Ива расковали, вернули ему седельную суму со всем содержимым и принесли горячей воды. Прошло не менее получаса, прежде чем его привели в зал. Завидя стоявшего бок о бок с Филиппом монаха, юноша остолбенел.
— Этот добрый брат, — заявил Фицроберт, указывая на Кадфаэля, — уверяет, что я заблуждался, считая тебя убийцей, и мне его доводы кажутся убедительными. Я более не считаю тебя своим врагом, а потому не намерен удерживать в своих владениях. Ты свободен.
Ив растерянно перевел взгляд с Филиппа на Кадфаэля. Освобождение явилось для него полной неожиданностью. Однако узником он пробыл недолго, так что следов пребывания в темнице почти не было. Правда, на запястьях виднелись ссадины — следы от оков, но одежда была сухой и чистой, хотя, возможно, он уже успел переодеться в свежее платье. Еще слегка влажные волосы курчавились и пушились, словно у ребенка, но в его угрюмом, напряженном лице ничего детского не было. На Филиппа он взирал с гневом и недоверием. Фицроберт слегка улыбнулся, заметив мрачный взгляд юноши, и промолвил, обращаясь к Кадфаэлю:
— Обними своего друга. Его свобода — это твоя заслуга.
Ничего не понимающий Ив напрягся при первом прикосновении рук монаха к его плечам, но в следующий миг растаял, порозовел и подставил щеку для поцелуя.
— Как это вышло, — запинаясь спросил он, — почему ты здесь? Тебе не следовало…
— Ни о чем не спрашивай, — решительно заявил Кадфаэль, отстраняя юношу. — Не время. Бери то, что тебе предлагают, и радуйся. Обмана здесь нет.
— Он сказал, что моя свобода — твоя заслуга? — Ив повернулся к Филиппу и нахмурился. — Как это получилось? Что ему пришлось сделать, чтобы ты освободил меня? Не верю, что ты сделал это просто так, без залога или поручительства.
— Брат Кадфаэль, — невозмутимо ответил Филипп, — действительно предлагал мне залог, да какой. Свою жизнь! Но только не за тебя. Он просто убедил меня в твоей невиновности, вот и все. Никакого выкупа он не вносил, да я и не запрашивал.
— Это чистая правда, — подтвердил Кадфаэль.
Ив снова перевел взгляд с одного на другого, пытаясь осмыслить услышанное.
— Не за меня… — медленно произнес он. — Раз брат Кадфаэль говорит, что это правда, стало быть, так оно и есть. Но тогда… тогда выходит, что Оливье здесь. За кого еще он мог предложить такой залог?
— Оливье здесь, — спокойно подтвердил Филипп и решительно добавил: — Здесь он и останется.
— Ты не имеешь права держать его в заточении, — заявил Ив сосредоточенно и серьезно, без видимых признаков гнева. — Когда ты схватил меня, это было по крайней мере объяснимо. Но гноить в подземелье его у тебя нет никаких оснований. Отпусти его! Отпусти, а взамен, если хочешь, оставь меня.
— Есть у меня основание и право держать в заточении Оливье Британца или нет — мне и судить, — сказал Филипп, сурово сдвинув брови, хотя голос его звучал по-прежнему спокойно. — Что же касается тебя, то конь твой оседлан, вьюки приторочены, и ты можешь отправляться к своей императрице. Мне ты не нужен. Ворота открыты, езжай своей дорогой.
То, что Филипп, сначала бесцеремонно пленивший его, теперь столь же бесцеремонно выставлял за ворота, заставило юношу вспыхнуть. Кадфаэль забеспокоился, как бы тот по молодости да горячности не наделал глупостей. Что толку протестовать и настаивать, коль ты бессилен, что-либо изменить? Несколько месяцев назад Ив, несомненно, затеял бы пустой и бесплодный спор, но пребывание в подземелье замка Масардери явно поубавило в нем мальчишества. Юноша стал мужчиной.
Глядя прямо в глаза своему собеседнику, он со спокойным достоинством поинтересовался:
— Позволено ли мне будет узнать, каковы твои намерения относительно брата Кадфаэля? Он тоже пленник?
— Брату Кадфаэлю ничто не угрожает. О нем тебе нечего беспокоиться. В настоящее время я желаю, чтобы он составил мне компанию, и надеюсь на его согласие. Но он волен уйти, когда ему будет угодно, так же как и оставаться, сколько пожелает. В моей часовне он может следовать тому же распорядку, что и у себя в Шрусбери. Кстати, он так и делает, — добавил Филипп с улыбкой, припомнив ночную встречу у алтаря. — Так что предоставь брату Кадфаэлю решать самому.
— У меня есть еще здесь дела, — промолвил монах, встретив вопрошающий взгляд юноши, старавшегося понять больше, чем можно было сказать словами. — Тогда я еду, — заявил Ив. — Но ты, Филипп Фицроберт, знай, что я вернусь за Оливье. С оружием, и не один.
— Поступай как знаешь, — ответил Филипп, — но потом не жалуйся на дурной прием.
Держа в руке узду и плотно сжав ногами бока пятнистого скакуна, Ив, не оглядываясь, выехал за ворота. Любопытствующие воины, вассалы и слуги расступились, пропустив его, и он направил коня вниз по мощеной дорожке. Иву предстояло ехать через окружавшие Гринемстед леса тем самым путем, каким прибыл в Масардери Кадфаэль. Добравшись до прямой, как стрела, дороги, проложенной в незапамятные времена римлянами, он повернет налево, к Глостеру, и вернется к своим товарищам и своему долгу.
Кадфаэль проводил Ива лишь взглядом. Последнее, что он видел, был четкий силуэт в проеме ворот на фоне мрачного неба. Затем ворота закрыли и заперли на засов.
— Он говорил серьезно, — предупредил Кадфаэль Филиппа. — Ив не из тех юнцов, какие болтают попусту. Он сдержит свое слово, чего бы это ни стоило.
— Я знаю, — ответил Филипп, — хотя не поставил бы ему в укор и пригрози он мне ради красного словца.
— Это не пустая угроза. Не следует пренебрегать ею и недооценивать Ива.
— Боже упаси. Не сомневаюсь, что он явится сюда, а там уж посмотрим, что из этого выйдет. Немало зависит от того, какие силы собрались в Глостере и там ли находится мой отец.
Отца Филипп помянул хладнокровно и равнодушно, оценивая его лишь как возможного противника. Воины между тем разошлись, занявшись обыденными делами. Ветерок доносил со двора запах свежеиспеченного хлеба, сладкий, как аромат клевера. В кузнице звенели молоты.
— Почему ты хочешь, чтобы я задержался в замке? — поинтересовался Кадфаэль.
Филипп оторвался от своих размышлений, взглянул на собеседника и ответил вопросом на вопрос:
— А почему ты сам предпочел остаться? Я ведь сказал, что ты волен уйти когда захочешь.
— Ты прекрасно знаешь почему, — терпеливо отозвался Кадфаэль. — Я не закончил свое дело. А вот ответа на мой вопрос ты так и не дал. Чего ты ждешь от меня?
— Сам толком не знаю, — с усмешкой признался Филипп. — Пожалуй, хочу получше разобраться в твоих мыслях. Ты показался мне интереснее большинства людей.
Кадфаэль мог совершенно искренне сказать то же самое о Филиппе. Разобраться в мыслях этого человека было очень важно. А поняв сына, можно было попытаться постичь и отца. Монаху очень хотелось бы знать, как поведет себя Роберт Глостерский, если Ив застанет его в Глостере при дворе императрицы. Выступит ли против непокорного сына, движимый обидой и горечью под стать тем, что одолевали самого Филиппа, или же, щадя родную кровь, попытается унять гнев Матильды.
— Я полагаю, брат, что раз ты мой гость, то должен чувствовать себя как дома. Если тебе чего-то недостает — проси.
— Мне недостает только одного, — сказал монах, решив взять быка за рога. — Моего сына. Позволь мне увидеть его.
— Нет, — просто и беззлобно ответил Филипп.
— Ты сказал, что я должен чувствовать себя как дома. Значит ли это, что я волен расхаживать по замку и заходить куда мне вздумается?
— Безусловно. Иди куда хочешь, открывай любую дверь — если только она не заперта. Возможно, ты даже найдешь темницу Оливье, — бесстрастно закончил Филипп, — но зайти к нему все равно не сможешь. А он не сможет выйти наружу.
В ранних сумерках перед вечерней Филипп обошел свою крепость, проверив караулы и состояние укреплений. С запада, со стороны деревни, где стена выходила на круто вздымавшийся вверх горный склон, к гребню ее была пристроена широкая, выступавшая наружу, словно навес, деревянная галерея. Дополнительная предосторожность была необходима, поскольку с этой стороны было легче всего подвести к стене тараны или сделать подкопы. Филипп прошелся по всей галерее и убедился, что проделанные в ее полу люки легко открываются, а рядом с ними сложены груды камней. В случае атаки защитники замка могли бы сбрасывать их на головы подобравшихся к стенам нападающих, оставаясь при этом недосягаемыми для вражеских лучников. Правда, саму галерею можно было поджечь. Филипп предпочел бы каменный выступ, но рад был и тому, что Масар догадался соорудить хотя бы эту пристройку. С восточной стороны, где вперед выступала угловая башня, по стене вилась виноградная лоза. Ее оставили, поскольку трудно было представить, что какой-нибудь безумец надумает штурмовать замок, карабкаясь к стене вверх по голому крутому откосу. Западный возвышающийся склон горы тоже был очищен от растительности, так что установить баллисты и катапульты под прикрытием деревьев противник мог лишь на самом кряже, откуда метательные снаряды все равно не достигли бы стен. Чтобы обстреливать Масардери с такого расстояния, требовалось подвезти самые большие и тяжелые машины.
Караульные держались со своим лордом свободно и непринужденно. Бывалые воины знали цену и ему, и себе. Многие из них служили под его началом не один год, и в Масардери были переведены из Криклейда. В этих людях Филипп не сомневался. С Фарингдоном дело обстояло сложнее. Тамошний гарнизон, наспех скомплектованный из нескольких самостоятельных отрядов, был куда менее надежен. Но тем не менее и там отказавшиеся повиноваться Фицроберту сделали это, последовав примеру человека, которому он, Фицроберт, безгранично доверял и на понимание которого надеялся.
«Почему он не поддержал меня? — в который раз гадал Филипп. — Я не сумел найти нужные слова или он не захотел слышать? Не захотел знать, что творится у меня в душе, видеть, как я падаю в бездну отчаяния? Но коли так, он не был мне настоящим другом. Несомненно, в этом-то все и дело».
Со стены Филипп окинул взглядом внутренние дворы замка, где в сгущающемся сумраке уже зажигали смоляные факелы. С запада над башнями нависли тяжелые тучи. Похоже, следовало ждать снегопада. Караульные на стенах флегматично кутались в плащи и сбивались тесными кучками, чтобы меньше зябнуть на студеном ветру.
«Должно быть, — подумал Филипп, — этот глупый, но храбрый мальчишка уже добрался до Глостера, если он, конечно, поехал туда. — Припомнив простодушное упрямство Ива, он не смог сдержать улыбки. — Да, пожалуй, бенедиктинец был прав. Глупо предполагать, будто такой юноша способен на подлое убийство. Он слишком похож, на того, другого. Тот тоже воплощенная доблесть и верность, не знает сомнений и колебаний и не признает окольных путей. Для таких людей существуют лишь два цвета — черный и белый: оттенков серого, которыми окрашена жизнь большинства людей, они просто не замечают. Даже для достижения благой цели они не признают способов, менее достойных, чем честная битва. Ну что же, возможно, когда-нибудь придет и их время. И если даже путь в будущее им проложат люди, чьи души искалечены сомнением, стоит ли упрекать простаков за их невинную гордыню? Но если все это можно постичь умом, то почему так трудно с этим смириться?»Внизу, на замковом дворе, шла обычная гарнизонная жизнь — люди сновали туда-сюда, и отблески света от горна через окна кузницы падали на каменные плиты. Две темные фигуры в долгополых одеяниях скользнули через двор на порог главной башни — капеллан и бенедиктинский монах направлялись в часовню к вечерне.
«Интересный все-таки человек этот бенедиктинец из Шрусбери. Монах, ставший отступником, хоть и не святой отец, но отец. Сам он, конечно же, знал своего родителя, ибо появился на свет и вырос как все обычные люди, но сына, о котором ведать ничего не ведал, повстречал уже взрослым, в расцвете сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39