Замкнула входную дверь, спустилась по лестнице до последнего этажа, где ее, как по заказу, поджидал лифт, и вскоре уже выходила из подъезда на площадь Дузе. Она кожей чувствовала, что ищейки ее заметили и мысленно фотографируют, – ну и пускай, – она спокойно последовала к своей «шестисотке», припаркованной на улице Сальвани, открыла дверцу, завела мотор и, выехав с улицы, влилась в поток машин на проспекте Порта-Венеция, затем повернула направо, на бульвар Майно.
Как было условлено, она остановилась на углу, против входа в новое здание. Взглянула на часы, закурила, щелкнула замком сумочки, удостоверилась, что нож на месте, сделала несколько затяжек, потом снова посмотрела на часы. Прошла минута с небольшим; ждать ей еще минут десять. Она забеспокоилась, как бы Каролино опять во что-нибудь не вляпался, но потом увидела его в глубине улицы Боргетто. Он шел быстро, почти бежал – всем хочет показать, что удирает от полиции, кретин! Она открыла дверцу, и он, запыхавшись, впрыгнул внутрь.
– Почему так долго? Случилось что?
– Не знаю... – Каролино едва переводил дух. – Какая-то старуха меня заметила, когда я проходил по ее террасе... будто нарочно там стояла... Отворила окно да как закричит: «Держите вора!» Еле ноги унес.
Безмозглый сопляк, подумала Маризелла. Слишком безмозглый, чтоб жить на этом свете. И резко рванула машину с места.
Часть пятая
Какой смысл ловить дракона? Какой смысл его убивать? Но можно ли оставлять его в живых?
1
Ливия посмотрела на часы. Почти два. Потом перевела взгляд на маленькую шахматную доску, стоящую между ней и Дукой. Надо было чем-то убить время, пока парень не вернется с сигаретами. И они играли в шахматы.
– Ходи, – сказал Дука. Он на часы не смотрел.
Она машинально сделала ход, думая о Каролино. Уже почти час, как его нет. Ей очень нравилось играть в шахматы с Дукой, но лицо Каролино все время стояло у нее перед глазами: худое, скуластое, большой нос с горбинкой, светлые глаза навыкате, во взгляде страх и одновременно вызов.
– Странная защита, ты сама ее выдумала? – насмешливо произнес Дука.
– Нечего язвить, – обиделась она. – Это новая защита Бенони, а ты...
Ее перебил телефонный звонок.
– Я подойду, – сказала из прихожей Лоренца. Секунду спустя она появилась на кухне. – Маскаранти.
Дука встал, пошел к телефону, послушал.
– Понятно. Сейчас буду.
Вернувшись, он поглядел на Ливию с легкой грустью.
– Он сбежал. Маскаранти видел, как он вошел в дом на площади Дузе. Он там дежурит уже около часа. Каролино не выходил. Надо ехать, может, успеем захватить его на выходе. – Говоря это, он укладывал шахматные фигуры в маленькую коробку. – Ты проиграла, – добавил он и протянул руку.
Она вышла в прихожую за сумочкой и отдала ему тысячу лир за проигранное пари.
– Я не думала, что он сбежит, – сказала она, тоже погрустнев. – Мне он показался хорошим парнем.
– Он и есть хороший парень, – ответил Дука. – Просто ты не бывала в сиротском приюте и в колонии, потому тебе не понять, что значит для таких парней свобода. Они за нее и убить могут.
В два с минутами их машина уже въезжала на площадь Дузе.
– Еще не выходил, – доложил Маскаранти.
– Надо ждать, – решил Дука. – По меньшей мере до девяти, пока подъезд не закроют. Стой здесь, я пойду поговорю с консьержкой, – бросил он Ливии и направился к тому подъезду, куда чуть меньше часа назад вошел Каролино.
Консьержка, услыхав звонок, выглянула из окна своей квартиры, выходившего на веранду. Дука поднялся по трем ступенькам к веранде, показал консьержке удостоверение, та начала извиняться, что не домыла посуду: на левой руке у нее была длинная перчатка из желтоватой резины.
– Список жильцов, – потребовал Дука.
Молодая женщина пошла за списком; мимоходом сняла перчатку и мокрый клеенчатый передник и предстала ему во всем великолепии плотно обтянутой свитером фигурки.
Углубившись в список, Дука пробормотал:
– Почти час назад сюда вошел парень лет четырнадцати, высокий, худой с орлиным носом, вы его видели?
Консьержка стала напряженно вспоминать.
– Нет, я... я обедала. В обеденное время я дверь на лестницу открываю, но могла и не уследить, я ведь все время звонок слушаю, даже во сне он у меня в ушах трезвонит.
Уяснив, что консьержка не видела Каролино и, значит, не может сказать, к кому из жильцов он пошел, Дука перестал ее слушать и продолжил изучать список. Среди имен много вычеркнутых. Внимательно читая, он задал женщине новый вопрос:
– Что, жильцы у вас беспокойные?
Вопрос крайне туманный, ответ мог быть еще туманнее, однако оказался довольно любопытным.
– Куда там! – махнула рукой консьержка. – На втором и третьем этаже конторы, в семь вечера закрываются. А жильцы все больше люди пожилые, степенные, самая молодая живет на чердаке, домовладелец называет его мансардой, но и ей уже под пятьдесят. Молодые только служанки, вот от них я держусь подальше – насмерть заговорят.
Дука проглядел список; из всех имен, которые увидел на потрепанных страницах, одно что-то ему напоминало: Доменичи. Едва ли он знал синьору Марию Доменичи, по профессии домохозяйку, но фамилию эту определенно где-то слышал, причем недавно.
– Послушайте, – сказал он молодой консьержке, – если увидите парня, высокого, худого, с больим носом, одетого в светло-серый костюм, не говорите, что им интересовалась полиция.
– Что вы, как можно! – с готовностью откликнулась она. – Если полиция чем интересуется, разве я не понимаю, что нельзя об этом повсюду звонить. Можете не со...
– Спасибо, – перебил ее Дука и вышел. (Консьержка явно была из тех людей, что жаждут поговорить с ближним – о чем угодно и с каким угодно ближним.)
Он пересек площадь, кивнул Маскаранти и уселся в машину рядом с Ливией.
– Домой, – сказал он, имея в виду квестуру. (Он говорил «домой» и когда имел в виду площадь Леонардо да Винчи, но с другим оттенком в голосе. А Ливия сразу понимала, куда «домой», ей не надо было растолковывать.)
Во дворе квестуры Дука вышел и сказал ей:
– Можешь прокатиться поглазеть на витрины, но будь здесь, поблизости.
Он поднялся в кабинет, открыл все тот же ящик, достал все ту же папку и сразу нашел «новое» имя, непрестанно звучавшее у него в голове: Этторе Доменичи. 17 лет. Два года исправительной колонии. Мать проститутка. Воспитывается у тетки. Это был один из компании юных садистов, и Карруа, должно быть, пребывая в крайнем раздражении, дал ему такую краткую и резкую характеристику.
Про отца Этторе Доменичи в деле не упоминалось, только про мать, и этой матерью вполне могла быть Мария Доменичи, проживающая на площади Элеоноры Дузе, если только они не однофамильцы. Хотя об однофамильцах вряд ли может идти речь, размышлял Дука, поигрывая красно-синим карандашом, было бы странно, если бы Каролино пошел бы в дом на площади Дузе, где проживала однофамилица его приятеля по исправительной колонии. Слишком уж нелепое совпадение.
Но коль скоро эта Доменичи с площади Дузе – мать трудновоспитуемого подростка Доменичи, значит, она и есть проститутка, а если она проститутка, тогда на нее наверняка что-нибудь есть в здешнем архиве.
Окрыленный надеждой, Дука отправился в архив. Естественно, он занимал самое темное помещение во всей квестуре, и несколько прикрепленных к потолку люминесцентных трубок своим мертвенным светом только подчеркивали эту темноту. И, естественно, главным архивариусом был жутко нервный неаполитанец, злейший враг полицейских. («По их мнению, чтобы поймать преступника, достаточно порыться в моих картотеках, а если он там не ловится, стало быть, я виноват!.. А пошли бы они все...» На своем красноречивом неаполитанском диалекте он добавлял, куда бы следовало отправиться полицейским.)
– Здравствуйте, доктор Ламберти, – пробурчал главный архивариус, не вставая и даже не подняв головы от пишущей машинки, на которой что-то сосредоточенно тюкал.
– Мария Доменичи, проститутка.
Дука знал, что тот любит краткость. Он был не из тех, кто жаждет поговорить с ближним, как консьержка с площади Элеоноры Дузе. Более того, ему на ближнего и глядеть-то неприятно.
– Прошу прощения, доктор Ламберти. – Архивариус наконец соизволил встать из-за стола; он был высок, худ, сутуловат, в огромных очках. – Насколько я понимаю, вам неизвестны ни отчество этой особы, ни место ее рождения, ни возраст, и что вы будете делать, если в картотеке окажется двадцать семь носительниц этого имени, занимающихся упомянутой профессией? – Произнеся свою язвительную тираду, он повел Дуку по длинным и сумрачным коридорам, уставленным металлическими шкафами с картотеками.
Дука не знал, что он будет делать, если надо будет выбирать из двадцати семи женщин. Оставалось надеяться, что их окажется меньше.
– Вам повезло, доктор Ламберти, – сказал архивариус, протягивая ему карточку, извлеченную из необъятного шкафа. – У нас только две проститутки Доменичи, и только одну из них зовут Мария.
Дука жадно прочитал карточку. Там были все данные на Марию Доменичи, даже ее «сценическое имя» – Маризелла, даже девичья фамилия – Фалуджи; было также имя человека, который женился на ней и признал ее незаконнорожденного сына. Супруга Маризеллы звали Оресте Доменичи по прозвищу Франконе (см. личную карточку на «Франконе», пометил пунктуальный архивариус). Да, карточка была насыщена сведениями; в ней перечислялись все задержания, связанные с основной профессией Маризеллы, все приговоры (четыре, общим сроком семь лет), а также различного рода хобби: кражи, удар ножом, нанесенный коллеге по уличным делам, сбыт и потребление наркотиков.
Но хотя сведения были исчерпывающими, Дука мало что из них почерпнул. Он нашел в себе смелость вновь обратиться к архивариусу:
– Дайте мне, пожалуйста, еще карточку Доменичи Оресте по прозвищу Франконе.
Получив вторую карточку, он схватил обе и побежал к себе их изучать. Перечитал три раза, сделал выписки. Вроде все есть, а зацепиться не за что. Голые факты обычно ничего не говорят, зацепку дают не они, а детали, нюансы, разрывы в цепочке событий. Однако он добросовестно запротоколировал все данные. Синьор Оресте Доменичи по прозвищу Франконе с молодых ногтей посвятил себя ремеслу сутенера и сводника. В первый раз он женился в возрасте двадцати шести лет, приобщил жену к проституции (за что и получил срок), затем «перепродал» ее своему компаньону за сумму в две тысячи лир (это было еще до войны). Кроме того, Франконе более сорока лет занимался наркобизнесом и за это опять-таки отмотал несколько сроков. Вот и недавно, в прошлом, шестьдесят седьмом году он был посажен за перевозку наркотиков из Швейцарии. Среди многочисленных фактов его биографии был также следующий: 27 сентября 1960 года он женился на Марии Фалуджи, ставшей, таким образом, Марией Доменичи, признал ее незаконнорожденного сына Этторе девяти лет. Однако в 1964 году был лишен отцовства, ибо лучше уж никакого отца, чем такой; и неуправляемый подросток был передан под опеку тетки, вдовы Новарка, в девичестве Фалуджи, то есть родной сестры матери.
И, наконец, весьма важным фактом для биографии синьора Оресте Доменичи по прозвищу Франконе явился тот факт, что 30 января 1968 года упомянутый субъект скончался от пневмонии в миланской тюрьме Сан-Витторе, где отбывал наказание за ставшее для него привычным преступление – контрабанду и сбыт наркотиков.
Все перечислено: имена, даты, адреса, события – но Дука из них ничего не выудил, кроме того, что Оресте Доменичи со своей супругой Марией порядочная-таки мразь. Эти архивные карточки подобны сметам – вроде бы все учтено до последнего гроша, да только мало кто знает, что графа «управленческие расходы» включает тридцать тысяч некой синьорине X, про которую все знают, что она дама сердца генерального директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Как было условлено, она остановилась на углу, против входа в новое здание. Взглянула на часы, закурила, щелкнула замком сумочки, удостоверилась, что нож на месте, сделала несколько затяжек, потом снова посмотрела на часы. Прошла минута с небольшим; ждать ей еще минут десять. Она забеспокоилась, как бы Каролино опять во что-нибудь не вляпался, но потом увидела его в глубине улицы Боргетто. Он шел быстро, почти бежал – всем хочет показать, что удирает от полиции, кретин! Она открыла дверцу, и он, запыхавшись, впрыгнул внутрь.
– Почему так долго? Случилось что?
– Не знаю... – Каролино едва переводил дух. – Какая-то старуха меня заметила, когда я проходил по ее террасе... будто нарочно там стояла... Отворила окно да как закричит: «Держите вора!» Еле ноги унес.
Безмозглый сопляк, подумала Маризелла. Слишком безмозглый, чтоб жить на этом свете. И резко рванула машину с места.
Часть пятая
Какой смысл ловить дракона? Какой смысл его убивать? Но можно ли оставлять его в живых?
1
Ливия посмотрела на часы. Почти два. Потом перевела взгляд на маленькую шахматную доску, стоящую между ней и Дукой. Надо было чем-то убить время, пока парень не вернется с сигаретами. И они играли в шахматы.
– Ходи, – сказал Дука. Он на часы не смотрел.
Она машинально сделала ход, думая о Каролино. Уже почти час, как его нет. Ей очень нравилось играть в шахматы с Дукой, но лицо Каролино все время стояло у нее перед глазами: худое, скуластое, большой нос с горбинкой, светлые глаза навыкате, во взгляде страх и одновременно вызов.
– Странная защита, ты сама ее выдумала? – насмешливо произнес Дука.
– Нечего язвить, – обиделась она. – Это новая защита Бенони, а ты...
Ее перебил телефонный звонок.
– Я подойду, – сказала из прихожей Лоренца. Секунду спустя она появилась на кухне. – Маскаранти.
Дука встал, пошел к телефону, послушал.
– Понятно. Сейчас буду.
Вернувшись, он поглядел на Ливию с легкой грустью.
– Он сбежал. Маскаранти видел, как он вошел в дом на площади Дузе. Он там дежурит уже около часа. Каролино не выходил. Надо ехать, может, успеем захватить его на выходе. – Говоря это, он укладывал шахматные фигуры в маленькую коробку. – Ты проиграла, – добавил он и протянул руку.
Она вышла в прихожую за сумочкой и отдала ему тысячу лир за проигранное пари.
– Я не думала, что он сбежит, – сказала она, тоже погрустнев. – Мне он показался хорошим парнем.
– Он и есть хороший парень, – ответил Дука. – Просто ты не бывала в сиротском приюте и в колонии, потому тебе не понять, что значит для таких парней свобода. Они за нее и убить могут.
В два с минутами их машина уже въезжала на площадь Дузе.
– Еще не выходил, – доложил Маскаранти.
– Надо ждать, – решил Дука. – По меньшей мере до девяти, пока подъезд не закроют. Стой здесь, я пойду поговорю с консьержкой, – бросил он Ливии и направился к тому подъезду, куда чуть меньше часа назад вошел Каролино.
Консьержка, услыхав звонок, выглянула из окна своей квартиры, выходившего на веранду. Дука поднялся по трем ступенькам к веранде, показал консьержке удостоверение, та начала извиняться, что не домыла посуду: на левой руке у нее была длинная перчатка из желтоватой резины.
– Список жильцов, – потребовал Дука.
Молодая женщина пошла за списком; мимоходом сняла перчатку и мокрый клеенчатый передник и предстала ему во всем великолепии плотно обтянутой свитером фигурки.
Углубившись в список, Дука пробормотал:
– Почти час назад сюда вошел парень лет четырнадцати, высокий, худой с орлиным носом, вы его видели?
Консьержка стала напряженно вспоминать.
– Нет, я... я обедала. В обеденное время я дверь на лестницу открываю, но могла и не уследить, я ведь все время звонок слушаю, даже во сне он у меня в ушах трезвонит.
Уяснив, что консьержка не видела Каролино и, значит, не может сказать, к кому из жильцов он пошел, Дука перестал ее слушать и продолжил изучать список. Среди имен много вычеркнутых. Внимательно читая, он задал женщине новый вопрос:
– Что, жильцы у вас беспокойные?
Вопрос крайне туманный, ответ мог быть еще туманнее, однако оказался довольно любопытным.
– Куда там! – махнула рукой консьержка. – На втором и третьем этаже конторы, в семь вечера закрываются. А жильцы все больше люди пожилые, степенные, самая молодая живет на чердаке, домовладелец называет его мансардой, но и ей уже под пятьдесят. Молодые только служанки, вот от них я держусь подальше – насмерть заговорят.
Дука проглядел список; из всех имен, которые увидел на потрепанных страницах, одно что-то ему напоминало: Доменичи. Едва ли он знал синьору Марию Доменичи, по профессии домохозяйку, но фамилию эту определенно где-то слышал, причем недавно.
– Послушайте, – сказал он молодой консьержке, – если увидите парня, высокого, худого, с больим носом, одетого в светло-серый костюм, не говорите, что им интересовалась полиция.
– Что вы, как можно! – с готовностью откликнулась она. – Если полиция чем интересуется, разве я не понимаю, что нельзя об этом повсюду звонить. Можете не со...
– Спасибо, – перебил ее Дука и вышел. (Консьержка явно была из тех людей, что жаждут поговорить с ближним – о чем угодно и с каким угодно ближним.)
Он пересек площадь, кивнул Маскаранти и уселся в машину рядом с Ливией.
– Домой, – сказал он, имея в виду квестуру. (Он говорил «домой» и когда имел в виду площадь Леонардо да Винчи, но с другим оттенком в голосе. А Ливия сразу понимала, куда «домой», ей не надо было растолковывать.)
Во дворе квестуры Дука вышел и сказал ей:
– Можешь прокатиться поглазеть на витрины, но будь здесь, поблизости.
Он поднялся в кабинет, открыл все тот же ящик, достал все ту же папку и сразу нашел «новое» имя, непрестанно звучавшее у него в голове: Этторе Доменичи. 17 лет. Два года исправительной колонии. Мать проститутка. Воспитывается у тетки. Это был один из компании юных садистов, и Карруа, должно быть, пребывая в крайнем раздражении, дал ему такую краткую и резкую характеристику.
Про отца Этторе Доменичи в деле не упоминалось, только про мать, и этой матерью вполне могла быть Мария Доменичи, проживающая на площади Элеоноры Дузе, если только они не однофамильцы. Хотя об однофамильцах вряд ли может идти речь, размышлял Дука, поигрывая красно-синим карандашом, было бы странно, если бы Каролино пошел бы в дом на площади Дузе, где проживала однофамилица его приятеля по исправительной колонии. Слишком уж нелепое совпадение.
Но коль скоро эта Доменичи с площади Дузе – мать трудновоспитуемого подростка Доменичи, значит, она и есть проститутка, а если она проститутка, тогда на нее наверняка что-нибудь есть в здешнем архиве.
Окрыленный надеждой, Дука отправился в архив. Естественно, он занимал самое темное помещение во всей квестуре, и несколько прикрепленных к потолку люминесцентных трубок своим мертвенным светом только подчеркивали эту темноту. И, естественно, главным архивариусом был жутко нервный неаполитанец, злейший враг полицейских. («По их мнению, чтобы поймать преступника, достаточно порыться в моих картотеках, а если он там не ловится, стало быть, я виноват!.. А пошли бы они все...» На своем красноречивом неаполитанском диалекте он добавлял, куда бы следовало отправиться полицейским.)
– Здравствуйте, доктор Ламберти, – пробурчал главный архивариус, не вставая и даже не подняв головы от пишущей машинки, на которой что-то сосредоточенно тюкал.
– Мария Доменичи, проститутка.
Дука знал, что тот любит краткость. Он был не из тех, кто жаждет поговорить с ближним, как консьержка с площади Элеоноры Дузе. Более того, ему на ближнего и глядеть-то неприятно.
– Прошу прощения, доктор Ламберти. – Архивариус наконец соизволил встать из-за стола; он был высок, худ, сутуловат, в огромных очках. – Насколько я понимаю, вам неизвестны ни отчество этой особы, ни место ее рождения, ни возраст, и что вы будете делать, если в картотеке окажется двадцать семь носительниц этого имени, занимающихся упомянутой профессией? – Произнеся свою язвительную тираду, он повел Дуку по длинным и сумрачным коридорам, уставленным металлическими шкафами с картотеками.
Дука не знал, что он будет делать, если надо будет выбирать из двадцати семи женщин. Оставалось надеяться, что их окажется меньше.
– Вам повезло, доктор Ламберти, – сказал архивариус, протягивая ему карточку, извлеченную из необъятного шкафа. – У нас только две проститутки Доменичи, и только одну из них зовут Мария.
Дука жадно прочитал карточку. Там были все данные на Марию Доменичи, даже ее «сценическое имя» – Маризелла, даже девичья фамилия – Фалуджи; было также имя человека, который женился на ней и признал ее незаконнорожденного сына. Супруга Маризеллы звали Оресте Доменичи по прозвищу Франконе (см. личную карточку на «Франконе», пометил пунктуальный архивариус). Да, карточка была насыщена сведениями; в ней перечислялись все задержания, связанные с основной профессией Маризеллы, все приговоры (четыре, общим сроком семь лет), а также различного рода хобби: кражи, удар ножом, нанесенный коллеге по уличным делам, сбыт и потребление наркотиков.
Но хотя сведения были исчерпывающими, Дука мало что из них почерпнул. Он нашел в себе смелость вновь обратиться к архивариусу:
– Дайте мне, пожалуйста, еще карточку Доменичи Оресте по прозвищу Франконе.
Получив вторую карточку, он схватил обе и побежал к себе их изучать. Перечитал три раза, сделал выписки. Вроде все есть, а зацепиться не за что. Голые факты обычно ничего не говорят, зацепку дают не они, а детали, нюансы, разрывы в цепочке событий. Однако он добросовестно запротоколировал все данные. Синьор Оресте Доменичи по прозвищу Франконе с молодых ногтей посвятил себя ремеслу сутенера и сводника. В первый раз он женился в возрасте двадцати шести лет, приобщил жену к проституции (за что и получил срок), затем «перепродал» ее своему компаньону за сумму в две тысячи лир (это было еще до войны). Кроме того, Франконе более сорока лет занимался наркобизнесом и за это опять-таки отмотал несколько сроков. Вот и недавно, в прошлом, шестьдесят седьмом году он был посажен за перевозку наркотиков из Швейцарии. Среди многочисленных фактов его биографии был также следующий: 27 сентября 1960 года он женился на Марии Фалуджи, ставшей, таким образом, Марией Доменичи, признал ее незаконнорожденного сына Этторе девяти лет. Однако в 1964 году был лишен отцовства, ибо лучше уж никакого отца, чем такой; и неуправляемый подросток был передан под опеку тетки, вдовы Новарка, в девичестве Фалуджи, то есть родной сестры матери.
И, наконец, весьма важным фактом для биографии синьора Оресте Доменичи по прозвищу Франконе явился тот факт, что 30 января 1968 года упомянутый субъект скончался от пневмонии в миланской тюрьме Сан-Витторе, где отбывал наказание за ставшее для него привычным преступление – контрабанду и сбыт наркотиков.
Все перечислено: имена, даты, адреса, события – но Дука из них ничего не выудил, кроме того, что Оресте Доменичи со своей супругой Марией порядочная-таки мразь. Эти архивные карточки подобны сметам – вроде бы все учтено до последнего гроша, да только мало кто знает, что графа «управленческие расходы» включает тридцать тысяч некой синьорине X, про которую все знают, что она дама сердца генерального директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27