Стоять в очереди, которую и оче­редью-то назвать нельзя, он не располагал временем, и потому вышел во двор, раздумывая, кому бы позвонить, чтобы заполу­чить документы. Не успел он выкурить сигарету, как его окликнул полковник, подъехавший к ОВИРу на милицейской машине. Шубарин поздоровался с ним за руку, обменялся приветствиями на узбекском языке, никак не припоминая его, хотя, конечно, знал многих милицейских чиновников, да и полковник мог видеть его прежде рядом с уважаемыми людьми или на высоких приемах, или на престижных свадьбах. На Востоке любой нормальный разговор заканчивается фразой – чем могу быть вам полезен, или чем помочь? – если дословно с узбекского. Шубарин и выложил свою просьбу. Полковник на несколько минут исчез в здании, а затем провел Артура Александровича через черный ход внутрь тесного кабинета, где выдавали вожделенные для многих бумаги. Выписывала паспорта издерганная жизнью женщина лет сорока, она рав­нодушно посмотрела на Шубарина, видимо, привыкла и к такому обслуживанию, и предложила сесть у края стола, из-за тесноты почти рядом с собой, полковник к тому времени откланялся. Женщина курила, и когда она потянулась к невзрачной пачке дешевых сигарет, лежавшей на столе, Шубарин остановил ее жес­том и предложил «Мальборо» вместе с огнем зажигалки. С этой минуты хозяйка кабинета как-то потеплела к нему и, пустив колеч­ко дыма в потолок, сказала игриво:
– Значит, в Милан едете, где тут у нас Италия?
Из стопки лежавших валом папок она вытащила довольно то­щую и, открыв ее, достала документы на его имя и имя жены, стала что-то вписывать в разные толстые амбарные книги, а от­крытую папку бросила небрежно в его сторону, прямо перед ним, и ему не стоило никаких трудов ознакомиться с лежавшими навер­ху бумагами.
Стрельцов Сергей Юрьевич – прочитал он на анкете с крупной, четкой фотографией молодого тридцатилетнего мужчины прият­ной внешности, в звании подполковника. Подполковник службы безопасности командировался в Италию, в Милан, и сроки их пребывания за рубежом совпадали, Шубарин понял, что молодой человек с модной стрижкой, смахивающий на разбитного журна­листа, и будет страховать его в чужом городе.
В суматохе предотъездных дней Шубарин забыл и о Сенаторе, и о Миршабе, забот хватало, его теперь занимали больше всего партийные деньги, да и банк требовал внимания. Но напомнил ему о неприятном разговоре с Сенатором Тулкун Назирович, вернув­шийся из Стамбула. Он откуда-то прознал, что Сенатор отправил­ся в Москву освобождать хана Акмаля, и поспешил об этом доложить Артуру Александровичу на всякий случай. Отношение старого политика к Сенатору было крайне негативным.
– Мерзавец! – горячился он по телефону. – Хочет показать хану Акмалю, что мы тут все, старые друзья Арипова, и ты, и я, сидели сложа руки, спасали свои шкуры, пока тот томился в тюрь­ме. А он, Акрамходжаев, только выйдя на свободу, помчался выручать аксайского Креза. Будет теперь стравливать в своих интересах хана Акмаля со всеми нами, – заключил прожженный интриган.
– Ну, хан Акмаль не такой дурак, чтобы слушать кого попало, – успокаивал человека из Белого дома Шубарин, – наверное, он понимает, что Сенатор хочет вернуть себе прежнее положение, а оно уже занято. Боюсь, что и хану Акмалю теперь придется поубавить амбиций. Другие времена – другие люди пришли к власти…
– То-то и оно, ты здорово рассуждаешь, – уже более спокойно закончил разговор Тулкун Назирович.
После беседы со старым политиком Шубарин и вспомнил, что назначил десятидневный срок Сенатору, чтобы тот вернул все копии, снятые с его документов из похищенного в прокуратуре кейса. Отпущенный «сиамским близнецам» срок ультиматума ис­текал, и Артур Александрович позвонил домой Сенатору, поин­тересовался, не вернулся ли тот из Москвы. Отвечала жена, с боль­шой симпатией относившаяся к Шубарину, она сказала, что муж звонит домой почти каждый день, но когда вернется, не знает, удерживает то одно, то другое, хотя вопрос о свободе хана Акмаля в принципе решен. Артур Александрович не стал говорить с ней ни о чем конкретно, передал привет и, попросив позвонить ему тут же по возвращении мужа, свернул разговор. Не стал он звонить и Миршабу, на его взгляд, последнее слово всегда оставалось за Сенатором, нужно было дождаться его приезда, да и в сравнении с тем, чем он занимался в последние дни, проблема копий с ук­раденных у него документов или покаяние вороватых компаньонов по «Лидо» не казались ему столь важными. Главными на сегодня виделись поездка в Милан и, по возвращении, встреча с Талибом.
Прилетел он в Милан утром из Гамбурга. Ташкент пока не имел прямого рейса на Италию, можно было через Москву, там есть прямой рейс, но он решил через Германию, этот маршрут он уже хорошо обкатал. В Германии он пробыл с семьей семнадцать часов, встречался с немецкими коллегами, которым привез первые отчеты о деятельности своего банка, результаты, для начала, впечатляли. Привез он и видеофильм о презентации банка, множество фотографий самого здания, его интерьера. Начало путеше­ствия оказалось не только приятным, но и полезным. В старом аэропорту Милана встречал их Анвар Абидович в сопровождении молодого человека, которого он представил как служащего банка.
Хлопковый Наполеон был в шикарном белом костюме и тонкой шелковой рубашке, которыми так славится сегодня Италия. Но несмотря на модную одежду, внимательному человеку бросилась бы в глаза его тюремная бледность, тон кожи, давно не знавшей хорошего питания, но Анвар Абидович чувствовал себя прекрасно, улыбался, держался с былым достоинством, и вряд ли кто-нибудь мог представить, что он еще несколько дней назад ходил в арес­тантской робе. Особенно обрадовался он, когда увидел жену Шубарина, которую помнил еще по Бухаре, он никак не ожидал встретить ее тут, в Италии, видимо, она послужила лучшим напо­минанием о его прошлой жизни, ее тепле, уюте, что на глазах у него невольно навернулись слезы. Но он быстро взял себя в руки. Забегая вперед, скажем, что всякий раз, в компании, на прогулке, а гуляли они порою до глубокой ночи, Анвар Абидович старался быть рядом с женой Шубарина, видимо, женские рассказы о жизни на свободе, в Узбекистане давали его уставшей душе куда больше, чем все газеты вместе взятые и лаконичные ответы не склонного к сантиментам Артура Александровича.
Всех гостей, приехавших на юбилей, расселили в одном отеле, название которого он знал еще до отъезда. Пятиэтажный старин­ный особняк, видимо, неоднократно перестраивавшийся и вобрав­ший в себя разные стили и эпохи, в виде буквы «П», с большим внутренним двором-патио, на испанский манер, и по-узбекски уви­тый от жары виноградом и чайными розами, даже вблизи не походил на гостиницу, а скорее на правительственную резиденцию. Респектабельный район, незагруженная сумасшедшим движением улица, тишина, не свойственная городскому кварталу, хорошо вышколенная обслуга, встречавшая у подъезда каждую машину. Шубарин приехал одним из первых, и в холле его приветствовали руководители банка. Получая ключи от своих апартаментов, Шу­барин увидел в просторном вестибюле за стойкой бара парня, обвешанного фотоаппаратами, чья прическа показалась ему знако­мой. Когда тот слегка развернулся, он узнал Стрельцова. Вчера, в аэропорту Гамбурга, он потерял его из виду, и вот человек, к которому он мог обратиться в крайнем случае, находился рядом. Где же он поселился? Здесь или где-нибудь поблизости? – подумал Артур Александрович, но его тут же отвлекли, и мысль повисла как бы в воздухе. Но зато вспомнился почему-то Сенатор, повстре­чавшийся ему в международном аэропорту Ташкента, когда пассажиров гамбургского рейса как раз пригласили в таможенный зал на досмотр. Сенатор прилетел в Ташкент с ханом Акмалем тоже международным рейсом Москва-Дели, делавшим остановку в узбекской столице. Как он объяснил, на обычный рейс мест не оказалось, а оставаться в Москве даже лишний час хан Акмаль не пожелал, пришлось раскошелиться валютой.
Хана Акмаля, оказывается, встречала огромная толпа родствен­ников, друзей, земляков. Несмотря на строгости международного аэропорта, толпа прорвалась к трапу самолета и даже приволокла жертвенного барана, черного, крутолобого каракучхара с огром­ным курдюком, ему и перерезали горло на летном поле, в честь возвращения хана Акмаля на родину. Сценарий встречи, как понял Шубарин, был давно и тщательно разработан. Сенатор объяснил, что ему сказали, что Артур Александрович с семьей отбывает из этого же аэропорта в Италию на какое-то торжество, поэтому он оставил хана Акмаля наедине со встречающими и примчался, чтобы пожелать удачной дороги, – все мило, тактично, как и при­нято на Востоке. Но Сенатору же хотелось узнать одно – надолго ли отбывает за границу банкир? Недельный срок, конечно, мало устраивал его, но это лучше, чем завтра же отвечать на объявлен­ный ультиматум. Но Сенатору повезло куда больше, чем он рассчитывал. Когда он помог донести чемоданы чете Шубариных до зала таможенного контроля и, распрощавшись с ними, поспешил на первый этаж, откуда до сих пор доносился шум от бурной встречи хана Акмаля, он увидел в углу зала ожидания мужчину, чье лицо показалось ему знакомым. Как только он на бегу попы­тался вглядеться в него внимательнее, почувствовал, что тот наме­ренно отвернулся в сторону окна. Тогда его неожиданно охватило любопытство, и он, спустившись на первый этаж, пересек зал и вновь поднялся на второй, но уже с той стороны, где находился заинтересовавший его человек. Успев подняться на три четверти лестницы, он увидел, как тот мужчина быстро встал и двинулся в зону таможенного контроля, куда недавно он проводил Шубарина с женой. Сомнения развеялись: он, конечно, знал этого молодо­го человека и даже помнил его фамилию – Стрельцов, Стрельцов Сергей Юрьевич. В ту пору, когда он работал заведующим отде­лом административных органов ЦК компартии Узбекистана и ку­рировал КГБ, он не раз встречался с ним на Ленинградской, а еще больше слышал о нем как об очень талантливом офицере, которо­му поручались самые ответственные и деликатные задания. Его часто использовала Москва, когда нужен был человек для особо важной заграничной операции, не засветившийся в столице, и для чужих, и для своих.
Конечно, у Стрельцова не было повода бросаться ему в объятия, но и демонстративно прятаться нет причин, он ведь знает специфи­ку его службы, и никогда бы не сказал прилюдно – здравствуйте, товарищ Стрельцов! – или что-то в этом роде. Хотя гудевший внизу, у его ног, зал не давал ему сосредоточиться. Сенатор вдруг отрешился от всего, как бы отключил все звуки вокруг. Он мог в особо опасные минуты сконцентрировать внимание и волю в кулак, в такие минуты что-то скорпионье виделось в его лице, не зря он родился под этим знаком Зодиака. Он пытался вернуть в памяти прошедшие двадцать минут, когда узнал, что Шубарин отбывает в Милан, и поспешил на второй этаж. Шаг за шагом он восстанавливал сцены, словно привычно отматывал ленту на ви­деокассете, чтобы внимательнее вглядеться в нужный кадр. Хотя за двадцать минут прошло не так много событий, чтобы было за что зацепиться, он продолжал упорно искать, совсем забыв о хане Акмале, о людях, его встречавших, понимая, что надо вернуться в холл, пробиться к нему, чтобы все видели, запомнили, с кем он стоит в обнимку. Но что-то удерживало его на лестнице, подсказы­вало: ищи! ищи! – а он всегда доверял своему чутью. И вдруг вспомнил, вспомнил – не видение, а ощущение. Когда он говорил с Шубариным и его женой, то чувствовал на себе затылком чей-то упорный взгляд, словно кто-то хотел развернуть его к себе лицом, и он обернулся машинально. Вот тогда-то он и заметил стриженый затылок успевшего повернуться к нему спиной мужчины, и в глаза ему бросилась новомодная, еще не прижившаяся в Ташкенте, стрижка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59