Ничего крамольного они не говорили, лишь позволяли себе критически оценивать поведение Никиты Сергеевича. Удивительно, что секретари ЦК с их-то политическим опытом оказались столь наивными. Не предполагали, что их могут прослушивать. Возможно, опрометчиво считали, что они так много сделали для Хрущева, что никто не посмеет их подслушивать…
Но ведь старые заслуги ничего не значат, когда речь о власти. Борьба за власть не заканчивается даже в тот момент, когда политик становится полновластным хозяином в стране. И уже рядом нет ни врагов, ни соперников, ни тайных недоброжелателей. Только соратники и единомышленники.
Тогда начинается борьба за удержание власти. Власть нужно оберегать от тех, кто вместе с тобой. Логика борьбы такова, что и соратники тоже не нужны. Нужны только подчиненные. Да и никому не хочется держать рядом с собой тех, кому обязан своим креслом.
В пятьдесят седьмом, одолев «антипартийную группу», Хрущев обрел всю полноту власти. Тем не менее, все последующие годы он непрерывно убирал тех, кто стоит рядом.
На ХХII съезде Игнатов, Аристов, Фурцева, Мухитдинов были избраны членами ЦК, но в президиум уже не вошли.
Николай Игнатов и Аверкий Аристов смолчали.
А Мухитдинов, Фурцева и ее муж Николай Павлович Фирюбин, бывший комсомольский работник, ставший заместителем министра иностранных дел (его избрали кандидатом в члены ЦК), в знак протеста не пришли на вечернее заседание съезда.
Опытный Мухитдинов вызвал врача, который прописал ему постельный режим. А Екатерина Алексеевна Фурцева, переживая случившееся, вскрыла себе вены, но ее спасли.
Фурцева, вероятно, до последнего момента на что-то надеялась, думала, что опала будет недолгой, что Хрущев передумает и вернет ее на партийную работу.
Ей и без того досталось на съезде. Шолохов, выступая, открыто издевался над Фурцевой. Это секретаря ЦК нельзя было тронуть, а министра культуры очень даже можно.
И Шолохов высказался на полную катушку:
— Прежде всего хочу сказать, что мы давно мечтали о министре типа товарища Фурцевой. И такого министра мы наконец-то получили.
Зал принял его слова за чистую монету и зааплодировал.
Шолохов продолжал в том же ерническом стиле:
— Всем взяла наша дорогая Екатерина Алексеевна: и дело свое отлично поставила, потому что знает и любит его, и внешностью обаятельна, и в обхождении с деятелями культуры то же самое обаятельна… А тут еще все новые таланты у нее открываются, ну, мы и диву даемся и руками разводим от удовольствия и изумления.
И дальше напустился на министра культуры за низкое качество пьес, поставленных театрами. Испытав публичное унижение, Фурцева, можно сказать, была раздавлена тем, что ее не включили в состав президиума ЦК, и пыталась покончить с собой…
Когда доложили Хрущеву, он был вне себя и созвал президиум ЦК, чтобы «обсудить поступок, совершенный товарищами Фурцевой, Мухитдиновым и Фирюбиным».
Фурцева просила товарищей поверить, что она была тяжело больна. Мухитдинов каялся, говорил, что совершил ошибку. Фирюбин тоже каялся, но просил понять:
— Иначе я не мог поступить.
Фрол Козлов подготовил проект решения о выводе всех троих из состава ЦК КПСС. Никита Сергеевич остыл и проявил снисходительность.
— Поступок сложный, — говорил Хрущев о Фурцевой. — Я понимаю ее огорчение, когда на съезде не избрали в президиум. Но люди оценили ее поступок как протест против партии. По работе — ничего плохого не скажу. В острых вопросах всегда держалась. Характер, правда, неважный. Я говорил ей: «то вы с Жуковым, то с Булганиным, то с Молотовым». Но в принципиальных вопросах держалась принципиально… А тут такой нехороший поступок.
Хрущев, тем не менее, учел раскаяние Фурцевой и предложил в решение записать: отсутствовала вследствие заболевания. Относительно Фирюбина сказал просто: за неправильное поведение указать.
А недавний секретарь ЦК Нуритдин Мухитдинов был его личным выдвиженцем.
— Ошиблись в нем, — с огорчением сказал Хрущев, — он плохо воспитан как член партии. Никчемное руководство оставил в республике. Пережитки байские есть у него. И есть к нему политические претензии — поддерживал узбекскую групповщину. Были нехорошие поступки бытового характера — бьет жену. Хвастливо докладывал о своих беседах с Неру и с Насером. Но потеря — молодой и способный человек.
Поступок всех троих разбирался на заседании пленума ЦК 9 марта. Заседание не стенографивалось. Вообще не найдены никакие материалы относительно того, что говорилось на пленуме. По воспоминаниям Мухитдинова, Хрущев выступал очень эмоционально. Но все трое остались в составе ЦК. Фурцева продолжала работать министром культуры, Фирюбин — заместителем министра иностранных дел. Мухитдинов пострадал больше всех. Его отправили в Центроюз заместителем председателя правления.
Зато секретарем ЦК был избран новый хрущевский фаворит Фрол Романович Козлов, который до этого был первым заместителем Хрущева в правительстве. Такую же роль он намеревался играть в ЦК. Козлов сразу занял позицию второго секретаря. Президиум, забыв о тех словах, которые говорились по поводу Кириченко, безропотно принял решение:
«Возложить на т. Козлова председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, а также рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседаниям Секретариата ЦК».
Козлова вполне устраивали частые поездки Хрущева по стране и миру. В отсутствие Никиты Сергеевича он был хозяином на Старой площади и, возможно, со временем претендовал бы на роль преемника. Фрол Романович, высокий, статный, красивый, хорошо смотрелся на трибуне.
Александр Твардовский записал в дневнике: «Есть такой человек в руководстве — Козлов, который, когда разговаривает, слушает только себя и сам пьянеет от своего голоса».
Обновление кадров оказалось в пользу Семичастного. Шелепин сумел правильно поговорить с Хрущевым. Никита Сергеевич решил, что Семичастный достаточно наказан за свои аппаратные промахи и набрался политического опыта.
Через две недели после ухода Шелепина с поста председателя КГБ на освободившееся место был назначен его друг и товарищ Владимир Ефимович Семичастный, который до этого был вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана.
Семичастному вырезали аппендикс, после операции он отдыхал в подмосковном санатории Барвиха. Позвонил Шелепин:
— Завтра будь в ЦК.
Его принял Фрол Романович Козлов, сказал:
— Мы вас рекомендуем на должность председателя КГБ.
Девятого ноября Владимира Ефимовича привели в кабинет Хрущева. Разговор продолжался пять минут. Никита Сергеевич напутствовал его на свой лад:
— У нас на этом посту чекистов было предостаточно. Дров столько наломали… Хватит. Нам нужен человек, который понимает, зачем эти органы существуют, и проводит политику партии. Шелепин начал расчищать, а вы продолжайте…
— Как вам Шелепин передавал дела? — спросил я Семичастного.
— Ключи от сейфа и от стола отдал, показал, как что открывается, только код сменил: «Сам себе придумай». А что ему еще передавать? Список личного состава? Шелепин пришел на коллегию комитета, представил меня и ушел.
— Неужели ничего не посоветовал?
— Мы с ним настолько близки были и так тесно общались, что я всегда у него мог что-то спросить и посоветоваться. Нравоучений он мне не читал. Охарактеризовал немножечко людей — кого поближе держать, кого подальше, кого поскорее убрать, на кого опираться. Ну, как обычно бывает, когда один уходит, другой приходит…
СНЯТЬ ШТАНЫ И ВЫПОРОТЬ!
Новому председателю КГБ Семичастному было всего тридцать семь лет. Никита Сергеевич хотел работать с людьми такого возраста, не отягощенными прошлым, энергичными, не потерявшими интереса к работе и жизни. Шелепин в его кадровых расчетах занимал особое место. После ХХII съезда Хрущев поручил ему как секретарю ЦК курировать партийные кадры.
Николай Егорычев:
— Хрущев опирался на новых людей и начал нас, молодых, выдвигать. Александр Николаевич, как негласно считалось, среди нас, партийной молодежи, занимал самое высокое положение и в какой-то мере влиял на наше поведение, взгляды.
Хрущев жаждал обновления кадров.
Четырнадцатого декабря пятьдесят девятого года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:
— В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять к примеру наше руководство — президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это? Может собраться артель, люди могут спаяться и спиться. При Сталине это было, сидел же разбойник Багиров. Сталин о нем говорил, что мусульмане не держали бы его и недели, убили бы, если бы его не поддерживали, а он там сидел двадцать лет.
Хрущев перевел свою идею в практическую плоскость
— Я беру президиум ЦК: нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно.
А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для нее не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.
— Буржуазные конституции, — произнес Хрущев крамольную мысль, — пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.
Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Хрущев-то пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями, просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?
— Если каждый будет знать, что он будет выбран только один срок, максимум два, — продолжал фантазировать Хрущев, тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.
Семнадцатого июня шестьдесят первого Хрущев на заседании президиума вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию, относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:
— Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, когда мы запишем два срока, то нам не скажут этого, но это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.
Можно без преувеличения сказать, что именно эта идея принесла Хрущеву больше всего врагов внутри аппарата.
Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.
Шестнадцатого февраля шестьдесят первого Хрущев на президиуме ЦК рассказывал о своей поездке по Украине, Северному Кавказу, Закавказью и Центрально-Черноземной зоне, где проходили зональные совещания по сельскому хозяйству:
— Я считаю, что совещания проходили хорошо. В народе они вызвали подъем и очень хорошее настроение. В городах, где я был, народ очень верит, подбадривает, критика ему нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Но ведь старые заслуги ничего не значат, когда речь о власти. Борьба за власть не заканчивается даже в тот момент, когда политик становится полновластным хозяином в стране. И уже рядом нет ни врагов, ни соперников, ни тайных недоброжелателей. Только соратники и единомышленники.
Тогда начинается борьба за удержание власти. Власть нужно оберегать от тех, кто вместе с тобой. Логика борьбы такова, что и соратники тоже не нужны. Нужны только подчиненные. Да и никому не хочется держать рядом с собой тех, кому обязан своим креслом.
В пятьдесят седьмом, одолев «антипартийную группу», Хрущев обрел всю полноту власти. Тем не менее, все последующие годы он непрерывно убирал тех, кто стоит рядом.
На ХХII съезде Игнатов, Аристов, Фурцева, Мухитдинов были избраны членами ЦК, но в президиум уже не вошли.
Николай Игнатов и Аверкий Аристов смолчали.
А Мухитдинов, Фурцева и ее муж Николай Павлович Фирюбин, бывший комсомольский работник, ставший заместителем министра иностранных дел (его избрали кандидатом в члены ЦК), в знак протеста не пришли на вечернее заседание съезда.
Опытный Мухитдинов вызвал врача, который прописал ему постельный режим. А Екатерина Алексеевна Фурцева, переживая случившееся, вскрыла себе вены, но ее спасли.
Фурцева, вероятно, до последнего момента на что-то надеялась, думала, что опала будет недолгой, что Хрущев передумает и вернет ее на партийную работу.
Ей и без того досталось на съезде. Шолохов, выступая, открыто издевался над Фурцевой. Это секретаря ЦК нельзя было тронуть, а министра культуры очень даже можно.
И Шолохов высказался на полную катушку:
— Прежде всего хочу сказать, что мы давно мечтали о министре типа товарища Фурцевой. И такого министра мы наконец-то получили.
Зал принял его слова за чистую монету и зааплодировал.
Шолохов продолжал в том же ерническом стиле:
— Всем взяла наша дорогая Екатерина Алексеевна: и дело свое отлично поставила, потому что знает и любит его, и внешностью обаятельна, и в обхождении с деятелями культуры то же самое обаятельна… А тут еще все новые таланты у нее открываются, ну, мы и диву даемся и руками разводим от удовольствия и изумления.
И дальше напустился на министра культуры за низкое качество пьес, поставленных театрами. Испытав публичное унижение, Фурцева, можно сказать, была раздавлена тем, что ее не включили в состав президиума ЦК, и пыталась покончить с собой…
Когда доложили Хрущеву, он был вне себя и созвал президиум ЦК, чтобы «обсудить поступок, совершенный товарищами Фурцевой, Мухитдиновым и Фирюбиным».
Фурцева просила товарищей поверить, что она была тяжело больна. Мухитдинов каялся, говорил, что совершил ошибку. Фирюбин тоже каялся, но просил понять:
— Иначе я не мог поступить.
Фрол Козлов подготовил проект решения о выводе всех троих из состава ЦК КПСС. Никита Сергеевич остыл и проявил снисходительность.
— Поступок сложный, — говорил Хрущев о Фурцевой. — Я понимаю ее огорчение, когда на съезде не избрали в президиум. Но люди оценили ее поступок как протест против партии. По работе — ничего плохого не скажу. В острых вопросах всегда держалась. Характер, правда, неважный. Я говорил ей: «то вы с Жуковым, то с Булганиным, то с Молотовым». Но в принципиальных вопросах держалась принципиально… А тут такой нехороший поступок.
Хрущев, тем не менее, учел раскаяние Фурцевой и предложил в решение записать: отсутствовала вследствие заболевания. Относительно Фирюбина сказал просто: за неправильное поведение указать.
А недавний секретарь ЦК Нуритдин Мухитдинов был его личным выдвиженцем.
— Ошиблись в нем, — с огорчением сказал Хрущев, — он плохо воспитан как член партии. Никчемное руководство оставил в республике. Пережитки байские есть у него. И есть к нему политические претензии — поддерживал узбекскую групповщину. Были нехорошие поступки бытового характера — бьет жену. Хвастливо докладывал о своих беседах с Неру и с Насером. Но потеря — молодой и способный человек.
Поступок всех троих разбирался на заседании пленума ЦК 9 марта. Заседание не стенографивалось. Вообще не найдены никакие материалы относительно того, что говорилось на пленуме. По воспоминаниям Мухитдинова, Хрущев выступал очень эмоционально. Но все трое остались в составе ЦК. Фурцева продолжала работать министром культуры, Фирюбин — заместителем министра иностранных дел. Мухитдинов пострадал больше всех. Его отправили в Центроюз заместителем председателя правления.
Зато секретарем ЦК был избран новый хрущевский фаворит Фрол Романович Козлов, который до этого был первым заместителем Хрущева в правительстве. Такую же роль он намеревался играть в ЦК. Козлов сразу занял позицию второго секретаря. Президиум, забыв о тех словах, которые говорились по поводу Кириченко, безропотно принял решение:
«Возложить на т. Козлова председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, а также рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседаниям Секретариата ЦК».
Козлова вполне устраивали частые поездки Хрущева по стране и миру. В отсутствие Никиты Сергеевича он был хозяином на Старой площади и, возможно, со временем претендовал бы на роль преемника. Фрол Романович, высокий, статный, красивый, хорошо смотрелся на трибуне.
Александр Твардовский записал в дневнике: «Есть такой человек в руководстве — Козлов, который, когда разговаривает, слушает только себя и сам пьянеет от своего голоса».
Обновление кадров оказалось в пользу Семичастного. Шелепин сумел правильно поговорить с Хрущевым. Никита Сергеевич решил, что Семичастный достаточно наказан за свои аппаратные промахи и набрался политического опыта.
Через две недели после ухода Шелепина с поста председателя КГБ на освободившееся место был назначен его друг и товарищ Владимир Ефимович Семичастный, который до этого был вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана.
Семичастному вырезали аппендикс, после операции он отдыхал в подмосковном санатории Барвиха. Позвонил Шелепин:
— Завтра будь в ЦК.
Его принял Фрол Романович Козлов, сказал:
— Мы вас рекомендуем на должность председателя КГБ.
Девятого ноября Владимира Ефимовича привели в кабинет Хрущева. Разговор продолжался пять минут. Никита Сергеевич напутствовал его на свой лад:
— У нас на этом посту чекистов было предостаточно. Дров столько наломали… Хватит. Нам нужен человек, который понимает, зачем эти органы существуют, и проводит политику партии. Шелепин начал расчищать, а вы продолжайте…
— Как вам Шелепин передавал дела? — спросил я Семичастного.
— Ключи от сейфа и от стола отдал, показал, как что открывается, только код сменил: «Сам себе придумай». А что ему еще передавать? Список личного состава? Шелепин пришел на коллегию комитета, представил меня и ушел.
— Неужели ничего не посоветовал?
— Мы с ним настолько близки были и так тесно общались, что я всегда у него мог что-то спросить и посоветоваться. Нравоучений он мне не читал. Охарактеризовал немножечко людей — кого поближе держать, кого подальше, кого поскорее убрать, на кого опираться. Ну, как обычно бывает, когда один уходит, другой приходит…
СНЯТЬ ШТАНЫ И ВЫПОРОТЬ!
Новому председателю КГБ Семичастному было всего тридцать семь лет. Никита Сергеевич хотел работать с людьми такого возраста, не отягощенными прошлым, энергичными, не потерявшими интереса к работе и жизни. Шелепин в его кадровых расчетах занимал особое место. После ХХII съезда Хрущев поручил ему как секретарю ЦК курировать партийные кадры.
Николай Егорычев:
— Хрущев опирался на новых людей и начал нас, молодых, выдвигать. Александр Николаевич, как негласно считалось, среди нас, партийной молодежи, занимал самое высокое положение и в какой-то мере влиял на наше поведение, взгляды.
Хрущев жаждал обновления кадров.
Четырнадцатого декабря пятьдесят девятого года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:
— В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять к примеру наше руководство — президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это? Может собраться артель, люди могут спаяться и спиться. При Сталине это было, сидел же разбойник Багиров. Сталин о нем говорил, что мусульмане не держали бы его и недели, убили бы, если бы его не поддерживали, а он там сидел двадцать лет.
Хрущев перевел свою идею в практическую плоскость
— Я беру президиум ЦК: нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно.
А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для нее не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.
— Буржуазные конституции, — произнес Хрущев крамольную мысль, — пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.
Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Хрущев-то пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями, просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?
— Если каждый будет знать, что он будет выбран только один срок, максимум два, — продолжал фантазировать Хрущев, тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.
Семнадцатого июня шестьдесят первого Хрущев на заседании президиума вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию, относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:
— Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, когда мы запишем два срока, то нам не скажут этого, но это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.
Можно без преувеличения сказать, что именно эта идея принесла Хрущеву больше всего врагов внутри аппарата.
Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.
Шестнадцатого февраля шестьдесят первого Хрущев на президиуме ЦК рассказывал о своей поездке по Украине, Северному Кавказу, Закавказью и Центрально-Черноземной зоне, где проходили зональные совещания по сельскому хозяйству:
— Я считаю, что совещания проходили хорошо. В народе они вызвали подъем и очень хорошее настроение. В городах, где я был, народ очень верит, подбадривает, критика ему нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63