Само же дупло было в древнем, не меньше, чем в три обхвата, тополе, с отверстием на небольшой высоте, снизу совершенно незаметным: в своё время Щапов не пожалел трудов, чтобы замаскировать его большим куском коры, снятым с комля другого, стоявшего неподалёку тополя.
Отнюдь не блестяще выглядевший, Захар (из полушубка вырваны клочья, на лице полученные в первые минуты бегства и ещё не зажившие царапины) пребывал, однако, в прекрасном настроении. Взгромоздившись на толстый сук, он затянул свою любимую: «Ты уж стар, ты уж сед, ей с тобой не житьё…» — и так, под весёлое пение, вскрыл захоронку. И его голос налился грозным мажором, когда из чёрного овального чела показался длинный предмет, тщательно обёрнутый чёрной тряпицей. «Голова старика покатилась на луг!» — торжествующе разнеслось окрест.
Заранее припасённым пучком сухого мха Захар снял с карабина слой медвежьего жира, протёр затвор и тщательно прочистил ствол шомполом. Он полюбовался новёхоньким оружием, поиграл им, лаская ладонями лакированную ложу, приложился, прицелился, несколько раз проверил, хорош ли карабин навскидку. Всё было хорошо! Он вытянул из дупла матерчатую противогазную сумку, до половины наполненную винтовочными патронами, тоже заботливо смазанными жиром, весело блестевшими, набил обойму и вставил её в карабин.
И только после всех этих действий поинтересовался прочим содержимым тайника. Тут он притих, сделался серьёзным и, приникнув к чёрному челу, окунул в него руку по самое плечо. Что-то нащупал там, в глубине, но вытаскивать ничего не стал, произнеся: «И ладно, пока лежи себе…»
Вскоре он уже брёл еловым редколесьем, то и дело поглядывая на небо. День, начинавшийся солнечно и ясно, поворачивал, кажется, на непогоду. Дул сильный ветер, нёс непонятно откуда бравшуюся при безоблачном небе колючую крупку, больно секущую лицо. Снегопад, обещавший скрыть следы, был, конечно же, на руку Щапову, и он, убедившись, наконец, что ненастье наступит обязательно, направил лыжи в сторону Тернова. «Напужаю Таньку!» — ухмыльнувшись, пробормотал он.
Поздно вечером, когда Татьяна, перебежав улицу от соседки Матвеевны, толкнула свою калитку, возле крыльца виднелись быстро скрадываемые позёмкой следы лыж.
Ненастье рассердило Белова. Конечно, нелепо негодовать на силы природы, но уж очень досадно было прекращать наблюдения, когда только что вошёл во вкус, когда дело ладилось, и с ощутимой пользой, когда и собственное самочувствие было отличным — шёл бы и шёл, не зная усталости… Пока устраивался на ночлег — сооружал нодью, прилаживал тент и готовил лапник для подстилки — сердитое выражение не сходило с красивого тонкого лица, заросшего порядочной щетиной, а потом, устроясь под тентом перед небольшим, но надёжно устойчивым пламенем нодьи, проворчал: «Ох-хо-хо, не получится, видно, перед Агнюхой новенькой бо-роденкой пощеголять».
Состояние духа Георгия Андреевича несколько поправилось, когда он, в ожидании, пока сварится булькавшая в котелке кашица, перечитал последнюю, сделанную в конце дня запись в дневнике:
«Наблюдаемый шёл, явно придерживаясь наиболее мягкого рельефа. Ход в основном прямолинейный. Выйдя на хребет, разделяющий реки Нану и Чилец, повернул вправо и стал спускаться по косогору. Здесь делал мелкие шаги, шёл крадучись по направлению многолетнего кедра в распадке. В основании кедра оказалась берлога бурого медведя. Сравнительно неглубокая, выкопана среди корней, с одним челом, обращённым на юг. Снег вокруг кедра сильно истоптан наблюдаемым. В направлении на юг с истоптанной площадки имеются выходные следы медведя. Длина медведя более двух метров; высота в холке предположительно около метра (солидный дяденька!); окраска, если судить по найденным клочкам волос, тёмно-бурая, близко к чёрной; след передних лап около 17 см, задних — 14; зверь проследовал прыжками, по всей видимости, на большой скорости. Отброшенные в сторону ветви, служившие затычкой чела, разрытый снег и грунт с противоположной стороны чела, а также глубокие царапины, нанесённые когтями тигра на ствол дерева, дают возможность восстановить примерную картину происшедшего. Очевидно, тигр, подкопав берлогу сзади и удалив затычку чела, угрожающе рычал то в одно, то в другое отверстие и в конце концов поднял медведя. Но так как медведь оказался весьма крупным, схватки между хищниками не произошло…»
— Хулиганство это, настоящее таёжное хулиганство, — сказал Белов. — А всё-таки…
Он не закончил фразы. Но, видимо, мысль, ещё не сформированная словами, не оставила его этой ночью, ни во сне, ни когда вставал поправлять нодью. И она, эта мысль, созрела в час наступления тихого рассвета. «Не уйдёшь», — проснувшись и оглядывая помягчавший и отяжелевший ельник, давший ему приют, сказал Георгий Андреевич. «Не уйдёшь!» — повторил он через минуту уже с большей выразительностью и, не дожидаясь, когда полностью рассветёт, развернул карту, хотя конечно, ещё трудно было рассмотреть изображение. Можно снова найти след, можно! Несомненно, прихотливая, прочерченная красным карандашом линия, обозначившая уже прослеженный путь тигра, сама по себе давала какую-то разгадку поведения зверя. Да вот же оно, вот!… Явно избегает глубокого снега… Переходы предпочитает делать по пологим местам… И сколько ещё можно извлечь отсюда полезных сведений! Как кстати, что карта — трёхвёрстка.
Угасла нодья. Последнее тепло, хранившееся в углях под толстыми обгоревшими сушнинами, медленно утекало из неё, и его путь обозначался тонкой змейкой дыма: сначала змейка вползала под тент и скручивалась кольцом над склонённой головой Белова, потом выползала наружу и таяла в тёмной кроне большой ели. Георгий Андреевич долго не чувствовал, что мороз (правда, не сильный, около пяти градусов, как было помечено в дневнике) подступает всё ближе, и отвлёкся от работы лишь тогда, когда озябшие пальцы перестали удерживать карандаш. Тут он вскочил и, лязгая зубами, пустился в пляс — и для того, чтобы согреться, и от радости: он достиг, кажется, кое-каких успехов: на карте тугою дугой пролегла линия нового маршрута, которая, по его расчёту, если не в одной, то в другой точке обязательно должна пересечь следы тигра.
Ох, и маршрут наметил Георгий Андреевич! Через сколько незамерзающих речек предстояло перебраться, сколько перевалов преодолеть, трущоб непролазных!
В нём боролись двое: трезвый практик и юноша, азартно мечтающий проверить себя на пределе людских сил. К счастью, лечь костьми на двухсоткилометровом маршруте не понадобилось. Верными оказались кое-какие основанные на нерушимых фактах предположения, и уже назавтра, после всего лишь восемнадцати часов пути, Георгий Андреевич наткнулся на следы тигра…
Растянувшийся цепочкой небольшой, в пять голов табунок изюбрей стремительно мчался поперёк безлесного склона. Животные были явно напуганы, их бег был скорей полётом: чудесным образом их копыта находили скрытую глубоким снегом опору на каменистой местности, отталкивались от неё, едва коснувшись; и, кажется, не применяя при этом никаких усилий и взлетая тем не менее в многометровом парящем прыжке. Пожилой вожак с причудливыми, но странно подчинёнными какой-то строгой геометрии рогами напряжённо косил глазами в сторону кустившихся ниже по склону зарослей, видимо, оттуда ожидая неизвестной опасности. Остальные животные, а все они были молодые самки, и вовсе, кажется, не знали причины владевшего ими страха Ї они попросту повторяли все движения вожака и таким образом им передавалось и его состояние.
Лишь одна из них — она бежала последней — определённо отличалась своим поведением от остальных. Её копыта по временам не находили твёрдой опоры, она вдруг проваливалась в невидимые под снегом углубления, её прыжки делались все короче, тяжелей, она постепенно отставала от своих.
Вожак между тем забирал все выше — подальше от угрожающе темневших зарослей. Однако он, многоопытный, уже был обманут коварным противником, таившимся не где-нибудь, а впереди, за небольшим, выступавшим из горы утёсом, который через минуту предстояло обогнуть стаду. И тигр вовсе не случайно оказался в этом выгодном для засады месте, а в результате мудренейших манёвров. Георгию Андреевичу, кстати, на следующий день понадобилось несколько часов на распутывание непостижимых на первый взгляд зигзагов и петель хищника.
И вот старый изюбрь миновал заиндевелый утёс. Собравшийся для прыжка тигр как бы дрогнул при этом, и он дрогнул ещё три раза, как бы пересчитывая проносившихся мимо зверей, и лишь когда показалась последняя прихрамывающая изюбриха, хищник прыгнул. Растянувшийся в воздухе, он из-за поперечных полос шкуры стал подобен разжавшейся пружине, и пружина эта ударилась в холку жертвы. Жертва даже не трепыхнулась. Охотник, ещё возбуждённый, не зная, может быть, куда девать оставшийся мощный заряд энергии, прихватив тушу зубами, без особых усилий поволок её (чуть ли не двухсоткилограммовую!) на ровную площадку, приглянувшуюся ему, по-видимому, ещё во время засады. Там он и принялся, разлегшись, за свою трапезу. Ел не спеша, тщательно отдирая и отплёвывая шкуру с ломким колючим волосом, куски выбирал повкусней, со знанием дела.
Наевшись, спустился, старательно обходя кровавые пятна на снегу, к чаще кустарников, продрался через неё к замёрзшей речке и лапой осторожно взломал ещё не толстый лёд у берега. Пил, чистился, потом, ленивый и сонный, вразвалку отправился на поиски уютного местечка для лёжки, которое вскоре и нашёл в непроходимой чаще под грудой валежин — сухое, с подстилкой из шелестящих листьев местечко, причём абсолютно недоступное ветру.
А у поеди появилась ворона. Грандиозность находки настолько поразила птицу, что она позабыла даже оглядеться по сторонам — сразу же принялась, словно молотобоец молотом, долбить тушу клювом. Лишь утолив первый, самый острый голод, ворона выразила свой восторг, и вовсе не карканьем, а каким-то глухим бормотанием, оказавшимся, впрочем, равносильным тому, как если бы она проболталась о своей удаче: уже через полчаса изрядная компания пернатых была спугнута с поеди соболем, а к вечеру несколько рёбер изюбрихи забелели, дочиста обглоданные и обклёванные.
Сам хозяин пиршества, к этому времени хорошо отоспавшийся, ушёл, по-прежнему придерживаясь северо-западного направления. Судя по всему, он даже не поинтересовался остатками мяса — видимо, был всё ещё сыт.
Но мало ли что. Приближаясь к поеди, Георгий Андреевич принял кое-какие меры предосторожности, а точней, он подкрадывался, используя все уловки опытного разведчика и следопыта. Когда же он, раздвинув кусты, выглянул наконец на арену кровавого действа, то даже беззвучно рассмеялся от удовольствия; на поеди деловито возился кудлатый, с туповатой мордочкой зверь — росомаха. Понаблюдав несколько минут, зоолог вышел из укрытия.
— Это, знаете ли, нечестно, — проговорил он. — Так ведь и для благородных целей науки ничего не останется. А наследили-то, наследили!… Ничего не разберёшь!…
Прежде чем пуститься в бегство, росомаха кругло, явно с досадой посмотрела на Белова.
К наступлению темноты многие страницы дневника были исписаны мелким стремительным почерком, к, между прочим, была там и такая, касавшаяся погибшей оленухи, запись: «Яловая, по всем признакам не способная к производству. Повреждённое копыто делало её обузой для стада».
Добыча тигра оказалась столь велика, что и на долю Георгия Андреевича достался отличный кус мороженой свежатины.
Проделанная тигром глубокая борозда в снегу привела Белова к той самой бурно заросшей расселине, где в дупле старого тополя Захар Данилович Щапов устроил свой самый заветный тайник. Входные и выходные следы со всею очевидностью объяснили исследователю, что зверь не оставил это трущобистое место своим вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Отнюдь не блестяще выглядевший, Захар (из полушубка вырваны клочья, на лице полученные в первые минуты бегства и ещё не зажившие царапины) пребывал, однако, в прекрасном настроении. Взгромоздившись на толстый сук, он затянул свою любимую: «Ты уж стар, ты уж сед, ей с тобой не житьё…» — и так, под весёлое пение, вскрыл захоронку. И его голос налился грозным мажором, когда из чёрного овального чела показался длинный предмет, тщательно обёрнутый чёрной тряпицей. «Голова старика покатилась на луг!» — торжествующе разнеслось окрест.
Заранее припасённым пучком сухого мха Захар снял с карабина слой медвежьего жира, протёр затвор и тщательно прочистил ствол шомполом. Он полюбовался новёхоньким оружием, поиграл им, лаская ладонями лакированную ложу, приложился, прицелился, несколько раз проверил, хорош ли карабин навскидку. Всё было хорошо! Он вытянул из дупла матерчатую противогазную сумку, до половины наполненную винтовочными патронами, тоже заботливо смазанными жиром, весело блестевшими, набил обойму и вставил её в карабин.
И только после всех этих действий поинтересовался прочим содержимым тайника. Тут он притих, сделался серьёзным и, приникнув к чёрному челу, окунул в него руку по самое плечо. Что-то нащупал там, в глубине, но вытаскивать ничего не стал, произнеся: «И ладно, пока лежи себе…»
Вскоре он уже брёл еловым редколесьем, то и дело поглядывая на небо. День, начинавшийся солнечно и ясно, поворачивал, кажется, на непогоду. Дул сильный ветер, нёс непонятно откуда бравшуюся при безоблачном небе колючую крупку, больно секущую лицо. Снегопад, обещавший скрыть следы, был, конечно же, на руку Щапову, и он, убедившись, наконец, что ненастье наступит обязательно, направил лыжи в сторону Тернова. «Напужаю Таньку!» — ухмыльнувшись, пробормотал он.
Поздно вечером, когда Татьяна, перебежав улицу от соседки Матвеевны, толкнула свою калитку, возле крыльца виднелись быстро скрадываемые позёмкой следы лыж.
Ненастье рассердило Белова. Конечно, нелепо негодовать на силы природы, но уж очень досадно было прекращать наблюдения, когда только что вошёл во вкус, когда дело ладилось, и с ощутимой пользой, когда и собственное самочувствие было отличным — шёл бы и шёл, не зная усталости… Пока устраивался на ночлег — сооружал нодью, прилаживал тент и готовил лапник для подстилки — сердитое выражение не сходило с красивого тонкого лица, заросшего порядочной щетиной, а потом, устроясь под тентом перед небольшим, но надёжно устойчивым пламенем нодьи, проворчал: «Ох-хо-хо, не получится, видно, перед Агнюхой новенькой бо-роденкой пощеголять».
Состояние духа Георгия Андреевича несколько поправилось, когда он, в ожидании, пока сварится булькавшая в котелке кашица, перечитал последнюю, сделанную в конце дня запись в дневнике:
«Наблюдаемый шёл, явно придерживаясь наиболее мягкого рельефа. Ход в основном прямолинейный. Выйдя на хребет, разделяющий реки Нану и Чилец, повернул вправо и стал спускаться по косогору. Здесь делал мелкие шаги, шёл крадучись по направлению многолетнего кедра в распадке. В основании кедра оказалась берлога бурого медведя. Сравнительно неглубокая, выкопана среди корней, с одним челом, обращённым на юг. Снег вокруг кедра сильно истоптан наблюдаемым. В направлении на юг с истоптанной площадки имеются выходные следы медведя. Длина медведя более двух метров; высота в холке предположительно около метра (солидный дяденька!); окраска, если судить по найденным клочкам волос, тёмно-бурая, близко к чёрной; след передних лап около 17 см, задних — 14; зверь проследовал прыжками, по всей видимости, на большой скорости. Отброшенные в сторону ветви, служившие затычкой чела, разрытый снег и грунт с противоположной стороны чела, а также глубокие царапины, нанесённые когтями тигра на ствол дерева, дают возможность восстановить примерную картину происшедшего. Очевидно, тигр, подкопав берлогу сзади и удалив затычку чела, угрожающе рычал то в одно, то в другое отверстие и в конце концов поднял медведя. Но так как медведь оказался весьма крупным, схватки между хищниками не произошло…»
— Хулиганство это, настоящее таёжное хулиганство, — сказал Белов. — А всё-таки…
Он не закончил фразы. Но, видимо, мысль, ещё не сформированная словами, не оставила его этой ночью, ни во сне, ни когда вставал поправлять нодью. И она, эта мысль, созрела в час наступления тихого рассвета. «Не уйдёшь», — проснувшись и оглядывая помягчавший и отяжелевший ельник, давший ему приют, сказал Георгий Андреевич. «Не уйдёшь!» — повторил он через минуту уже с большей выразительностью и, не дожидаясь, когда полностью рассветёт, развернул карту, хотя конечно, ещё трудно было рассмотреть изображение. Можно снова найти след, можно! Несомненно, прихотливая, прочерченная красным карандашом линия, обозначившая уже прослеженный путь тигра, сама по себе давала какую-то разгадку поведения зверя. Да вот же оно, вот!… Явно избегает глубокого снега… Переходы предпочитает делать по пологим местам… И сколько ещё можно извлечь отсюда полезных сведений! Как кстати, что карта — трёхвёрстка.
Угасла нодья. Последнее тепло, хранившееся в углях под толстыми обгоревшими сушнинами, медленно утекало из неё, и его путь обозначался тонкой змейкой дыма: сначала змейка вползала под тент и скручивалась кольцом над склонённой головой Белова, потом выползала наружу и таяла в тёмной кроне большой ели. Георгий Андреевич долго не чувствовал, что мороз (правда, не сильный, около пяти градусов, как было помечено в дневнике) подступает всё ближе, и отвлёкся от работы лишь тогда, когда озябшие пальцы перестали удерживать карандаш. Тут он вскочил и, лязгая зубами, пустился в пляс — и для того, чтобы согреться, и от радости: он достиг, кажется, кое-каких успехов: на карте тугою дугой пролегла линия нового маршрута, которая, по его расчёту, если не в одной, то в другой точке обязательно должна пересечь следы тигра.
Ох, и маршрут наметил Георгий Андреевич! Через сколько незамерзающих речек предстояло перебраться, сколько перевалов преодолеть, трущоб непролазных!
В нём боролись двое: трезвый практик и юноша, азартно мечтающий проверить себя на пределе людских сил. К счастью, лечь костьми на двухсоткилометровом маршруте не понадобилось. Верными оказались кое-какие основанные на нерушимых фактах предположения, и уже назавтра, после всего лишь восемнадцати часов пути, Георгий Андреевич наткнулся на следы тигра…
Растянувшийся цепочкой небольшой, в пять голов табунок изюбрей стремительно мчался поперёк безлесного склона. Животные были явно напуганы, их бег был скорей полётом: чудесным образом их копыта находили скрытую глубоким снегом опору на каменистой местности, отталкивались от неё, едва коснувшись; и, кажется, не применяя при этом никаких усилий и взлетая тем не менее в многометровом парящем прыжке. Пожилой вожак с причудливыми, но странно подчинёнными какой-то строгой геометрии рогами напряжённо косил глазами в сторону кустившихся ниже по склону зарослей, видимо, оттуда ожидая неизвестной опасности. Остальные животные, а все они были молодые самки, и вовсе, кажется, не знали причины владевшего ими страха Ї они попросту повторяли все движения вожака и таким образом им передавалось и его состояние.
Лишь одна из них — она бежала последней — определённо отличалась своим поведением от остальных. Её копыта по временам не находили твёрдой опоры, она вдруг проваливалась в невидимые под снегом углубления, её прыжки делались все короче, тяжелей, она постепенно отставала от своих.
Вожак между тем забирал все выше — подальше от угрожающе темневших зарослей. Однако он, многоопытный, уже был обманут коварным противником, таившимся не где-нибудь, а впереди, за небольшим, выступавшим из горы утёсом, который через минуту предстояло обогнуть стаду. И тигр вовсе не случайно оказался в этом выгодном для засады месте, а в результате мудренейших манёвров. Георгию Андреевичу, кстати, на следующий день понадобилось несколько часов на распутывание непостижимых на первый взгляд зигзагов и петель хищника.
И вот старый изюбрь миновал заиндевелый утёс. Собравшийся для прыжка тигр как бы дрогнул при этом, и он дрогнул ещё три раза, как бы пересчитывая проносившихся мимо зверей, и лишь когда показалась последняя прихрамывающая изюбриха, хищник прыгнул. Растянувшийся в воздухе, он из-за поперечных полос шкуры стал подобен разжавшейся пружине, и пружина эта ударилась в холку жертвы. Жертва даже не трепыхнулась. Охотник, ещё возбуждённый, не зная, может быть, куда девать оставшийся мощный заряд энергии, прихватив тушу зубами, без особых усилий поволок её (чуть ли не двухсоткилограммовую!) на ровную площадку, приглянувшуюся ему, по-видимому, ещё во время засады. Там он и принялся, разлегшись, за свою трапезу. Ел не спеша, тщательно отдирая и отплёвывая шкуру с ломким колючим волосом, куски выбирал повкусней, со знанием дела.
Наевшись, спустился, старательно обходя кровавые пятна на снегу, к чаще кустарников, продрался через неё к замёрзшей речке и лапой осторожно взломал ещё не толстый лёд у берега. Пил, чистился, потом, ленивый и сонный, вразвалку отправился на поиски уютного местечка для лёжки, которое вскоре и нашёл в непроходимой чаще под грудой валежин — сухое, с подстилкой из шелестящих листьев местечко, причём абсолютно недоступное ветру.
А у поеди появилась ворона. Грандиозность находки настолько поразила птицу, что она позабыла даже оглядеться по сторонам — сразу же принялась, словно молотобоец молотом, долбить тушу клювом. Лишь утолив первый, самый острый голод, ворона выразила свой восторг, и вовсе не карканьем, а каким-то глухим бормотанием, оказавшимся, впрочем, равносильным тому, как если бы она проболталась о своей удаче: уже через полчаса изрядная компания пернатых была спугнута с поеди соболем, а к вечеру несколько рёбер изюбрихи забелели, дочиста обглоданные и обклёванные.
Сам хозяин пиршества, к этому времени хорошо отоспавшийся, ушёл, по-прежнему придерживаясь северо-западного направления. Судя по всему, он даже не поинтересовался остатками мяса — видимо, был всё ещё сыт.
Но мало ли что. Приближаясь к поеди, Георгий Андреевич принял кое-какие меры предосторожности, а точней, он подкрадывался, используя все уловки опытного разведчика и следопыта. Когда же он, раздвинув кусты, выглянул наконец на арену кровавого действа, то даже беззвучно рассмеялся от удовольствия; на поеди деловито возился кудлатый, с туповатой мордочкой зверь — росомаха. Понаблюдав несколько минут, зоолог вышел из укрытия.
— Это, знаете ли, нечестно, — проговорил он. — Так ведь и для благородных целей науки ничего не останется. А наследили-то, наследили!… Ничего не разберёшь!…
Прежде чем пуститься в бегство, росомаха кругло, явно с досадой посмотрела на Белова.
К наступлению темноты многие страницы дневника были исписаны мелким стремительным почерком, к, между прочим, была там и такая, касавшаяся погибшей оленухи, запись: «Яловая, по всем признакам не способная к производству. Повреждённое копыто делало её обузой для стада».
Добыча тигра оказалась столь велика, что и на долю Георгия Андреевича достался отличный кус мороженой свежатины.
Проделанная тигром глубокая борозда в снегу привела Белова к той самой бурно заросшей расселине, где в дупле старого тополя Захар Данилович Щапов устроил свой самый заветный тайник. Входные и выходные следы со всею очевидностью объяснили исследователю, что зверь не оставил это трущобистое место своим вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24