоит, мешает а порой и пугает. Черт его знает, что я такое сказал и как это его, Совко, касается. А тут еще и Кузьмич кивает мне и загадочно говорит:
— Именно что, — потом поворачивается к Совко: — Пойдем дальше. Виктора Арсентьевича Купрейчика знаете?
— Нет.
Что-то в этом твердом «нет» Кузьмича явно настораживает. По-моему, какой-то намек на искренность.
— Залезли в квартиру, даже не зная, кто хозяин?
— Какую еще квартиру? — резко спрашивает Совко. — Ни в какую квартиру я лично не залезал.
Это уже очевидная ложь, и разоблачить ее весьма просто, стоит только показать Совко утерянную им там перчатку. Но это делать еще рано. Кузьмич придерживается принятого плана допроса.
— Ладно, — соглашается он. — Значит, о Купрейчике Викторе Арсентьевиче ничего не знаете, так, что ли?
— Ничего.
— Что ж, выходит, это тоже надо будет доказывать. Только и всего. Знать вы его должны, деться тут некуда.
— Попробуйте докажите, — нахально улыбается Совко. — Интересно, что у вас получится.
— Попробуем, — кивает Кузьмич. — А вот парень такой, в зеленом кашне, в кепке, у него еще «Москвич» красный. Его как зовут?
Совко напряженно смотрит на Кузьмича, словно пытаясь угадать, какой ответ тот хочет услышать и что вообще этот вопрос означает. И тут я впервые за весь допрос перестаю его понимать. О чем думает сейчас Совко? Почему возникло вдруг такое напряжение? Ведь самый, казалось бы, простой вопрос, его Совко должен был ждать. Ну, откажись отвечать, скажи, что не знаешь этого парня, только и всего. Чего тут волноваться, чего медлить? Непонятно. А все непонятное… Да, теперь мы с Совко, кажется, поменялись ролями.
Видимо, и Кузьмич ощущает эту внезапную напряженность и говорит с каким-то скрытым и мне пока непонятным смыслом:
— Он здорово намозолил там всем глаза, этот парень.
— Это где же такое? — с напускной небрежностью спрашивает Совко, но эта небрежность немало стоит ему сейчас, я чувствую.
— В том дворе, — отвечает Кузьмич.
Совко молчит. Он не спрашивает, что это за двор, его сейчас спектакль явно не занимает, он пытается что-то сообразить или вспомнить. Но что именно? Я по-прежнему не понимаю его и начинаю нервничать.
— А на их даче вы были? — снова спрашивает Кузьмич.
Ага. Он начинает «кольцевать» Совко вопросами по этому пункту, вызвавшему такую странную реакцию, искать слабое место здесь, чтобы через него прорваться или незаметно проскользнуть к истине, к разгадке этой странной заминки в допросе.
Почему, назвав трех соучастников, Совко не желает называть двух других? Потому что они москвичи? Ну и что? Потому что они в данный момент ближе всех к краденым вещам, к его, Совко, доле, которую он не хочет потерять?
— Так были вы на их даче? — повторяет свой вопрос Кузьмич.
Совко колеблется, медлит с ответом и наконец выдавливает из себя:
— Не был…
Эге, кажется, он тоже начал какую-то игру с нами. Нервы мои так напряжены, что ловят, как самый чуткий камертон, его напряжение, его попытку сбить нас со следа.
— Ну конечно, — говорю я насмешливо, — такой мелкой шавке не положено знать, где что лежит. Ее дело кусать кого прикажут и тявкать на ветер.
Совко резко поворачивается в мою сторону. Узкое лицо его вспыхивает, заливается краской, кривятся, дрожат пухлые губы, и пустые глаза сейчас полны злобы. Здорово, кажется, я его задел, самолюбивый он парень, с гонором.
— А ты… — еле сдерживаясь, говорит он. — Ты помалкивай. Еще увидим, кто из нас тут шавка.
— Давай, давай, — подстегиваю я его. — Но на дачу тебя все-таки не пустили, выходит. Ты небось и зеленые «Жигули» тоже ни разу в том дворе не видел.
Я помогаю Кузьмичу «кольцевать» слабый пункт, на который мы так неожиданно наткнулись.
— Какие еще «Жигули»? — раздраженно спрашивает Совко, но тут же, спохватившись и не желая, видимо, выступать в роли мелкой шавки, которой чего-то не доверяют, добавляет: — Меня на солому не купишь. Фиг я тебе чего скажу, заруби это себе.
Странно, но у меня такое ощущение, что он ничего об этих «Жигулях» не знает. Неужели у них так поделены роли? Что-то не верится. Тем не менее на «Жигулях» Совко оступился. Уловил это Кузьмич? Наверное. Во всяком случае, он переходит к новой теме.
— Учтите, — говорит он Совко, — Музу мы пока отпустили.
— А если бы и захотели посадить, то не смогли бы, — усмехается Совко. — Нет за ней ничего, не прицепитесь.
— Да, не успели вы втянуть ее в свои дела, это мы знаем. А верно, что вы жениться на ней собрались?
— Не ваше дело, — снова начинает грубить Совко.
— Ошибаетесь, — терпеливо, не повышая голос, возражает Кузьмич. — Я уже вам сказал: теперь все, что касается вас, касается, к сожалению, и нас. А Музе вы только искалечите жизнь. Куда например, вы хотите ее увезти? Домой, где жена с дочкой вас ждут?
— Увез бы — не нашли, — нагло говорит Совко, — сколько бы ни вынюхивали. Такими бабами не бросаются, когда они сами в руки идут.
— Еще бы, — усмехаюсь я. — Она же по глазам гадает и своя до смерти, так, что ли? Еще и завалить обещал, когда надоест, чтобы другому не досталась.
И тут Совко резко поворачивается, готовый, кажется, кинуться на меня, светлые глаза его странно вспыхивают и заметно бледнеют покрытые золотистым пушком щеки. Он стискивает кулаки и, захлебываясь, кричит:
— Не цапай!.. Убью!.. Моя Музка, понял?!. Моя!.. С Гвимаром не пошла, на миллионы его плюнула!.. А на тебя, копеечника, гниду, и не посмотрит!.. Ни с кем не пойдет!.. С Ермаковым даже не пойдет! Понял?! Ни с кем! А со мной на край света!.. Пальцем только поманю!..
— Чтобы ты ее там завалил? — насмешливо осведомляюсь я.
— У-у!..
Совко по-тигриному, стремительно кидается на меня. Я даже не успеваю вскочить и бью его двумя ногами, когда он уже совсем близко и защиты от этого удара нет.
Он валится на пол и истошно орет. Это уже симуляция. Я ударил его в четверть силы, это, скорее, был даже не удар, а толчок, который лишь свалил его. Но Совко орет истошно, симулируя боль и истерику.
Я по-прежнему сижу на диване. Кузьмич невозмутимо крутит в руках очки. Мы терпеливо и равнодушно ждем. Совко постепенно затихает и настороженно поглядывает на нас, продолжая лежать на полу.
— Так, — говорит наконец Кузьмич. — Ну, вставайте, Совко. Чего уж там.
Но Совко продолжает лежать, неудобно подвернув под себя ногу и закрыв локтями лицо; мне виден только один его глаз, в нем настороженность и злоба прямо-таки волчья.
— Решил отдохнуть, — насмешливо говорю я. — Собраться с мыслями хочет, чего бы такое еще выкинуть.
Совко меняет позу, нога, видно, затекла. И это движение заставляет его невольно сделать еще одно, потом еще. В конце концов он медленно поднимается и, ни на кого не глядя, усаживается на стул, машинально поддернув на коленях брюки. Ишь ты, навыки какие заимел.
— Ну вот, — удовлетворенно говорит Кузьмич. — Если не возражаете, то продолжим наш разговор.
К такому обращению Совко, кажется, не привык. Он недоверчиво взглядывает на Кузьмича и усмехается.
— Можно и продолжить, — снисходительно соглашается он.
— Тогда перейдем от людей к фактам, — говорит Кузьмич. — Как договорились. Напомню только, что о половине из названных мною людей вы нам ничего еще не успели рассказать. Так будем считать.
— Не последний раз видимся, еще успею, — приходит в себя и пытается острить Совко.
— Уж это конечно, — спокойно соглашается Кузьмич. — А мы не забудем спросить. Так вот, факты. Первый из них — это убийство Семанского. Вы не будете отрицать, что присутствовали при нем?
— Во, во, — удовлетворенно подхватывает Совко. — Присутствовал. Это точно.
— Так и Красиков говорит, — замечает Кузьмич.
При этом он словно не замечает ошарашенного взгляда Совко. Как это так, «Леха говорит», если его тут нет и никогда не было.
— Он же сказал и про лампочку, и про сарай, — как ни в чем не бывало продолжает Кузьмич. — Между прочим, вы с того двора сначала бежать было собрались, а потом вернулись. Почему?
— Леха его в сарай уволочь захотел.
— Леха? — переспрашивает Кузьмич. — Стоит ли в этом пункте путать, Совко?
— Леха, — упрямо повторяет тот.
— Давай, давай, вали на него все, — говорю я. — Он тебе пока ответить не может. Но мне он сказал, что ты велел вернуться.
— Врет.
— Кто врет, это мы скоро разберемся, будь спокоен.
— А может, и не он, и не вы? — спрашивает Кузьмич. — Может… Лев Игнатьевич велел, ну-ка, получше вспомните.
— Не было его там, — твердо говорит Совко.
— Но спрятать он мог велеть. Днем-то он в том дворе бывал, сараи видел.
— Откуда взяли, что бывал?
— Откуда, — усмехается Кузьмич, — про это мы друг друга пока спрашивать не будем.
Это звучит у него вполне миролюбиво, даже деловито и располагает к спокойному разговору. А Совко, видимо, уже устал от напряжения, от необходимости все время быть начеку, все время что-то придумывать и что-то скрывать. Ему сейчас страсть как хочется поговорить спокойно, как бы доверительно и тихонько попытаться выяснить, что же мы в конце концов знаем, чем располагаем. Я же вижу, сейчас у него в голове от наших разнообразных и неожиданных вопросов полный ералаш. И это больше всего его волнует.
— Так правильно я говорю насчет Льва Игнатьевича? — спрашивает Кузьмич.
— Мы ведь договорились очевидные вещи не отрицать.
Ничего тут, конечно, очевидного нет, но фраза эта толкает на откровенность. И Совко сейчас не до ее точного смысла.
— Да не влезает он в такие дела, — машет он рукой.
— Ладно, — соглашается Кузьмич. — Не влезает так не влезает. Кстати, где он сейчас находится, вы, конечно, не знаете?
— Само собой, — нахально улыбается Совко.
— Напрасно. Впрочем, подумайте. Может быть, он тоже подтвердит, что не вы совершили убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68