Так началась печальная история с жандармом Федоренко».
Смерть жандарма Федоренко
Жандарм Федоренко вышел из приемной губернатора Миллера с самыми радужными надеждами. Мысленно он уже видел себя начальником жандармского управления: самое меньшее – обержандармом и георгиевским кавалером.
Дело, которое ему доверили, было нетрудным. Более того, оно было бы чрезвычайно легким, если бы не прирожденная трусость Федоренко. Чтобы выполнить это поручение, надо было ночью одному отправиться в зловещую темноту переулков Балуты – квартала притонов и бандитских «малин». А Федоренко дорожил своей жизнью. Особенно теперь, когда фортуна ему улыбнулась. Томимый тяжелыми предчувствиями, Федоренко снял мундир и надел цивильный костюм, более приличествующий секретному характеру его миссии.
Часы на невысокой башне ратуши пробили десять, когда Федоренко миновал Новый рынок и направился в сторону Старого города.
Там уже господствовал полумрак. Редкие газовые фонари тускло освещали прямоугольник Старого рынка, окруженный трех– и четырехэтажными домами. Мрак скрывал безобразие трущоб. Прохожие встречались редко. Сквозь грязные окна хибарок Федоренко мог видеть пейсатых евреев в ермолках, склонившихся над ткацкими станками. Другие сапожничали, сгорбившись на своих табуретках. Кровати, в которых спали целыми семьями, горы грязных мисок на столах, грязь, отбросы – всю нищету еврейского квартала. Из дверей тянуло чесноком, жареным луком, рыбой. По укромным уголкам, в темных нишах и подворотнях, шевелились тени. Тишину нарушал нервный шепот и резкий женский смех. От фонаря к фонарю брели в обнимку пьяные. Еле ворочая языком, они пытались петь, ругались, проклинали все на свете.
Федоренко свернул в нужный ему переулок и испуганно остановился. В переулке не было ни одного фонаря, все окна закрыты ставнями. Пробивавшиеся полоски света отражались в бесконечных лужах и весенней грязи.
В этом году Федоренко бывал здесь неоднократно, и всякий раз с полицией, расследовал очередное убийство или ограбление. Не проходило и месяца, чтобы в одной из подворотен не обнаружили труп, в близлежащий участок то и дело являлись прохожие, ставшие жертвами грабежа. Под угрозой смерти они отдавали бандитам все: часы, кольца, перстни, бумажники, а иногда и одежду. На этой улице, как, впрочем, во всем районе Балуты, жили воры и рецидивисты, будто нарочно согнанные в одно место. Здесь каждый был под подозрением и каждый заслуживал тюрьмы. Полиция вела следствие, иногда кого-нибудь арестовывали. Но чаще всего добродушно советовала потерпевшему стараться обходить эти места. Полиция и бандиты ладили между собой, но кто может в такой кромешной тьме узнать его, жандарма Федоренко? Неузнанному ему угрожала смерть, как и любому из прохожих. Не кричать же ему: «Я Федоренко, друг Иосифа!» Острый нож может оборвать его жизнь прежде, чем он успеет открыть рот…
Федоренко долго стоял на углу и размышлял о том, имеет ли он право подвергать свою жизнь опасности. В конце концов страх перед губернатором и полицмейстером Данильчуком взял верх. Федоренко вынул из кармана огромный наган, взвел курок и направился в темноту. Кроме револьвера Федоренко на всякий случай имел при себе длинный штык. Когда он остановился перед домом Иосифа, пот с него лил ручьями. Дрожащей рукой постучал в дверь.
– Кто там? – спросил высокий мужской голос.
– Свои, открывай!
Дверь отворилась. На пороге стоял Иосиф – маленький, горбатый мужчина в плисовых штанах и широкой, скрывающей горб куртке из мягкой материи. Лицо у него было худое, болезненное, один глаз закрыт черной повязкой. При виде Федоренко Иосиф испуганно отшатнулся.
– Ты чего? – удивленно произнес жандарм и усмехнулся, взглянув на наган в своей руке. – Не бойся, – снисходительно сказал он бандиту и спрятал наган в карман пальто. Старательно прикрыл за собой двери и подошел к столу.
– Ты один?
Иосиф кивнул. На первый взгляд он производил впечатление безвредного грустного калеки. Лишь приближенным Иосифа было известно, какой он ловкий, жестокий и мстительный. Рассказывали, что четырнадцатилетним пареньком он вступил в банду Карася, отравил его и сам стал главарем. Как ни странно, популярность Иосиф приобрел не столько благодаря своему воровскому умению и жестокости, сколько неожиданной для такого человека культуре и начитанности.
Иосиф уже давно не принимал участия в грабежах. Он был главарем: отбирал, делил и продавал награбленное.
Полиция не могла его ни в чем уличить. Во время налетов Иосиф сидел дома с книгой или отправлялся в театр.
Бандита обуревало желание прослыть культурным человеком. Он выписывал десятка два польских и немецких журналов, проспекты крупных книгоиздательств, не пропустил ни одной театральной премьеры. А между тем жил он очень убого. В комнате его не было никакой мебели, кроме стола и узкой кровати. На столе лежало несколько газет, стояла керосиновая лампа и графин с водкой. Очевидно, Иосиф принимал гостей, которые с приходом Федоренко улизнули через черный ход.
– Я пришел к тебе с важным делом. Нас никто не услышит?
– Говори, не бойся, – сказал бандит.
Федоренко нагнулся и долго шептал ему что-то на ухо. Дело, с которым он пришел, было по меньшей мере странным. Но Иосиф не удивился. Посланец полицмейстера Данильчука обещал бандитам полную безнаказанность, если они ограбят несколько еврейских домов в Старом городе. Иосиф уже привык к странным поручениям царской охранки. Первый раз речь шла об убийстве высокопоставленного царского чиновника, находившегося в Лодзи проездом в Берлин. В другой раз поручили ограбить и захватить папку с документами. За это бандиты получили от охранки такое мизерное вознаграждение, что Иосиф решил больше никогда не иметь с ней дело. На сей раз предложение Федоренко было связано с нападением на еврейские дома и с возможностью поживиться. Тем более что со стороны полиции опасность не угрожала.
– Когда? – спросил Иосиф.
– Сегодня ночью.
– Ни полиции, ни жандармов?
– Никого. Можно даже поджечь пару домов.
Они выпили по рюмке водки, и Федоренко собрался уходить.
– Ну как, договорились? – спросил он напоследок.
– Договорились.
– Сегодня ночью?
– Да.
– И пожар будет?
Иосиф недовольно поморщился.
– Будет… – буркнул что-то еще и отворил дверь.
Темнота поглотила жандарма. Постоял минуту, пока привыкнут глаза, и смело двинулся по правой стороне улицы. Он радовался, что так ловко исполнил поручение губернатора. Теперь Федоренко был уверен и в награде, и в повышении по службе, и в расположении губернатора Миллера. Он уже видел себя в мундире начальника округа с крестом Георгия на груди. Мысленно он уже выехал из своей убогой комнатушки и бросил толстую краснощекую девку, которая кроме ведения хозяйства выполняла и некоторые другие обязанности. Представил себе роскошные апартаменты, куда будут приходить прекрасные, стройные женщины, похожие на тех, которых он видел в театре на гастролях берлинского балета. Жандарм замечтался и не услышал учащенного дыхания людей, притаившихся за углом дома. Он не успел даже вскрикнуть. Потом раздался звук упавшего тела. В подворотне вспыхнула спичка и осветила мертвое лицо жандарма.
– Ну и дела, – сказал чей-то голос. – Это Федоренко. Только почему не в мундире?
Они быстро обшарили карманы убитого. Забрали бумажник, наган, штык и часы. Труп затащили в полуразвалившийся сарай в глубине двора…
После полуночи по Старому городу разнеслись крики насмерть перепуганных людей, столб огня и дыма клубился над домами. Губернатор Миллер стоял у окна своих апартаментов в «Гранд-отеле» и наблюдал за заревом пожара. Потом сел к столу и неторопливо набросал депешу варшавскому генерал-губернатору Гурко: «Бунт разрастается. Рабочие волнуются, угрожают поджечь фабрики и сломать машины. Грабят евреев и поджигают дома. Считаю необходимым ввести в город войска. Жду дальнейших распоряжений. Губернатор Лодзи, действительный статский советник К. Миллер».
Труп жандарма Федоренко нашли только через месяц. Полицмейстер Лодзи Данильчук, заявил жандармскому офицеру Машину:
– Не советую предавать гласности смерть Федоренко, Вы говорите, он был одет в штатское? Нашли его на Балутах? Вот видите. Я всегда повторял, что между жандармами и бандитами существует какая-то связь…
По слухам, Иосиф был потрясен убийством Федоренко и учинил страшный разнос своим людям, когда они принесли ему трофеи той ночи: бумажник, наган, часы и штык. Но вскоре понял, что это, может быть, и к лучшему: исчез свидетель контактов Иосифа с губернатором Миллером и полицмейстером Данильчуком.
«Возможно, – размышлял Генрик, отложив книгу, – что Очко сделал для штыка Федоренко палисандровую оправу. Трость стала символом его власти над преступным миром. Власти, зиждущейся на поддержке полицмейстера и губернатора».
31 мая, день
Редакционная работа валилась у Генрика из рук. Он прочел в газете коротенькую заметку об убийстве Бутылло, и сейчас работа потеряла для него всякий интерес. Его не волновала ни история врача из маленького провинциального городка, ни грустная жизнь сельской учительницы, ни заботы коллектива одной из лодзинских фабрик, как не заинтересовали свежий репортаж из Сахары и открытое письмо «Общества друзей города» с требованием построить фонтан.
Сквозь тонкую перегородку, отделявшую его от секретаря редакции, донесся смех Юлии. Когда Юлия приходила в редакцию со своими рисунками, она обязательно заглядывала в комнату Генрика. Сегодня он не смел и надеяться на это. Но едва он услышал в коридоре стук ее каблучков, как не удержался и выглянул.
– Добрый день, Юлия, – робко произнес он. – Если у тебя есть время, мы можем выпить по чашке кофе.
Она остановилась, посмотрела на него с нежностью и добротой, которую одинокие мужчины всегда ищут в женщинах.
– У тебя неприятности, – заявила она и добавила – Ты плохо выглядишь. – После таких слов мужчина должен понять, что она одна, она, а не какая-нибудь другая может оградить его от всех неприятностей и вернуть ему расположение духа и хороший внешний вид.
– Да, у меня неприятности.
– Она обокрала тебя?
– Кто?
– Эта кривляка, с которой я видела тебя в кафе. Генрик, тебе уже тридцать, пора бы знать, что от современных семнадцатилетних девчонок ничего хорошего ждать нельзя. Они глупы, но не настолько, чтобы принять тебя за донжуана. Я знала, что все так и кончится. – С этими словами она вошла в его комнату и села на стул. Юлии хотелось утешить расстроенного Генрика, но она не могла отказать себе в удовольствии немного помучить его за доставленные ей огорчения.
– Я не о том, Юлия, – объяснил он. – Честно говоря, я влип в дурацкую историю.
– О чем я и говорю. Не связывайся с девчонками. В этой области у тебя нет никакого опыта. Ты не можешь заинтересовать женщину. Помни об этом и старайся флиртовать поменьше.
– Да нет же, Юлия, девчонка тут ни при чем. Виной всему эта идиотская тросточка.
В дверь постучали, и в комнате появилась пани Бутылло. Она не прошла, а скорее прошествовала по комнате: в своем черном траурном наряде она была потрясающе красива. Жест, которым она приветствовала Генрика, сделал бы честь королеве. Так держатся женщины, прекрасно знающие себе цену и убежденные, что красота дает силу и власть. Генрик уступил ей свой стул. Юлия тихо произнесла:
– Поговорим в другой раз, сегодня я занята.
Юлия бросила на пани Бутылло один-единственный взгляд, и этого ей было достаточно. Говорят, будто мужчины раздевают женщин глазами. Но женщины делают это гораздо лучше и быстрее. Мгновенно глаза Юлии сняли с пани Бутылло все – от и до. Она холодно попрощалась с Генриком и вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Смерть жандарма Федоренко
Жандарм Федоренко вышел из приемной губернатора Миллера с самыми радужными надеждами. Мысленно он уже видел себя начальником жандармского управления: самое меньшее – обержандармом и георгиевским кавалером.
Дело, которое ему доверили, было нетрудным. Более того, оно было бы чрезвычайно легким, если бы не прирожденная трусость Федоренко. Чтобы выполнить это поручение, надо было ночью одному отправиться в зловещую темноту переулков Балуты – квартала притонов и бандитских «малин». А Федоренко дорожил своей жизнью. Особенно теперь, когда фортуна ему улыбнулась. Томимый тяжелыми предчувствиями, Федоренко снял мундир и надел цивильный костюм, более приличествующий секретному характеру его миссии.
Часы на невысокой башне ратуши пробили десять, когда Федоренко миновал Новый рынок и направился в сторону Старого города.
Там уже господствовал полумрак. Редкие газовые фонари тускло освещали прямоугольник Старого рынка, окруженный трех– и четырехэтажными домами. Мрак скрывал безобразие трущоб. Прохожие встречались редко. Сквозь грязные окна хибарок Федоренко мог видеть пейсатых евреев в ермолках, склонившихся над ткацкими станками. Другие сапожничали, сгорбившись на своих табуретках. Кровати, в которых спали целыми семьями, горы грязных мисок на столах, грязь, отбросы – всю нищету еврейского квартала. Из дверей тянуло чесноком, жареным луком, рыбой. По укромным уголкам, в темных нишах и подворотнях, шевелились тени. Тишину нарушал нервный шепот и резкий женский смех. От фонаря к фонарю брели в обнимку пьяные. Еле ворочая языком, они пытались петь, ругались, проклинали все на свете.
Федоренко свернул в нужный ему переулок и испуганно остановился. В переулке не было ни одного фонаря, все окна закрыты ставнями. Пробивавшиеся полоски света отражались в бесконечных лужах и весенней грязи.
В этом году Федоренко бывал здесь неоднократно, и всякий раз с полицией, расследовал очередное убийство или ограбление. Не проходило и месяца, чтобы в одной из подворотен не обнаружили труп, в близлежащий участок то и дело являлись прохожие, ставшие жертвами грабежа. Под угрозой смерти они отдавали бандитам все: часы, кольца, перстни, бумажники, а иногда и одежду. На этой улице, как, впрочем, во всем районе Балуты, жили воры и рецидивисты, будто нарочно согнанные в одно место. Здесь каждый был под подозрением и каждый заслуживал тюрьмы. Полиция вела следствие, иногда кого-нибудь арестовывали. Но чаще всего добродушно советовала потерпевшему стараться обходить эти места. Полиция и бандиты ладили между собой, но кто может в такой кромешной тьме узнать его, жандарма Федоренко? Неузнанному ему угрожала смерть, как и любому из прохожих. Не кричать же ему: «Я Федоренко, друг Иосифа!» Острый нож может оборвать его жизнь прежде, чем он успеет открыть рот…
Федоренко долго стоял на углу и размышлял о том, имеет ли он право подвергать свою жизнь опасности. В конце концов страх перед губернатором и полицмейстером Данильчуком взял верх. Федоренко вынул из кармана огромный наган, взвел курок и направился в темноту. Кроме револьвера Федоренко на всякий случай имел при себе длинный штык. Когда он остановился перед домом Иосифа, пот с него лил ручьями. Дрожащей рукой постучал в дверь.
– Кто там? – спросил высокий мужской голос.
– Свои, открывай!
Дверь отворилась. На пороге стоял Иосиф – маленький, горбатый мужчина в плисовых штанах и широкой, скрывающей горб куртке из мягкой материи. Лицо у него было худое, болезненное, один глаз закрыт черной повязкой. При виде Федоренко Иосиф испуганно отшатнулся.
– Ты чего? – удивленно произнес жандарм и усмехнулся, взглянув на наган в своей руке. – Не бойся, – снисходительно сказал он бандиту и спрятал наган в карман пальто. Старательно прикрыл за собой двери и подошел к столу.
– Ты один?
Иосиф кивнул. На первый взгляд он производил впечатление безвредного грустного калеки. Лишь приближенным Иосифа было известно, какой он ловкий, жестокий и мстительный. Рассказывали, что четырнадцатилетним пареньком он вступил в банду Карася, отравил его и сам стал главарем. Как ни странно, популярность Иосиф приобрел не столько благодаря своему воровскому умению и жестокости, сколько неожиданной для такого человека культуре и начитанности.
Иосиф уже давно не принимал участия в грабежах. Он был главарем: отбирал, делил и продавал награбленное.
Полиция не могла его ни в чем уличить. Во время налетов Иосиф сидел дома с книгой или отправлялся в театр.
Бандита обуревало желание прослыть культурным человеком. Он выписывал десятка два польских и немецких журналов, проспекты крупных книгоиздательств, не пропустил ни одной театральной премьеры. А между тем жил он очень убого. В комнате его не было никакой мебели, кроме стола и узкой кровати. На столе лежало несколько газет, стояла керосиновая лампа и графин с водкой. Очевидно, Иосиф принимал гостей, которые с приходом Федоренко улизнули через черный ход.
– Я пришел к тебе с важным делом. Нас никто не услышит?
– Говори, не бойся, – сказал бандит.
Федоренко нагнулся и долго шептал ему что-то на ухо. Дело, с которым он пришел, было по меньшей мере странным. Но Иосиф не удивился. Посланец полицмейстера Данильчука обещал бандитам полную безнаказанность, если они ограбят несколько еврейских домов в Старом городе. Иосиф уже привык к странным поручениям царской охранки. Первый раз речь шла об убийстве высокопоставленного царского чиновника, находившегося в Лодзи проездом в Берлин. В другой раз поручили ограбить и захватить папку с документами. За это бандиты получили от охранки такое мизерное вознаграждение, что Иосиф решил больше никогда не иметь с ней дело. На сей раз предложение Федоренко было связано с нападением на еврейские дома и с возможностью поживиться. Тем более что со стороны полиции опасность не угрожала.
– Когда? – спросил Иосиф.
– Сегодня ночью.
– Ни полиции, ни жандармов?
– Никого. Можно даже поджечь пару домов.
Они выпили по рюмке водки, и Федоренко собрался уходить.
– Ну как, договорились? – спросил он напоследок.
– Договорились.
– Сегодня ночью?
– Да.
– И пожар будет?
Иосиф недовольно поморщился.
– Будет… – буркнул что-то еще и отворил дверь.
Темнота поглотила жандарма. Постоял минуту, пока привыкнут глаза, и смело двинулся по правой стороне улицы. Он радовался, что так ловко исполнил поручение губернатора. Теперь Федоренко был уверен и в награде, и в повышении по службе, и в расположении губернатора Миллера. Он уже видел себя в мундире начальника округа с крестом Георгия на груди. Мысленно он уже выехал из своей убогой комнатушки и бросил толстую краснощекую девку, которая кроме ведения хозяйства выполняла и некоторые другие обязанности. Представил себе роскошные апартаменты, куда будут приходить прекрасные, стройные женщины, похожие на тех, которых он видел в театре на гастролях берлинского балета. Жандарм замечтался и не услышал учащенного дыхания людей, притаившихся за углом дома. Он не успел даже вскрикнуть. Потом раздался звук упавшего тела. В подворотне вспыхнула спичка и осветила мертвое лицо жандарма.
– Ну и дела, – сказал чей-то голос. – Это Федоренко. Только почему не в мундире?
Они быстро обшарили карманы убитого. Забрали бумажник, наган, штык и часы. Труп затащили в полуразвалившийся сарай в глубине двора…
После полуночи по Старому городу разнеслись крики насмерть перепуганных людей, столб огня и дыма клубился над домами. Губернатор Миллер стоял у окна своих апартаментов в «Гранд-отеле» и наблюдал за заревом пожара. Потом сел к столу и неторопливо набросал депешу варшавскому генерал-губернатору Гурко: «Бунт разрастается. Рабочие волнуются, угрожают поджечь фабрики и сломать машины. Грабят евреев и поджигают дома. Считаю необходимым ввести в город войска. Жду дальнейших распоряжений. Губернатор Лодзи, действительный статский советник К. Миллер».
Труп жандарма Федоренко нашли только через месяц. Полицмейстер Лодзи Данильчук, заявил жандармскому офицеру Машину:
– Не советую предавать гласности смерть Федоренко, Вы говорите, он был одет в штатское? Нашли его на Балутах? Вот видите. Я всегда повторял, что между жандармами и бандитами существует какая-то связь…
По слухам, Иосиф был потрясен убийством Федоренко и учинил страшный разнос своим людям, когда они принесли ему трофеи той ночи: бумажник, наган, часы и штык. Но вскоре понял, что это, может быть, и к лучшему: исчез свидетель контактов Иосифа с губернатором Миллером и полицмейстером Данильчуком.
«Возможно, – размышлял Генрик, отложив книгу, – что Очко сделал для штыка Федоренко палисандровую оправу. Трость стала символом его власти над преступным миром. Власти, зиждущейся на поддержке полицмейстера и губернатора».
31 мая, день
Редакционная работа валилась у Генрика из рук. Он прочел в газете коротенькую заметку об убийстве Бутылло, и сейчас работа потеряла для него всякий интерес. Его не волновала ни история врача из маленького провинциального городка, ни грустная жизнь сельской учительницы, ни заботы коллектива одной из лодзинских фабрик, как не заинтересовали свежий репортаж из Сахары и открытое письмо «Общества друзей города» с требованием построить фонтан.
Сквозь тонкую перегородку, отделявшую его от секретаря редакции, донесся смех Юлии. Когда Юлия приходила в редакцию со своими рисунками, она обязательно заглядывала в комнату Генрика. Сегодня он не смел и надеяться на это. Но едва он услышал в коридоре стук ее каблучков, как не удержался и выглянул.
– Добрый день, Юлия, – робко произнес он. – Если у тебя есть время, мы можем выпить по чашке кофе.
Она остановилась, посмотрела на него с нежностью и добротой, которую одинокие мужчины всегда ищут в женщинах.
– У тебя неприятности, – заявила она и добавила – Ты плохо выглядишь. – После таких слов мужчина должен понять, что она одна, она, а не какая-нибудь другая может оградить его от всех неприятностей и вернуть ему расположение духа и хороший внешний вид.
– Да, у меня неприятности.
– Она обокрала тебя?
– Кто?
– Эта кривляка, с которой я видела тебя в кафе. Генрик, тебе уже тридцать, пора бы знать, что от современных семнадцатилетних девчонок ничего хорошего ждать нельзя. Они глупы, но не настолько, чтобы принять тебя за донжуана. Я знала, что все так и кончится. – С этими словами она вошла в его комнату и села на стул. Юлии хотелось утешить расстроенного Генрика, но она не могла отказать себе в удовольствии немного помучить его за доставленные ей огорчения.
– Я не о том, Юлия, – объяснил он. – Честно говоря, я влип в дурацкую историю.
– О чем я и говорю. Не связывайся с девчонками. В этой области у тебя нет никакого опыта. Ты не можешь заинтересовать женщину. Помни об этом и старайся флиртовать поменьше.
– Да нет же, Юлия, девчонка тут ни при чем. Виной всему эта идиотская тросточка.
В дверь постучали, и в комнате появилась пани Бутылло. Она не прошла, а скорее прошествовала по комнате: в своем черном траурном наряде она была потрясающе красива. Жест, которым она приветствовала Генрика, сделал бы честь королеве. Так держатся женщины, прекрасно знающие себе цену и убежденные, что красота дает силу и власть. Генрик уступил ей свой стул. Юлия тихо произнесла:
– Поговорим в другой раз, сегодня я занята.
Юлия бросила на пани Бутылло один-единственный взгляд, и этого ей было достаточно. Говорят, будто мужчины раздевают женщин глазами. Но женщины делают это гораздо лучше и быстрее. Мгновенно глаза Юлии сняли с пани Бутылло все – от и до. Она холодно попрощалась с Генриком и вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23