– Я всё ещё не согласен с тобой, Уильям, но созову пленарное заседание на завтра, и там мы сможем обсудить твоё предложение более детально.
– Благодарю вас, – сказал Уильям.
Он вернулся в свой кабинет и снял трубку внутреннего телефона.
– Алан, забыл сказать. Я встретил девушку, которая будет моей женой.
– Она уже знает? – спросил Алан.
– Нет, – ответил Уильям.
– Понимаю. Стало быть, твой брак ничем не будет отличаться от твоей банковской политики, Уильям. Все причастные узнают всё только тогда, когда ты принимаешь окончательное решение.
Уильям засмеялся, снял трубку другого телефона и немедленно выставил на торги все свои основные пакеты акций, переводя поступления в наличность. В кабинет вошёл Тони Симмонс, остановился в дверном проёме и задумался: не сошёл ли Уильям с ума окончательно.
– Если вы и дальше будете сбрасывать акции при нынешнем состоянии рынка, то завтра останетесь без последней рубашки.
– Я потеряю гораздо больше, если продолжу держаться за них, – ответил Уильям.
В течение следующей недели ему предстояло потерять более миллиона долларов, и такая ошибка могла бы поколебать менее уверенного человека.
На заседании совета директоров на следующий день его предложение ликвидировать вложения банка в акции не прошло: восемью голосами «против» при шести «за». Тони Симмонс убедил совет в том, что нужно ещё какое-то время удерживать акции, – иная линия будет безответственной. Единственный небольшой успех Уильяма выразился в том, что ему удалось убедить остальных директоров по крайней мере прекратить покупку новых акций.
В тот день рынок несколько подрос, и это дало Уильяму возможность распродать дополнительное количество своих акций. К концу недели индекс постоянно рос уже четыре дня подряд, и Уильям задумался: а не погорячился ли он? Но весь его прошлый опыт и инстинкты подсказывали ему, что он принял правильное решение. Алан Ллойд ничего не говорил, – Уильям терял собственные деньги, а ему хотелось по-тихому уйти в отставку.
22 октября рынок опять понёс тяжёлые потери, и Уильям вновь умолял Алана Ллойда уйти с него, пока оставались хоть какие-то шансы. На этот раз Алан Ллойд прислушался и позволил Уильяму выставить на торги некоторые из основных пакетов банка. На следующий день рынок снова рухнул под тяжестью объёмов продаж, и уже не имело значения, от каких именно акций хотел избавиться банк, – на рынке всё равно не было покупателей. Сброс акций приобрёл массовый характер, теперь каждый мелкий инвестор в Америке выставлял их на продажу в попытке выбраться из-под завала. Паника была так велика, что тиккер-ленты не поспевали за совершаемыми сделками. И только когда на следующий день биржа открылась после ночи работы её сотрудников, трейдеры узнали, как много они потеряли за вчерашний день на самом деле.
Алан Ллойд имел телефонный разговор с Дж. П. Морганом, и они пришли к соглашению, что «Каин и Кэббот» войдёт в группу банков, которые попытаются компенсировать общенациональный обвал основных акционерных компаний. Уильям не выступил ни за, ни против такой политики, считая, что если и действовать коллективно, то «Каин и Кэббот» должен стать её ответственным участником. А уж если бы такая система заработала, то всем банкирам стало бы легче. На следующий день вице-президент Нью-Йоркской фондовой биржи и представитель группы Моргана Ричард Уитни вышел на биржевую площадку и закупил «голубых фишек» на тридцать миллионов долларов. Рынок начал приходить в себя. В тот день были осуществлены сделки с двенадцатью миллионами восемьюстами девяносто четырьмя тысячами шестьюстами пятьюдесятью акциями, и в следующие два дня положение оставалось стабильным. Все, начиная от президента Гувера и кончая мальчиками на побегушках в брокерских конторах, считали, что худшее уже позади.
Уильям распродал почти все акции, которые были в его личном владении, и, соответственно, понёс значительно меньшие потери, чем банк, который за четыре дня потерял более трёх миллионов долларов. Теперь даже Тони Симмонс научился прислушиваться к предложениям Уильяма. А 29 октября – этот день позднее назовут чёрным вторником, – рынок упал снова. Было продано шестнадцать миллионов шестьсот десять тысяч тридцать акций. Банки по всей стране знали, что они разорены и что от этого никуда не деться. Если все их клиенты потребуют выдать им наличность, а они, в свою очередь, отзовут выданные кредиты, – банковская система рухнет прямо у них на глазах.
9 ноября совет директоров открылся минутой молчания в память о Джоне Риордане, президенте местного благотворительного фонда и члене совета директоров «Каин и Кэббот», – он застрелился у себя дома. Это было уже одиннадцатое самоубийство в бостонских банковских кругах за последние две недели, покойный был близким другом Алана Ллойда. Председатель объявил далее, что собственные потери банка составили около четырёх миллионов долларов, группа Моргана не смогла объединить банки, и теперь предполагалось, что каждый банк должен действовать так, как диктуют его собственные интересы. Почти все мелкие вкладчики банка разорились, а у большинства крупных – неразрешимые проблемы с наличностью. Вокруг банков Нью-Йорка собираются разъярённые толпы, и в помощь старикам-охранникам приходится направлять агентов Пинкертона. По словам Алана, ещё одна такая неделя – и от всех останется мокрое место. Он подал прошение об отставке, но присутствующие и слушать его не захотели. Его положение ничем не отличалось от положения управляющего любым крупным банком в Америке. Тони Симмонс тоже подал в отставку, но и его отставку коллеги рассматривать отказались. Тони уже не светило место Алана Ллойда, и Уильям великодушно промолчал. В качестве компромиссного было принято предложение отправить Тони Симмонса в Лондон и передать ему в управление заморские инвестиции. «Там он не сможет мне навредить», – подумал Уильям, который вдруг обнаружил, что оказался в должности финансового директора, отвечающего за инвестиции банка. Он тут же пригласил себе в заместители Мэттью Лестера. На этот раз Алан Ллойд и бровью не повёл.
Мэттью согласился присоединиться к Уильяму в начале нового года, как только отец сможет отпустить его: у них – как и у всех – были свои проблемы. Поэтому Уильям до прибытия Мэттью управлял департаментом в одиночку. Зима 1929 года оказалась тяжёлой для Уильяма, ему пришлось быть свидетелем того, как разорялись компании – большие и маленькие, – возглавляемые людьми, которых он знал всю жизнь.
На Рождество Уильям провёл с Кэтрин замечательную неделю во Флориде, где помог ей собрать её пожитки для переезда в Бостон.
– Здесь всё то, что «Каин и Кэббот» позволил мне оставить у себя, – дразнила она его.
Подарки Уильяма на Рождество заполнили целую коробку, и ей стало неловко от его щедрости.
– Что же может предложить взамен бедная вдова? – смеялась она.
Он вернулся в Бостон в приподнятом настроении, весь в надеждах на то, что Рождество с Кэтрин возвестит начало хорошего года. Он сел за стол в старом кабинете Тони Симмонса, чтобы прочитать утреннюю почту, уже зная, что ему придётся вести два-три совещания по вопросам банкротства, которые намечены на эту неделю. Он спросил секретаря, кто записан на приём первым.
– Боюсь, что это ещё одно банкротство.
– Да, я помню дело, – сказал Уильям, хотя имя ему ничего не говорило. – Я познакомился с досье вчера вечером. На какое время назначена встреча?
– На десять, но джентльмен уже ждёт в коридоре.
– Хорошо. Будьте добры, пригласите его сюда. Давайте будем заканчивать с этим делом.
Уильям открыл досье, чтобы напомнить себе основные моменты. Имя первоначального клиента, Дэвиса Лероя, было вычеркнуто, а поверх него было вписано имя сегодняшнего посетителя – мистер Авель Росновский.
Уильям хорошо запомнил последние переговоры с мистером Росновским и уже сожалел о том, что ввязался в них.
16
Авелю понадобилось три месяца, чтобы оценить истинный масштаб проблем, стоявших перед «Ричмонд Континентал», и выяснить, почему отель обходится так дорого. Он делал вид, что смотрит за всем вполглаза, чтобы остальные не догадывались, а на самом деле двенадцать недель внимательнейшим образом наблюдал за происходящим и пришёл к простому заключению: все доходы отеля разворовывались. Прислуга «Ричмонда» состояла между собой в сговоре, причём в таких масштабах, которых даже Авель не встречал в своей жизни. Впрочем, эта система не приняла во внимание нового заместителя управляющего, которому в прошлом приходилось воровать у русских хлеб, чтобы остаться в живых. Главной проблемой Авеля была необходимость действовать втайне от всех: никто ни о чём не должен был догадываться, пока он не заглянул в каждый уголок.
Ему не понадобилось много времени, чтобы понять: в каждом подразделении была своя система воровства. Обман начинался уже на входе, где администраторы регистрировали только восемь из десяти приезжающих, прикарманивая деньги, которые им платили оставшиеся двое. Процедура, которой они пользовались, была довольно простой, и если бы кто-то попробовал применить её в нью-йоркской «Плазе», то был бы раскрыт через несколько минут и тут же уволен. Главный дежурный администратор выбирал из числа гостей пару постарше, которая приехала из другого штата и только на одну ночь, аккуратно убеждался, что в городе у них нет деловых контактов, и просто «забывал» внести их имена в книгу регистраций. Если на следующее утро посетители расплачивались наличными, то деньги прикарманивались, а им «забывали» дать расписаться в книге, и получалось так, что никакого упоминания об их пребывании в гостинице не оставалось.
В ресторане система была тоньше. Конечно, любые посетители, желавшие пообедать или поужинать, расплачивались наличными. Авель и не предполагал иного, но ему понадобилось чуть больше времени, чтобы проверить счета ресторана и увидеть, что администраторы на входе работают вместе с ресторанной прислугой, а ресторанные счета гостям, которых не зарегистрировали при поселении, не выписываются. А на всё это накладывались ещё фиктивные счета за ремонт, фиктивные акты на списание продуктов, испорченное постельное бельё и даже пропажу матраса. Внимательно проверив каждую службу, Авель пришёл к выводу, что более половины всего персонала «Ричмонда» замешаны в этом заговоре и ни одно подразделение полностью не свободно от воров.
Когда Авель только появился в «Ричмонде», то сразу задался вопросом: почему же управляющий Дезмонд Пэйси так долго не замечает того, что творится у него под самым носом? Поначалу Авель ошибочно предполагал, что причина в том, что этот человек был ленив и неповоротлив и не успевал реагировать на жалобы. Он не сразу догадался, что ленивый управляющий и был изобретателем и вдохновителем этой системы, – вот почему она так хорошо функционировала.
Пэйси работал в Ричмондской сети более тридцати лет. В то или иное время он занимал руководящие посты в каждом из отелей, и Авелю стало страшно за финансовое состояние других гостиниц. Более того, Дезмонд Пэйси был близким другом владельца всех отелей Дэвиса Лероя. Чикагский «Ричмонд» терял более тридцати тысяч долларов в год, и Авель прекрасно знал, что это положение могло быть исправлено за пару дней увольнением половины персонала, начиная с Дезмонда Пэйси. Но в этом и состояла проблема, поскольку Дэвис Лерой за тридцать лет мало кого уволил. Он просто смирялся с проблемой в надежде на то, что со временем она исчезнет сама собой.
Авель знал, что единственный способ поправить положение дел – это откровенный разговор с Дэвисом Лероем, и с этой целью он в самом начале 1928 года сел на Центральном вокзале в вагон экспресса «Сент-Луис и Миссури Пасифик» и отправился в Даллас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81