— Это как поглядеть, — пробормотал Кадфаэль и внимательно посмотрел на собеседника. — А скажи-ка, приятель, слышал ты, как две ночи назад здесь проехала целая орава всадников? Примерно в то же время, что и сейчас, может, на часок попозже. Они в Глостер направлялись.
Селянин замялся, в его прищуренных глазах появилось настороженное выражение.
— Ну видел я, как они проехали, — сказал он наконец. — Разумный человек все примечать должен. Тогда я понятия не имел, кто это едет, а теперь знаю. То была императрица, та самая, которая чуть не стала нашей королевой. Она возвращалась из Ковентри с совета, что собирали лорды-епископы, к себе в Глостер. Но простому человеку вроде меня лучше держаться подальше что от ее юбок, что от мантии короля Стефана. Мое дело поглазеть, как такие важные особы проезжают мимо, да поблагодарить Господа, когда они проедут.
— А они спокойно проехали? — спросил Кадфаэль. — Не было ли какой сумятицы или свалки? Может, их кто потревожил? Не напали ли на них случаем из засады?
— Брат, — медленно проговорил поселянин, — что-то я в толк не возьму, тебе-то зачем это знать? Я, знаешь ли, не привык высовываться, когда мимо скачут вооруженные люди. Они меня не трогают, и я в их дела не лезу. Да, правда, не здесь, а чуть подальше — вот там, на дороге, — вроде была какая-то суматоха. Видеть я ничего не видел, а крики слышал. Да все и продолжалось-то считанные минуты. А потом кто-то галопом проскакал вдогонку тем всадникам, что уже успели уехать вперед. Через некоторое время появился другой верховой. Он тоже мчался сломя голову и по той же дороге, но назад. Вот и все. Коли ты об этом уже слышал, да и знаешь небось побольше меня, так зачем спрашиваешь?
— А на следующий день, — гнул свое Кадфаэль, — ты ведь наверняка наведался на то место, где была заваруха. Уверен, там еще оставались следы. Сколько было нападавших? И куда они потом удрали?
— Они дожидались в засаде долго и терпеливо. Разбились на две ватаги — одна с южной стороны дороги, а другая, поменьше, — с северной. Лошади потоптали дерн под деревьями. Было их, по моему разумению, никак не меньше дюжины. А когда они сделали свое дело — что за дело, я не знаю, и знать не хочу, — то соединились и все вместе помчались на юг напролом, сквозь кусты.
— На юг? — переспросил Кадфаэль.
— Точно. Причем галопом. Наверное, они здешние края знают, а не то не пустились бы во весь опор по лесу, когда уже почитай стемнело… И вот что, брат. Не будь на тебе рясы, я держал бы рот на замке, но коли уж выложил тебе все, как на духу, так уж и ты, будь добр, объясни — тебе что за дело до всех этих ночных происшествий?
Кадфаэль счел любопытство собеседника столь же уместным, как и свое собственное, и ответил напрямик:
— Насколько я понимаю, те самые люди, что напали из засады на арьергард императрицы, а потом ускакали на юг, захватили в плен одного паренька, моего знакомого. Этот малый ничего худого не сделал, однако случайно навлек на себя гнев Фицроберта. Моя задача найти его и вызволить.
— Поссорился с сыном Глостера, говоришь? Да, брат, не повезло твоему приятелю. В здешних краях он почитай всем заправляет. И я тебе так скажу, — в голосе хуторянина послышался страх, — сунуться в Масардери и встретиться с лордом Филиппом — это все одно что дернуть за бороду самого дьявола.
— В Масардери? Стало быть, он там?
— Так говорят. Там у него уже содержится пленник, а то и два. И ежели нынче к ним присоединился твой друг, то ты скорее живым вознесешься на небо, чем его оттуда вытянешь. Так что, брат, подумай хорошенько, прежде чем лезть в осиное гнездо.
— Спасибо за совет, приятель. Так я и сделаю. Дай Бог, чтобы никто не тревожил тебя в твоем уединении. Помолись за всех пленников и узников, глядишь, тем и внесешь свою лепту в облегчение их страданий.
В лесу между тем быстро сгущались сумерки, и монах решил, что, коли он хочет поспеть в Дирхэрст до ночи, ему следует поторопиться. Худо-бедно, а кое-что небесполезное он услышал. Итак, в этом замке содержится узник, а то и два. Да и сам Филипп обосновался там. Куда же ему, исполненному желчи и ненависти, жаждущему отмщения, везти пленника, как не в свое логово?
Кадфаэль уже поворачивал лошадь к лесу, когда спохватился — он чуть было не забыл задать еще один очень важный вопрос. Достав из-за пазухи пергаментный свиток, монах развернул его, расстелил на колене и показал копию печати.
— Видел ты когда-нибудь этот знак на знамени, щите или печати? Я пытаюсь узнать, кому он принадлежит.
Лесной житель внимательно присмотрелся и покачал головой:
— Гербы и девизы — это дело благородных, а я человек простой и ничего в этом не смыслю. Ну, может, разве помню, что намалевано на щитах и попонах у знатных лордов, живущих неподалеку. Но этого знака мне видеть не доводилось. Но не беда, ты ведь держишь путь в Дирхэрст, а в тамошней обители есть один брат, знающий гербы и девизы всех баронов и лордов в округе. Уж он-то тебе наверняка поможет.
Выехав из тени деревьев, Кадфаэль увидел темную полосу воды и раскинувшиеся по обе стороны заливные луга. Северн, та самая река, которая протекала через Шрусбери, здесь был вдвое шире и струил воды с какой-то угрюмой мощью. А среди деревьев, не особо далеко от воды, высилась матово-серебристая церковная колокольня старой саксонской постройки, приземистая и крепкая, как главная башня замка. По мере приближения храм приобретал отчетливые очертания, вырисовывалась линия нефа с апсидой на восточной оконечности. Древний храм, воздвигнутый несколько веков назад и пришедший в упадок, был восстановлен на пожертвования короля Эдуарда Исповедника и дарован им аббатству Святого Дени. Воспитанный в Нормандии, этот государь предпочитал все французское.
И вновь Кадфаэль поймал себя на том, что едва ли не с неохотой приближается к бенедиктинской обители. Долгие годы монастырь был его домом, но теперь он чувствовал, что потерял право стучаться в эти двери. Впрочем, и не постучаться не мог. Сейчас он должен был использовать все возможности, чтобы успешно выполнить задуманное, а оправдаться перед Богом и своей совестью будет время потом.
Плотный, добродушный, пышущий здоровьем привратник, впустивший Кадфаэля на монастырский двор, был полон гордости за свою обитель и рад возможности
похвастаться перед заезжим братом красотой приоратской церкви, которую продолжали отделывать и украшать. Вдоль стены апсиды стояли леса и был сложен облицовочный камень. Мастер-каменщик и двое его подручных как раз складывали инструменты — смеркалось, а в темноте много не наработаешь. Словоохотливый привратник взахлеб расписывал, как дивно будет выглядеть храм по завершении работ.
— Мы сейчас пристраиваем две новые часовни — одну с юга, а другую, точно такую же, с севера — чтобы красиво было. Главный каменщик — местный житель, наш прихожанин, и гордится тем, что украшает храм Божий. Он добрый человек, истинный христианин. Дает работу даже увечным, кого другой мастер нипочем не взял бы в подручные. Видишь того малого, что прихрамывает? Бедняга был ратником, но теперь какой из него вояка. Своему лорду он больше не нужен, а вот мастер Бернар взял его и не жалеет. Работает он усердно и споро.
Работник и впрямь тяжело припадал на левую ногу — не иначе как кость плохо срослась после перелома. С виду ему было лет тридцать. Хромота не лишила его подвижности и проворства, а большие, сильные руки выглядели хваткими и умелыми. Он почтительно отступил в сторону, давая пройти монахам, после чего прикрыл дерюгой штабель строевого леса и заковылял к воротам следом за мастером Бернаром.
Похоже, морозы здесь еще не ударили — разве что первые заморозки на почве, — иначе работы бы прервали, а недостроенные стены обложили дерном, вереском и соломой.
— Когда настанут холода, каменщикам тоже дела хватит, — не преминул заметить привратник. — Зайди-ка, брат, посмотри, что у нас внутри.
Изнутри приоратская церковь еще сохраняла все признаки саксонской постройки, нормандскими новшествами там и не пахло. Привратник не успокоился, пока не показал Кадфаэлю все достопримечательности своего храма, и лишь после этого передал гостя под опеку попечителя странноприимного дома, дабы тот предоставил ему постель и место в трапезной.
Перед повечерием Кадфаэль спросил про ученого собрата, сведущего в геральдике, отыскал его и показал свой пергамент.
Брат Ивин внимательно рассмотрел рисунок и покачал головой.
— Нет, эта эмблема мне не знакома. Но должен сказать, что в некоторых семьях помимо родовых гербов используют и личные символы. Видимо, это один из таких знаков, но я его никогда не видел.
Сам приор, а затем и остальные братья тоже взглянули на рисунок, но никто из них не смог сказать ничего обнадеживающего.
— Если владелец герба из наших краев, — подсказал брат Ивин, искренне стремившийся помочь гостю, — то тебе лучше порасспросить сельских жителей. В нашем графстве есть немало владельцев маноров из старых, но небогатых и не слишком известных семей. А как этот знак оказался у тебя?
— Я срисовал его с печати, найденной среди пожитков, оставшихся после покойного. Сама печать хранится у епископа Ковентри и будет возвращена владельцу, когда мы его найдем. — Кадфаэль скатал лист пергамента и перевязал веревочкой. — А он рано или поздно будет найден. Лорд-епископ твердо намерен добиться этого.
На повечерие он пришел с камнем на сердце, ибо чувствовал себя отверженным среди не подозревающих о его отступничестве братьев.
Однако торжественный чин богослужения несколько успокоил его. Отложив заботы и тревоги до завтрашнего дня, он улегся на свой тюфяк и через некоторое время уснул.
На следующий день, после мессы, когда строители, желая полностью использовать немногие оставшиеся до наступления морозов дни, приступили к работе, Кадфаэль вспомнил совет брата Ивина и решил показать свой рисунок мастеру Бернару и его подручным. Каменщиков приглашают не только в церкви и монастыри, но также в маноры и замки, к тому же они частенько используют личные клейма, а оттого, наверное, примечают и чужие.
Сам мастер, бросив взгляд на расстеленный на камне пергамент, покачал головой:
— Нет, этого я не знаю… — Он присмотрелся повнимательнее и повторил более уверенно: — …Точно не знаю, никогда не видел.
Два его работника, как раз в это время проносившие мимо груженые носилки, задержались и с естественным любопытством уставились на листок, заинтересовавший их хозяина. Затем хромой работник окинул Кадфаэля долгим взглядом, а когда монах поднял на него глаза, улыбнулся и пожал плечами.
— Стало быть, это не местный герб? — упавшим голосом спросил Кадфаэль.
— Я работал почитай во всех окрестных манорах, — ответил мастер, — но такой знак мне ни разу на глаза не попадался. — Он вновь покачал головой и поинтересовался: — А что, это очень важно?
— Думаю, что да. Ну ладно, где-нибудь кто-нибудь его все равно узнает.
Кадфаэль понимал, что здесь ему делать больше нечего, однако еще не только не решил, но даже не обдумал, что предпринять дальше. Судя по всему, Филипп засел в Масардери, куда, скорее всего, отвезли и Ива. Тем паче что, если верить поселянину, в этом замке уже томился по меньшей мере один узник. Кадфаэлю казалось более чем вероятным, что Филипп, с его страстной натурой, должен находиться там, куда влечет его ненависть. Он, безусловно, искренне считает Ива виновным. А что, если попробовать убедить его в обратном? При всей своей горячности Фицроберт умен, а стало быть, его можно урезонить.
Так и не придя к окончательному решению, монах отправился в церковь и, стоя в укромном уголке, прочел молитву. Он уже открыл глаза и собирался уходить, когда кто-то легонько потянул его за рукав.
— Брат…
Несмотря на свою хромоту, увечный работник подошел бесшумно, ибо был обут в потертые войлочные туфли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39