Он никак не хотел переключиться на другую тему, без конца задавал вопросы. Хотя сама Джульетта не очень-то хорошо понимала суть дела. Она купила книгу просто из любопытства, вовсе не собираясь всерьез осваивать сложную систему записи движения тел. Для нее по-прежнему оставалось загадкой, как хореограф у них в театре осуществляет запись. Однажды она полдня просидела возле нее, заглядывая через плечо и наблюдая, как та наносит линии и точки на нечто, напоминающее нотный стан, состоящее из тех же пяти линеек. Это давало возможность реконструировать последовательность движений гораздо точнее, чем на основе видеозаписи.
Дамиан изучал эту книгу часами, даже пытался записать по системе Бенеша некоторые фигуры танго.
– Замечательно, правда? – сказал он как-то. – Линии движений человеческого тела в точности соответствуют линейкам, на которых пишутся ноты. Их тоже пять: голова, плечи, талия, колени, ступни. В балетной школе изучают эту систему?
Она помотала головой. В восьмом классе их несколько часов мучили системой Бенеша, правда, в основном для того, чтобы они просто знали о ее существовании. По мнению ее одноклассниц, система эта имеет примерно такое же отношение к танцу, как периодическая система Менделеева к природе.
– Это же для хореографов, а не для танцоров, – сказала она тогда.
Дамиан был, похоже, другого мнения. Он считал, что каждый танцор должен уметь записывать свои движения. Если бы подобная система была разработана для танго, большая часть истории этого танца не была бы утеряна безвозвратно. Теперь ведь никто не знает, как танцевали в десятые или двадцатые годы минувшего столетия. С танго происходит примерно то же, что с литературой, передававшейся изустно: всегда есть опасность, что часть ее будет искажена или забыта.
– Только посмотри, как точно передается каждое движение, даже положение пальцев на руках! Дамиан восторженно разглядывал знаки.

– Как это читают? – спросил он.
– Как будто ты стоишь позади танцующих, лицом к зрительному залу.
– Это какие шаги? Ты понимаешь? – Джульетта посмотрела на листок.
– Пети па-де-баск ен турнан , – сказала она наконец.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, пятая позиция, правая нога впереди… – Указательным пальцем Джульетта вела вдоль линейки. – Демиплие, руки слегка приподняты до второй позиции еще прежде, чем начинается собственно движение.
– А тут где руки? – спросил он.
– Вот здесь, между третьей и четвертой линейками, – показала она на листке. – Потом правая ступня выдвигается вперед, круазе, и описывает полукруг, ан деор . Левая нога остается в плие.
– Впечатляет.
– По видеозаписи гораздо проще, – возразила Джульетта. Дамиан не согласился.
– Конечно. Но в записи видно не все. И потом, никогда не знаешь, все ли прошло именно так, как было задумано в тот день, когда делалась запись. Очень часто ведь во время спектакля танцоры выпускают то одно движение, то другое. С помощью видео нельзя полностью восстановить хореографию. Пластинки и си-ди-диски не заменят партитур. Многие вещи становятся видны, только когда они записаны, потому что запись – нечто большее, чем конкретное исполнение. Она отражает структуру произведения в целом. Внутреннюю логику.
– Но ведь сама музыка не содержится в партитуре, – попыталась возразить Джульетта. Ей казалось, что практика исполнения гораздо важнее партитуры. Каждому поколению пришлось бы заново формировать репертуар, даже если бы все библиотеки были завалены хореографическими записями. Импульс для танца поступает из жизни, от конкретного переживания, не из партитуры. Литературу невозможно сравнивать с музыкой или танцем.
– Почему? – не согласился он. – Танец – это ведь тоже особый язык, абстрактный, символический.
Но для Джульетты танец оставался скорее формой самовыражения, особым видом музыки тела.
– Ведь музыка сама по себе достаточно абстрактна. Чистая математика. Вспомни партитуры Шопена. Вид напечатанных нот впечатляет не меньше, чем звуки, которые они вызывают к жизни.
– Может быть. Только то, что я слышу и танцую, не математика. Это музыка.
– Просто ты не хочешь этого слышать.
– Не хочу слышать чего!
– Математику. Отношения между величинами, гармонию. Все это – математика. Если бы силы, удерживающие мир, могли издавать звуки, мы воспринимали бы их как музыку. Точно-точно. Возьми, например, фугу.
Она подняла его на смех.
– Вот именно. Об этом я и говорю. Я не беру фугу, я ее слушаю. Когда я слушаю фугу, я думаю о воде, о ветре или о дожде и небе, и уж конечно, не о квартах и квинтах. А если бы вдруг стала думать обо всем этом, то немедленно бы ее выключила, эту музыку.
Он наморщил лоб и притянул ее к себе, на диван.
– А я все-таки думаю иначе, – прошептал он.
– Ну и как же ты думаешь? – прошептала она в ответ, прикусив мочку его уха. Он тихо засмеялся, откинулся назад, положил ее голову к себе на колени.
– Я стремлюсь к тому, чтобы мои танго можно было читать, как слова.
– На каком же языке?
– На моем собственном. Он, конечно, не такой продуманный, как система Бенеша, но, при желании, и через двадцать лет и даже через пятьдесят можно будет расшифровать то, что я хотел сказать.
Джульетта приподнялась, прижалась лбом к его лбу и принялась расстегивать его рубашку.
– Я бы предпочла расшифровать тебя прямо сейчас, – тихо сказала она, коснувшись тела Дамиана, – а не через пятьдесят лет.
Расстегнув рубашку, Джульетта стянула ее и поцеловала его в плечо.
– Так что там зашифровано в твоих танго?
– «Я люблю Джульетту».
– Нет, я серьезно.
– Я только и делаю, что выписываю на паркете твое имя. Вот посмотри…
Он встал, сделал несколько шагов. Потом остановился и сказал:
– Сначала G и I, как в giro a la izquierda , – и выполнил вращение влево. Джульетта сидела на диване, глядя на него влюбленными глазами, пока он воплощал буквы ее имени в фигуры танго… – U возьмем из voleo , a L и I – из lapiz a la izquierda .
Дамиан отвел влево согнутую в колене ногу, потом той же ногой выполнил легкое крестообразное движение возле пола.
Она следила за игрой его мышц под кожей, восхищалась контролируемым спокойствием обнаженного торса над грациозными перемещениями ног, воплощавшими уже танцевальный эквивалент для Е и двойного Т. Он остановился на мгновение, подумал и сказал:
– Enrosque и двойное taconeos .
Развернулся вокруг своей оси так быстро, что ноги на мгновение переплелись крест-накрест, выпутался при помощи крестообразных шагов, потом дважды ударил пятками друг о друга, словно танцевал фламенко, соскользнул в правостороннее вращение и вернулся в исходную позицию.
– А теперь заключительная буква для самого прекрасного создания на земле: А, как в abanico … – И он исполнил фигуру – сложное вращение, похожее на движение веера по полу. Потом повторил всю последовательность целиком. Джульетта вскочила с дивана, захлопала в ладоши, обняла его и мягко толкнула назад, на диван, чтобы прибегнуть к помощи совсем другого алфавита, ведомого губам и кончикам пальцев.
Воспоминание заставило ее остановиться посреди улицы.
И это замечание Лутца: «Дамиан танцует странные вещи. Поэтому все его ненавидят».
Если бы у нее была видеокассета с записью последнего представления в Берлине! Может, там он тоже написал что-то на паркете?
Танго и математика.
11
Была почти полночь, когда Джульетта приехала на такси по указанному Линдсей адресу. Пока шофер искал мелочь на сдачу, она рассматривала здание. Решетка ограды сдвинута в сторону. Сквозь нее кое-где пробивается слабый свет из освещенного холла. Здание больше напоминает Дворец спорта или молодежный центр. Джульетта взяла сдачу и вылезла из прохладной машины в удушливую ночную жару. В холле за столиком возле входной двери сидел мужчина. Перед ним стояла самодельная картонная коробка с надписью фломастером: «5 песо». Рядом – объявления и брошюры, рекламирующие все, что имеет отношение к танго: туфли, курсы, учителей. Она положила на стол банкноту и взяла зеленый билетик. Дверь в зал приоткрылась, в холл ворвалась музыка. В дверях стоял другой мужчина: он взял у нее билетик и о чем-то спросил. Среди множества непонятных слов ее слух выхватил нечто похожее на «заказан». Она покачала головой. Мужчина шагнул в сторону, приглашая ее войти.
Глазам понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к слабому освещению. Помещение оказалось не очень большим и безнадежно переполненным. Вокруг квадратной танцплощадки в два ряда разместились столики и стулья. Зажатые в кольцо пары томились в такой тесноте, что большую часть времени стояли на месте, практически не двигаясь. Громкая музыка, спертый воздух. Ей захотелось развернуться и уйти. Но, оказывается, тут были знакомые.
Она вдруг увидела руку, приветственно махавшую издалека. Линдсей. Джульетта аккуратно протиснулась между столиками. Линдсей поднялась ей навстречу и поцеловала в щеку. Рядом с ней за столиком сидели двое полных мужчин в возрасте, которые тоже поднялись, представились как Лео и Чичо и приветствовали ее таким же поцелуем. Линдсей что-то сказала им по-испански и перешла на французский.
– Я объяснила, что ты не понимаешь по-испански. Лео заметил, что тебе бы очень подошло имя «Восход солнца» и спросил, что ты будешь пить.
Джульетта неуверенно посмотрела на Лео, который широко улыбался, обнажив передние зубы, наводившие на мысль о солнечном затмении. Чичо ковырял в зубах зубочисткой, не сводя глаз с танцплощадки.
– Не бойся, – продолжала Линдсей. – Они абсолютно безобидны. Я знаю обоих очень давно. Как ты относишься к белому вину?
Не дожидаясь ответа, она что-то сказала Лео, и тот тут же подозвал официанта. Джульетта изо всех сил старалась приспособиться к этой ситуации. В Берлине ей разве что в страшном сне могло присниться, что она оказалась за одним столом с типами, подобными Лео и Чичо.
– С ними можешь чувствовать себя так же спокойно, ну, или неспокойно, как на коленях у собственного дедушки. Правда-правда. Рано или поздно все они предпринимают попытку, но если ты не хочешь, ничего не произойдет. А комплименты не значат абсолютно ничего. Вот, например, сегодня один тип выкрикнул мне вслед, что хотел бы стать седлом моего велосипеда. Глупость, ничего больше. На самом деле их стоит пожалеть. И потом, многие мужчины приходят сюда тайком.
– Как это тайком?
Линдсей наклонилась к ней, чтобы не приходилось орать, перекрикивая музыку.
– Ну, жены остались дома и, разумеется, не должны знать, что их благоверные таращатся тут на молоденьких девочек. Чичо на прошлой неделе чуть не попался. Он всегда говорил жене, что идет гулять с собакой. Наверное, жена глуповата, потому что безоговорочно верила, что каждый вторник с половины двенадцатого до половины третьего ночи он действительно гуляет с собакой. А на прошлой неделе бедное животное издохло в автомобиле: Чичо забыл, уходя, приоткрыть окно. И ему пришлось переехать мертвую собаку машиной, чтобы было похоже на несчастный случай.
Джульетга с изумлением посмотрела на Линдсей, потом перевела взгляд на мужчину напротив, пытаясь представить себе описанную сцену. Пришел официант и поставил на стол два бокала сухого вина. Они выпили, Лео, глядя на них, улыбался, Чичо продолжал смотреть на танцоров. Линдсей закурила.
Джульетта потихоньку рассматривала людей вокруг, чувствуя на себе изучающие взгляды, причем не только мужские: на нее смотрели и женщины, с которыми эти мужчины пришли, – прикидывая, что нашли в ней их спутники. Джульетта на взгляды не отвечала, оглядывала помещение в надежде заметить фигуру, жест, силуэт, которые тут же узнала бы в любой толпе. Но Дамиана не было видно.
– Совсем другая атмосфера, правда? – сказала Линдсей. – Сейчас еще слишком много народу, но около двух, половины третьего станет гораздо лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62