Если верить владельцу рыболовецкого судна из Сен-Жюльена, который за стопкой водки не делает тайны из того, что был завсегдатаем "Червонной дамы" и перепробовал всех сменявших друг друга тамошних девиц, первый был сутенером рослой Белинды, а второй - чем-то вроде мальчика на побегушках в самом заведении.
Я сидела за рулем и от удивления чуть не врезалась в пальму. В эту ночь, как и в предыдущую, мы почти не смыкаем глаз. В наших смежных комнатах в гостинице "Великий Ришелье" на ковре в беспорядке валяются листы из досье, переданного мне судьей, остатки ужина, который мы попросили принести наверх, полные пепельницы, пустые пивные бутылки. Обе в неглиже, мы терпеливо, стоя на коленях, восстанавливаем маршрут Кристофа после его побега в августе 1939 года. Скрупулезно сопоставляя факты, мы стараемся определить, где могут обитать сегодня женщины, которые давали ему приют, любили, ненавидели и зачастую губили его.
Вопреки кажущемуся на первый взгляд, добраться до тех, кто живет дальше других, проще, а не труднее. Прямо в досье мы обнаруживаем адреса Йоко, Эсмеральды, девицы по кличке Орлом-и-Решкой. Парижский импресарио сообщает нам по телефону адрес Фру-Фру в Лос-Анджелесе. Затем мы определяем местонахождение почти всех остальных. К тому времени когда первые лучи солнца проникли в наши открытые окна, Эвелина уже отпечатала и вложила в конверт мои призывы о помощи всем, кого я перечислила, и еще Эмме, Зозо и Толедо. Днем настает очередь Белинды, а назавтра мы можем отослать письмо и Каролине благодаря помощи ее бывшей кухарки.
Вероятно, ни я, ни кто другой так и не узнаем, что стало с Ванессой и Савенной, двумя сестрами-близнецами из "Червонной дамы". Я очень сожалею об этом, поскольку сведения из досье косвенно подтверждают болтовню старой горничной доктора Лозе. Бросив промышлять проституцией, они, по-видимому, целый год прятали у себя Кристофа - с того момента как он, раненный, бежал из осажденного "Пансиона Святого Августина", и до того как он, находясь в столь пиковом положении, бежал на борту "Пандоры". Так как Кристоф был не в состоянии различить их даже в постели, он так и не мог сказать, которая из двух выстрелила в свою сестру из ружья в лачуге на берегу моря, где они делали ванильное и фисташковое мороженое, - к несчастью, в тот самый момент, когда его надоумило встать между ними.
Не узнать мне, что стало с Саломеей, Малюткой Лю, Ясминой, некоей Гертрудой, которую он встретил в Вене и которая донесла на него англичанам, - о ней он упорно хранил молчание, сказав лишь:
- Бывает, нас предают и женщины, если они слишком долго прожили среди мужчин.
Я вспоминаю этот июль и этот август как время жесточайших контрастов - прохладной тени и палящего зноя.
Благотворная тень - это камера Кристофа. Кровать, одеяло защитного цвета. Стол, прикрепленный к стене, занятый целиком макетом "Пандоры", который Кристоф клеил из спичек, чтобы как-то развлечься. Давно забытый запах школьного клея. Высоко под потолком - зарешеченная отдушина, глядевшая во двор, куда Кристофа выводили на прогулку. Стул один-единственный, но великолепный и страшно нелепый, типичный стул из борделя, сохранившийся от веселых времен. Его из "Червонной дамы" приволок один сентиментальный артиллерист-немец, выменяв на ящик маргарина.
Фотографии на стене менялись почти так же часто, как состав правительства, однако Кристоф оставался неизменным в своих привязанностях - актрисы фигурировали одни и те же: Норма Ширер, Жизель Паскаль, Джин Тирни, Фру-Фру и Мартина Кэрол, еще только возносившаяся в небеса, усеянные юными звездами.
Зной - это мои ночи, мое одиночество, моя борьба с временем. Эвелина Андреи отправилась в Париж. Для поездок в Крысоловку и обратно я наняла скутер. По примеру Белинды, проделывавшей то же самое ради Красавчика, я поднималась на маяки созерцала высокие стены, за которыми держали моего возлюбленного.
Красавчика я бы с радостью убила. Я решила, что так и сделаю, когда все будет позади и Кристоф окажется на свободе. Я буду поджаривать Красавчика на медленном огне, как апачи в вестернах, и упиваться его нескончаемыми мучениями. Не помню, чтобы я кого-нибудь так ненавидела, но ненависть к такой мрази не может быть грехом.
После первого посещения тюрьмы и унижений, которым он меня подверг, - не говоря уже о том, что он лицезрел меня во всей моей наготе и страсти, - я хотела пожаловаться судье Поммери. Но по зрелом размышлении отказалась от этого намерения. Чтобы я выиграла, сознавшись, что доставляла своему клиенту в камере те удовольствия, которых он был лишен? В лучшем случае они отвели бы нам для бесед специальную комнату, где нам с Кристофом пришлось бы вести разговор в присутствии вооруженных до зубов охранников. И потом, Красавчик, полновластный владыка пятачка, где содержался Кристоф, обладал в наших глазах неоценимым достоинством, которого мог быть лишен другой тюремщик: его легко было подкупить. Зачастую людям и невдомек, до какой степени услужливости доходит подкупленный человек.
Короче, я раздумала - по крайней мере до процесса - строить из себя недотрогу, чтобы не оказаться в смешном положении перед судебным ведомством. Что же до глазка в двери, в который пялился этот тип, я последовала совету Кристофа и во второе свое посещение - как и во все прочие - принесла американскую жвачку "Дентин", предохранявшую, кроме всего прочего, зубы от кариеса. Стоило мне, войдя в камеру, разжевать кусочек и заткнуть глазок, ситуация менялась на противоположную: теперь уже Красавчик не мог на нас жаловаться, не обвинив самого себя в том, что он покушался на тайны защиты. Судебное решение, бывало, отменяли и по менее серьезному поводу.
Я обязала себя, разговаривая с этим гнусным типом, изображать приветливость, дабы привлечь его на нашу сторону Даже без чулок - жара стояла невыносимая, и я одевалась легко - я, направляясь в крепость, натягивала на правую ногу резинку, к которой прицепляла новехонькую тщательно сложенную банкноту. Оставаясь наедине со мной в предбаннике перед камерами, он еще не успевал высказать свое пожелание, как я с готовностью приподнимала юбку, но не слишком высоко - дальше ему нечего было соваться. Красавчик сам нагибался за деньгами, из-за которых, собственно, и держал язык за зубами. В первый раз он был если не шокирован, то, во всяком случае, изрядно удивлен. Но потом привык. Однажды он осмелел до того, что сделал мне своеобразный комплимент:
- Знаете, если когда-нибудь ваши дела пойдут плохо и вы захотите освоить новую профессию, обращайтесь ко мне. Можем скооперироваться.
Мне даже не захотелось давать ему пощечину. Я лишь пожала плечами и сказала, что там будет видно.
Мир, в котором мы живем, обезумел. Что же странного, если я тоже сошла с ума? Осмысленным в какой-то степени оставалось во мне только воспоминание о сухом щелканье запоров в недрах острова посреди океана, о двери, которая, отворяясь, дает доступ к лучшей поре моей жизни, к лицу, голосу, телу любимого человека, к тому, что как раз и принято называть, Бог знает почему, безумством.
Первой, против всякого ожидания, откликнулась на мой призыв Эсмеральда. Она прислала из Нью-Йорка телеграмму, написанную по-французски:
"Если Фредерик и Кристоф - действительно одно и то же лицо, я считаю его способным на все преступления, в которых его обвиняют, кроме, разумеется, первого. Свидетельствую как на дулу, что вступила с ним в половую связь из простой заботы о своем душевном равновесии, - о насилии ни с той, ни с другой стороны не могло быть и речи. Если он утверждает обратное под тем предлогом, что поначалу я держала его связанным по рукам и ногам, то пусть ему отрубят голову. Обязуюсь открыть специальный счет в Национальном банке, чтобы его могилу два раза в неделю украшали цветами. Поверьте, я очень огорчена случившимся.
Примите мои уверения в совершеннейшем почтении.
Эсмеральда".
Когда я показала это послание Кристофу, он расхохотался, а на последовавшие вопросы по своему обыкновению ответил:
- Прошу тебя, это было так давно, что мне не хочется об этом говорить.
Второй пришла телеграмма от Йоко. Она обещала прислать длинное письмо, в телеграмме же сообщала, что выходит замуж за очень обаятельного инженера-агронома - именно через него Фредерик-Кристоф передал Йоко весточку о себе, - тот был "пленным японским солдатом в Бирме, и эти славные люди, француз и медсестра, накормили его".
На этот раз Кристоф был несколько красноречивей обычного, но до конца я все для себя прояснила, лишь дождавшись рассказа Толедо.
Затем мы получили бредовое письмо от девицы по кличке Орлом-и-Решкой. Эвелина Андреи, давясь от смеха, перевела мне его по телефону, так как английский знала много лучше меня. Если вкратце - а это нелишне отметить, - то во время кораблекрушения моя корреспондентка испытала такой ужас, что у нее, бедняжки, полностью нарушился обмен веществ, теперь она весит больше двухсот фунтов, это позволило ей сделать успешную карьеру в женском кетче, очень популярном в США, но стоило ей привязанности двух мужей, на которых она подала в суд: на одного (Стокаммера), настоящего, законного ее мужа, - за то, что он страдал жестоким психическим недугом, на другого (Матье, актера) - потому что он убежал из дома в "Беверли-Хиллз" вместе с цветной служанкой и полотном Таможенника Руссо, принадлежавшим ему лишь на треть. Еще она обвинила их в том, что они принуждали ее к неумеренному потреблению алкогольных напитков и половым извращениям, как-то: оральному возбуждению полового члена, бичеванию и содомии. В качестве возмещения она требовала миллион долларов, возврата трети картины и целиком всей служанки, а также кое-чего по мелочи, например замены фильтра в бассейне, охотничью фуражку, которую в 1943 году подарил ей на Рождество генерал Паттон или, может, его ординарец, а также полной оплаты еженедельных визитов к психиатру, лечившему ее от провалов памяти. Именно в один из таких провалов и угодил Фредерик-Кристоф, а также все пассажиры и пассажирки "Пандоры" и сами ее обломки после кораблекрушения. Но если когда-нибудь кто-либо или что-либо связанное с этой ужасной катастрофой всплывет в ее памяти, бесплатно я эти сведения не получу. Ведь она до сих пор остается единственной их владелицей и, если меня угораздит воспользоваться ее именем, подаст в суд и на меня.
Я попросила Эвелину выбросить опус этой психопатки в корзину.
Когда я пересказала основные пассажи ее письма Кристофу, он насупился. Признаться, на мгновение у меня мелькнула мысль, уж не заговорила ли в нем мужская гордость из-за того, что женщина, некогда им завоеванная, оказалась способна его забыть, пусть даже после кораблекрушения. Однако он объяснил свою реакцию следующим образом:
- Картину, о которой она ведет речь, я видел на борту "Пандоры", она изображала деревенскую свадьбу, там было множество зелени и маленькие желтые цветы. Ее нарисовал один художник с киностудии для фильма "Глаза" о глухонемой с Фру-Фру в главной роли. Похоже, у бедняжки не все в порядке с головой, если только Таможенник Руссо не работал художником в Голливуде.
Потом, выйдя из затянувшегося состояния задумчивости, он хмыкнул и сказал:
- Кетчистка! Она и вела себя как кетчистка, когда запиралась со мной в своей каюте.
Я дала ему хорошего тумака, но во мне не было и половины веса этой девицы, и он быстро со мной сладил.
В начале августа я стала получать свидетельские показания, которые, если мой план удастся, будут предшествовать моим.
Первым делом я ознакомилась с историей Каролины, которую та поведала в длинном письме, написанном от руки на листках из ученической тетради изысканным, хотя и несколько угловатым почерком, который выдавал привычку пользоваться перьями "Сержан-Мажор".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Я сидела за рулем и от удивления чуть не врезалась в пальму. В эту ночь, как и в предыдущую, мы почти не смыкаем глаз. В наших смежных комнатах в гостинице "Великий Ришелье" на ковре в беспорядке валяются листы из досье, переданного мне судьей, остатки ужина, который мы попросили принести наверх, полные пепельницы, пустые пивные бутылки. Обе в неглиже, мы терпеливо, стоя на коленях, восстанавливаем маршрут Кристофа после его побега в августе 1939 года. Скрупулезно сопоставляя факты, мы стараемся определить, где могут обитать сегодня женщины, которые давали ему приют, любили, ненавидели и зачастую губили его.
Вопреки кажущемуся на первый взгляд, добраться до тех, кто живет дальше других, проще, а не труднее. Прямо в досье мы обнаруживаем адреса Йоко, Эсмеральды, девицы по кличке Орлом-и-Решкой. Парижский импресарио сообщает нам по телефону адрес Фру-Фру в Лос-Анджелесе. Затем мы определяем местонахождение почти всех остальных. К тому времени когда первые лучи солнца проникли в наши открытые окна, Эвелина уже отпечатала и вложила в конверт мои призывы о помощи всем, кого я перечислила, и еще Эмме, Зозо и Толедо. Днем настает очередь Белинды, а назавтра мы можем отослать письмо и Каролине благодаря помощи ее бывшей кухарки.
Вероятно, ни я, ни кто другой так и не узнаем, что стало с Ванессой и Савенной, двумя сестрами-близнецами из "Червонной дамы". Я очень сожалею об этом, поскольку сведения из досье косвенно подтверждают болтовню старой горничной доктора Лозе. Бросив промышлять проституцией, они, по-видимому, целый год прятали у себя Кристофа - с того момента как он, раненный, бежал из осажденного "Пансиона Святого Августина", и до того как он, находясь в столь пиковом положении, бежал на борту "Пандоры". Так как Кристоф был не в состоянии различить их даже в постели, он так и не мог сказать, которая из двух выстрелила в свою сестру из ружья в лачуге на берегу моря, где они делали ванильное и фисташковое мороженое, - к несчастью, в тот самый момент, когда его надоумило встать между ними.
Не узнать мне, что стало с Саломеей, Малюткой Лю, Ясминой, некоей Гертрудой, которую он встретил в Вене и которая донесла на него англичанам, - о ней он упорно хранил молчание, сказав лишь:
- Бывает, нас предают и женщины, если они слишком долго прожили среди мужчин.
Я вспоминаю этот июль и этот август как время жесточайших контрастов - прохладной тени и палящего зноя.
Благотворная тень - это камера Кристофа. Кровать, одеяло защитного цвета. Стол, прикрепленный к стене, занятый целиком макетом "Пандоры", который Кристоф клеил из спичек, чтобы как-то развлечься. Давно забытый запах школьного клея. Высоко под потолком - зарешеченная отдушина, глядевшая во двор, куда Кристофа выводили на прогулку. Стул один-единственный, но великолепный и страшно нелепый, типичный стул из борделя, сохранившийся от веселых времен. Его из "Червонной дамы" приволок один сентиментальный артиллерист-немец, выменяв на ящик маргарина.
Фотографии на стене менялись почти так же часто, как состав правительства, однако Кристоф оставался неизменным в своих привязанностях - актрисы фигурировали одни и те же: Норма Ширер, Жизель Паскаль, Джин Тирни, Фру-Фру и Мартина Кэрол, еще только возносившаяся в небеса, усеянные юными звездами.
Зной - это мои ночи, мое одиночество, моя борьба с временем. Эвелина Андреи отправилась в Париж. Для поездок в Крысоловку и обратно я наняла скутер. По примеру Белинды, проделывавшей то же самое ради Красавчика, я поднималась на маяки созерцала высокие стены, за которыми держали моего возлюбленного.
Красавчика я бы с радостью убила. Я решила, что так и сделаю, когда все будет позади и Кристоф окажется на свободе. Я буду поджаривать Красавчика на медленном огне, как апачи в вестернах, и упиваться его нескончаемыми мучениями. Не помню, чтобы я кого-нибудь так ненавидела, но ненависть к такой мрази не может быть грехом.
После первого посещения тюрьмы и унижений, которым он меня подверг, - не говоря уже о том, что он лицезрел меня во всей моей наготе и страсти, - я хотела пожаловаться судье Поммери. Но по зрелом размышлении отказалась от этого намерения. Чтобы я выиграла, сознавшись, что доставляла своему клиенту в камере те удовольствия, которых он был лишен? В лучшем случае они отвели бы нам для бесед специальную комнату, где нам с Кристофом пришлось бы вести разговор в присутствии вооруженных до зубов охранников. И потом, Красавчик, полновластный владыка пятачка, где содержался Кристоф, обладал в наших глазах неоценимым достоинством, которого мог быть лишен другой тюремщик: его легко было подкупить. Зачастую людям и невдомек, до какой степени услужливости доходит подкупленный человек.
Короче, я раздумала - по крайней мере до процесса - строить из себя недотрогу, чтобы не оказаться в смешном положении перед судебным ведомством. Что же до глазка в двери, в который пялился этот тип, я последовала совету Кристофа и во второе свое посещение - как и во все прочие - принесла американскую жвачку "Дентин", предохранявшую, кроме всего прочего, зубы от кариеса. Стоило мне, войдя в камеру, разжевать кусочек и заткнуть глазок, ситуация менялась на противоположную: теперь уже Красавчик не мог на нас жаловаться, не обвинив самого себя в том, что он покушался на тайны защиты. Судебное решение, бывало, отменяли и по менее серьезному поводу.
Я обязала себя, разговаривая с этим гнусным типом, изображать приветливость, дабы привлечь его на нашу сторону Даже без чулок - жара стояла невыносимая, и я одевалась легко - я, направляясь в крепость, натягивала на правую ногу резинку, к которой прицепляла новехонькую тщательно сложенную банкноту. Оставаясь наедине со мной в предбаннике перед камерами, он еще не успевал высказать свое пожелание, как я с готовностью приподнимала юбку, но не слишком высоко - дальше ему нечего было соваться. Красавчик сам нагибался за деньгами, из-за которых, собственно, и держал язык за зубами. В первый раз он был если не шокирован, то, во всяком случае, изрядно удивлен. Но потом привык. Однажды он осмелел до того, что сделал мне своеобразный комплимент:
- Знаете, если когда-нибудь ваши дела пойдут плохо и вы захотите освоить новую профессию, обращайтесь ко мне. Можем скооперироваться.
Мне даже не захотелось давать ему пощечину. Я лишь пожала плечами и сказала, что там будет видно.
Мир, в котором мы живем, обезумел. Что же странного, если я тоже сошла с ума? Осмысленным в какой-то степени оставалось во мне только воспоминание о сухом щелканье запоров в недрах острова посреди океана, о двери, которая, отворяясь, дает доступ к лучшей поре моей жизни, к лицу, голосу, телу любимого человека, к тому, что как раз и принято называть, Бог знает почему, безумством.
Первой, против всякого ожидания, откликнулась на мой призыв Эсмеральда. Она прислала из Нью-Йорка телеграмму, написанную по-французски:
"Если Фредерик и Кристоф - действительно одно и то же лицо, я считаю его способным на все преступления, в которых его обвиняют, кроме, разумеется, первого. Свидетельствую как на дулу, что вступила с ним в половую связь из простой заботы о своем душевном равновесии, - о насилии ни с той, ни с другой стороны не могло быть и речи. Если он утверждает обратное под тем предлогом, что поначалу я держала его связанным по рукам и ногам, то пусть ему отрубят голову. Обязуюсь открыть специальный счет в Национальном банке, чтобы его могилу два раза в неделю украшали цветами. Поверьте, я очень огорчена случившимся.
Примите мои уверения в совершеннейшем почтении.
Эсмеральда".
Когда я показала это послание Кристофу, он расхохотался, а на последовавшие вопросы по своему обыкновению ответил:
- Прошу тебя, это было так давно, что мне не хочется об этом говорить.
Второй пришла телеграмма от Йоко. Она обещала прислать длинное письмо, в телеграмме же сообщала, что выходит замуж за очень обаятельного инженера-агронома - именно через него Фредерик-Кристоф передал Йоко весточку о себе, - тот был "пленным японским солдатом в Бирме, и эти славные люди, француз и медсестра, накормили его".
На этот раз Кристоф был несколько красноречивей обычного, но до конца я все для себя прояснила, лишь дождавшись рассказа Толедо.
Затем мы получили бредовое письмо от девицы по кличке Орлом-и-Решкой. Эвелина Андреи, давясь от смеха, перевела мне его по телефону, так как английский знала много лучше меня. Если вкратце - а это нелишне отметить, - то во время кораблекрушения моя корреспондентка испытала такой ужас, что у нее, бедняжки, полностью нарушился обмен веществ, теперь она весит больше двухсот фунтов, это позволило ей сделать успешную карьеру в женском кетче, очень популярном в США, но стоило ей привязанности двух мужей, на которых она подала в суд: на одного (Стокаммера), настоящего, законного ее мужа, - за то, что он страдал жестоким психическим недугом, на другого (Матье, актера) - потому что он убежал из дома в "Беверли-Хиллз" вместе с цветной служанкой и полотном Таможенника Руссо, принадлежавшим ему лишь на треть. Еще она обвинила их в том, что они принуждали ее к неумеренному потреблению алкогольных напитков и половым извращениям, как-то: оральному возбуждению полового члена, бичеванию и содомии. В качестве возмещения она требовала миллион долларов, возврата трети картины и целиком всей служанки, а также кое-чего по мелочи, например замены фильтра в бассейне, охотничью фуражку, которую в 1943 году подарил ей на Рождество генерал Паттон или, может, его ординарец, а также полной оплаты еженедельных визитов к психиатру, лечившему ее от провалов памяти. Именно в один из таких провалов и угодил Фредерик-Кристоф, а также все пассажиры и пассажирки "Пандоры" и сами ее обломки после кораблекрушения. Но если когда-нибудь кто-либо или что-либо связанное с этой ужасной катастрофой всплывет в ее памяти, бесплатно я эти сведения не получу. Ведь она до сих пор остается единственной их владелицей и, если меня угораздит воспользоваться ее именем, подаст в суд и на меня.
Я попросила Эвелину выбросить опус этой психопатки в корзину.
Когда я пересказала основные пассажи ее письма Кристофу, он насупился. Признаться, на мгновение у меня мелькнула мысль, уж не заговорила ли в нем мужская гордость из-за того, что женщина, некогда им завоеванная, оказалась способна его забыть, пусть даже после кораблекрушения. Однако он объяснил свою реакцию следующим образом:
- Картину, о которой она ведет речь, я видел на борту "Пандоры", она изображала деревенскую свадьбу, там было множество зелени и маленькие желтые цветы. Ее нарисовал один художник с киностудии для фильма "Глаза" о глухонемой с Фру-Фру в главной роли. Похоже, у бедняжки не все в порядке с головой, если только Таможенник Руссо не работал художником в Голливуде.
Потом, выйдя из затянувшегося состояния задумчивости, он хмыкнул и сказал:
- Кетчистка! Она и вела себя как кетчистка, когда запиралась со мной в своей каюте.
Я дала ему хорошего тумака, но во мне не было и половины веса этой девицы, и он быстро со мной сладил.
В начале августа я стала получать свидетельские показания, которые, если мой план удастся, будут предшествовать моим.
Первым делом я ознакомилась с историей Каролины, которую та поведала в длинном письме, написанном от руки на листках из ученической тетради изысканным, хотя и несколько угловатым почерком, который выдавал привычку пользоваться перьями "Сержан-Мажор".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55