— Да. Вы правы, Павел Николаевич. Павел Николаевич, — просяще заговорил Неклясов. — Отдай мне моего Ерхова.
— Это кто?
— Раненый. Я ему получше уход организую... Отдай, Павел Николаевич.
— Да нет его у меня! В больнице, наверно.
— Была сложная операция, — пояснил Дубовик. — Сейчас он без сознания.
— Не отдашь? — тянул свое Неклясов.
— Операция прошла успешно, но парень в очень тяжелом состоянии, — опять ответил Дубовик...
— Ну ладно... Смотрите, — проворчал Неклясов. — На вашу ответственность.
— Не привыкать, — махнул рукой Пафнутьев. — Ответим.
Некоторое время молчали. Необходимые слова были сказаны, а двусмысленность происходящего была для всех очевидной — глава местной мафии и начальник следственного отдела сидели за одним столом и оба понимали, что наверняка им еще придется встретиться, правда, в другой обстановке. Усмехался Пафнутьев, понимая, что нет у него оснований взять сейчас Неклясова, это сознавал и сам Неклясов, тоже усмехаясь нервно и неопределенно.
Через некоторое время в дверь заглянул Худолей.
— Павел Николаевич... Вопрос... Одно пальто брать или все четыре... Андрей просил уточнить...
— Он в кладовке? — спросил Пафнутьев.
— Да, я оставил его постеречь.
— Одно... У вас какого цвета пальто? — спросил Пафнутьев у Неклясова.
— Черное, — ответил тот, удивленный вопросом. — Конечно, черное.
— Тащите его сюда, — сказал Пафнутьев Худолею, провожая его взглядом, в котором была и досада, и озадаченность. Что-то насторожило Пафнутьева в происходящем, что-то было не так, но он и сам не осознал, что именно ему не понравилось. — До скорой встречи, — сказал Неклясову, увидев, что тот поднимается.
— Думаете, увидимся? — рассмеялся тот.
— Обязательно. Мир тесен, — Пафнутьев просто вынужден был пожать протянутую руку бандита.
* * *
Странные иногда вещи происходят со здоровыми, молодыми людьми, не испытавшими в своей жизни ни затяжных тягостных болезней, ни почечных колик, ни сердечных приступов, жившими до какого-то времени, не задумываясь о собственном здоровье, принимая его как нечто само собой разумеющееся, вроде бы иначе и быть не может. И вдруг попадают они с неожиданной хворью в больницу, видят вокруг себя искалеченных, искромсанных бандитскими ножами и хирургическими скальпелями людей, видят стонущих, умирающих, измученных... И мужество им изменяет. Они убеждаются, что и их, никогда ни на что не жалующихся, тоже подстерегает смерть, и умереть они могут если не к вечеру, то к следующему утру уж обязательно. Когда слабые и хилые, но закаленные бесконечными своими болезнями и мучениями лишь усмехаются, сильные стонут, прощаются с жизнью, доводят близких до полного изнеможения. И ужас их охватывает, и только тогда они в полной мере понимают собственную уязвимость, недолговечность" зыбкость существования.
Нечто похожее произошло и с Ерховым, отчаянным боевиком Неклясова. Его привезли к Овсову вместе с товарищем, но тот умер по дороге, на глазах у Ерхова, тот самый, который всего полчаса назад был здоров, нагл и бесстрашен. А теперь вместо него лежит в машине окровавленная туша.
— Как он? — спросил Пафнутьев, заглянув через несколько дней к Овсову.
— Знаешь, слабак, — Овсов пожал плечами. — Не часто таких приходится видеть. Если бы ты не сказал, что это крутой боевик, взят в перестрелке, я мог бы подумать, что он из тех, кто в подземных переходах кошками торгуют.
— В чем же дело? Если он попал к Неклясову, то уже прошел какой-то отбор...
— Что-то на него повлияло. Может, смерть напарника, может, полная беспомощность, больничная обстановка... Знаешь, многие теряют сознание от вида бинтов, от запаха йода... Знаю одного парня... Ну, какой парень, ему уже за пятьдесят, всю жизнь водителем проработал, в переделках бывал... Пришел он ко мне по какому-то совсем не больничному поводу... И увидел на столе скальпель... Обычный скальпель, но, знаешь, сточенный почти до шила, представляешь, шило с режущей боковой поверхностью? Вот примерно такая железка на столе лежала. Он спросил, что это, дескать, такое? Скальпель, говорю, тонкие жилы перерезать... Мой водитель побледнел и тут же со стула на пол и соскользнул... Вот что-то похожее произошло и с Ерховым.
— С ним можно говорить?
— Вполне. Только не затрагивай больничных тем, лекарств, операций... Он ведь не знал, не догадывался, что люди его профессии рано или поздно попадают ко мне в руки... В лучшем случае, — усмехнулся Овсов.
— Почему в лучшем?
— В худшем случае они попадают в другие руки... Знаешь наш больничный анекдот... Приходит в палату человек в белом халате и начинает обмерять больного рулеткой. Больной спрашивает: «Доктор, вы что, решили новую пижаму выдать?» А тот и отвечает: «Я не доктор, я столяр».
— Какие-то анекдоты у вас туг... — поежился Пафнутьев. — Веди меня к нему. Хочу видеть этого человека, — Пафнутьев поправил во внутреннем кармане диктофон, еще раз нащупал пусковую кнопку, поскольку не часто ему приходилось прибегать к помощи этой изощренной техники. Да и в качестве доказательства подобные записи стали признаваться совсем недавно.
Поднявшись на этаж выше, Пафнутьев сразу ощутил себя в родной обстановке — в конце коридора маячил омоновец в пятнистой форме и с автоматом, второй прохаживался вдоль палат, третий маялся на лестничной площадке. Все они с подозрением проводили его взглядами, и, не будь рядом Овсова, вряд ли ему удалось бы вот так просто преодолеть эту преграду.
— Были попытки? — спросил Пафнутьев, кивнув в сторону пятнистой охраны.
— Были, — кивнул Овсов.
— Отразили?
— Отрезали, — поправил хирург.
— Это как?
— Просочился один как-то... Не знаю, то ли белый халат на себя напялил, то ли еще как... В общем, просочился на этот этаж, но как-то себя выдал... Ты не смотри, что ребята выглядят немного сонными... Это обманчивое впечатление. Ну, рванулся мужик в какую-то палату, однако оказался недостаточно шустрым... Омоновец дал короткую очередь, гуманную такую, по ногам...
Вот одну и пришлось отрезать. Ему повезло, что все в больнице произошло, а то бы от потери крови скончался.
— Важную жилу перебили?
— Вену, — поправил Овсов.
— Будет жить?
— Будет... Но что это за жизнь?
— Да, с протезами тяжело. Закупать приходится, — сочувственно проговорил Пафнутьев. — Я слышал, несколько эшелонов заказали в Германии. Сейчас, кстати, вся Европа работает на нас — протезы штампуют тысячами, миллионами, детские, взрослые, женские. Даже по национальностям как-то различают.
— Остановись, Паша... Пришли.
Ерхов лежал, глядя в потолок. Лицо его было покрыто рыжей щетиной, белесый взгляд казался отрешенным. Увидев Овсова, он оживился, чуть сдвинулся, попытался подтянуться повыше на подушку.
— Ну что, доктор? — спросил он и одними лишь этими словами подтвердил все, что Овсов говорил о нем Пафнутьеву. — Надежда есть?
— Надежда умирает последней, — неловко пошутил Пафнутьев и, только произнеся эти слова, понял, что промахнулся. Ерхов затравленно взглянул на него, побледнел, хотя, казалось, куда ему дальше бледнеть.
— А сам-то как? — спросил Овсов.
— Да вроде держусь... Или это только кажется?
— Везет тебе, старик! — решительно заявил Пафнутьев, нащупав, наконец, тон, которым можно говорить здесь, в этой палате, с этим больным. Овсов с удивлением посмотрел на него, но вмешиваться не стал.
Для себя он уже определил состояние Ерхова по его вопросам, цвету лица, а температуру и прочие показатели состояния организма он знал по донесениям сестричек.
— Что значит везет? — насторожился Ерхов.
— Ну, как же! Твой приятель уже в лучшем мире обитает, похороны состоялись, народ свое отрыдал... А ты здесь балдеешь, на снегопад любуешься... Конечно, везучий.
Овсов только головой крутнул, услышав слова Пафнутьева, но опять промолчал, не приходилось ему еще видеть друга при исполнении обязанностей. Овсов понял — Пафнутьев решил не успокаивать Ерхова, не лишать его трепетного состояния и страха за свою жизнь. Видимо, так ему проще было задавать вопросы.
— Это из прокуратуры, — пояснил Овсов. — Хочет с тобой поговорить... Побеседуйте пока, а я пройдусь по палатам.
— Это.., обязательно? — спросил Ерхов.
— Это более важно, чем твое выздоровление, старик! — опять брякнул Пафнутьев что-то несусветное, и Овсов поспешил выйти.
— Почему более важное?
— Потому что твое выздоровление — дело решенное. А я здесь представляю многих людей, для которых все испытания впереди. И потом, ты же должен подумать, что будет с тобой, куда отправишься, чем займешься после того, как выйдешь отсюда, если выйдешь, конечно.
— А почему могу не выйти?
— Некоторых выносят.
— Что... К тому идет?
— Старик, какой-то ты запуганный... Так нельзя. Это плохо. Держись, и все будет в порядке. Ты попал в руки лучшего врача этого города.
— Точно? — с надеждой в голосе спросил Ерхов.
— Сам не видишь?
— Вообще-то да...
— Он показывал пулю, которую вытащили из твоего бездыханного тела? Нет? Значит, не хотел тебя расстраивать. А мне показал. Даже подарил на память.
— А почему вам, а не мне?
— Потому что она мне нужнее. Я по этой пуле узнаю, кто в тебя стрелял, из какого ствола, в кого еще стрелял или намеревался выстрелить.
— Баллистическая экспертиза?
— Не совсем, но уже где-то рядом бьешь... — Пафнутьев придвинул табуретку и в тот момент, когда повернулся к Ерхову спиной, изловчился нажать в кармане кнопку диктофона. — Поговорим, — сказал он, усаживаясь плотно и всем своим видом давая понять, что разговор будет неторопливый и обстоятельный.
— Ну что ж... — пробормотал Ерхов" — Пусть так...
— Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком, — сказал Пафнутьев как бы между прочим.
— Неклясовым?!
— Да, — Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не столько уж и важное.
— Его взяли?
— В собственном кабинете с ним беседовал, — сказал Пафнутьев чистую правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать, это все-таки лучше, чем врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой не мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в таком вот положении не забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все, гордыня, но он не собирался отказываться от нее.
— О чем? — спросил Ерхов, глядя в потолок.
— На столе перед нами лежал железный кружочек. — Пафнутьев вынул из кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.
— А почему в мешочке? — с нервной улыбкой спросил Ерхов. — Порезаться боитесь?
— Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен прятать в мешочек, — рассмеялся Пафнутьев. — А если серьезно — отпечатки пальцев хочу сохранить.
— Понятно, — кивнул Ерхов. — Я как-то забыл, с кем разговариваю.
— Потолкуем? — спросил Пафнутьев.
— Попробуем...
— Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит человек, которому ты уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?
— Не может быть! — Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.
— Привести?
— Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.
— А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...
— Нет, не сейчас, только не сейчас, я вас прошу! — шепотом закричал Ерхов.
— Как скажешь, — легко согласился Пафнутьев. — Поговорим без него... Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?
— Неклясов...
— Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос — зачем?
— Деньги мы с него требовали... Он упирался. Обещал, а потом стал упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он легко свирепеет, вы знаете?
— Наслышан.
— Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то не было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.
— Как?
— Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился. А Бильдину велели в машину садиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32