Впрочем, некоторую информацию обо мне — в разумных границах, естественно, — вы можете в любой момент получить от доктора. Вы ведь, кажется, время от времени посещаете Монтевидео?
— Да, посещаю, — рассеянно отозвался Келли. — Вернее, посещал. Последнее время приходится избегать мест, где слишком много наших эмигрантов… вроде вот этих двоих. Скажите, а вы вообще живете в Уругвае или здесь?
— Здесь.
— Давно?
— Почти восемь лет — с весны сорок седьмого.
— Все время в федеральной столице?
— Да, большей частью.
— И… чем же вы здесь занимаетесь?
— Я специалист по радиоаппаратуре и некоторым видам телефонии. Словом, слаботочная электротехника.
— Работаете в какой-нибудь фирме?
— Да я их уж много переменил — «Панасоник», «Радио Сплендид», «Вебстер Архентина». Одно время имел маленькую собственную мастерскую по ремонту приемников.
— Почему «имели»?
— Продал, ну ее к черту. Слишком хлопотно.
— Зато какое надежное прикрытие! Да, жаль, дон Мигель, что вы не хотите нам помочь…
— Почему не хочу? — Полунин пожал плечами. — Я сказал, что не могу снабжать вас нужной информацией, и этого я действительно не могу. Но я, если хотите, могу познакомить вас с человеком, который вполне годится для такой работы.
Келли помолчал, глядя на него задумчиво.
— Он вполне надежен?
— Вполне надежных людей нет, дон Гийермо, уж вы-то должны это знать. Но человек, о котором я говорю, служил в войсках СС.
— О, даже так… И он тоже русский?
— Во всяком случае, носит русскую фамилию и разговаривает по-русски.
— Великолепно. В делах колонии ориентируется?
— Надо полагать… если живет в ней. К тому же он не один, с ним тут группа единомышленников… соратников, если хотите. Слушаются его, как новобранцы капрала. Впрочем, там и в самом деле сохранилась еще немецкая армейская дисциплина.
— Слушайте, да это прямо находка, — недоверчиво сказал Келли. — И вы уверены, что он согласится работать с нами?
— Да, если я ему… посоветую.
— Непременно, непременно… посоветуйте, ха-ха! Пусть приходит прямо сюда. Надеюсь, он говорит по-кастильски?
— Во всяком случае, вы друг друга поймете. Хорошо, я его к вам пришлю…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В среду Полунин встретился с Кривенко и дал ему окончательные инструкции. С делами было покончено, обратный билет в Монтевидео он взял на воскресный вечерний рейс; остаток недели он мог провести с Дуняшей.
Жила она в небольшом немецком пансионе на улице Крамер, в Бельграно. Пока электричка с грохотом пересчитывала мосты, проносясь по виадукам мимо парка Палермо, он снова попытался разобраться в их отношениях, и снова из этого ничего не вышло. Впрочем, может, тут и разбираться было нечего; вся эта история могла выглядеть и очень сложной и очень простой — все зависело от точки зрения.
Вероятно, они все-таки по-настоящему любили друг друга, во всяком случае им было хорошо вместе, и даже ссоры — а ссориться Дуняша умела — обычно не приводили к долгим размолвкам. В то же время, надо полагать, она продолжала любить и своего «мистического супруга», хотя иногда под настроение ругала его на трех языках и кричала, что не пустит и на порог, пусть только посмеет теперь явиться, крапюль . Но что будет, если злосчастный крапюль вернется и в самом деле, Полунин представить себе не мог совершенно.
Судя по тому, что она о нем рассказывала, Ладушка Новосильцев был действительно человеком без царя в голове. Родившийся, как и Дуняша, во Франции, он кое-как доучился до бакалавра, безуспешно пытался поступать в разные институты и наконец окончил какие-то коммерческие курсы, где готовили то ли коммивояжеров высшего класса, то ли специалистов по изучению рынка, то ли просто шарлатанов. Получив диплом, Ладушка почувствовал себя этаким конкистадором, немедленно женился на своей бывшей однокласснице и, прихватив юную супругу, ринулся завоевывать Южную Америку.
Какой-то умник рассказал им в Париже, что на аргентинцев безотказно действует внешний блеск, — если, мол, человек там хочет добиться успеха, он должен уметь пускать пыль в глаза. Чего-чего, а этого уменья Ладушке было не занимать. Обобрав родственников, он одел жену как картинку, сшил себе два модных костюма, купил дюжину итальянских галстуков натурального шелка; по прибытии в Буэнос-Айрес они сняли двухкомнатный люкс в «Альвеар-Паласе». Ровно через неделю им пришлось перебраться в дешевый пансион возле самого порта, а еще через десять дней Дуняша продала свои парижские туалеты и пошла работать на кондитерскую фабрику. Супруг ее сидел тем временем дома и вел телефонные переговоры с разными фирмами.
В конце концов, правда, он тоже пошел работать, но и это получилось у него не по-людски. Единственное, что он умел делать действительно хорошо, это водить машину; поработав несколько месяцев на грузовике, Ладушка впал в меланхолию и стал говорить о загубленной жизни. И тут ему в одном баре встретился какой-то местный прохиндей, набиравший добровольцев в труппу «адских водителей» для гонок с опасными трюками. С этим прохиндеем Ладушка и исчез из жизни своей супруги. Впрочем, год спустя он написал ей откуда-то из Эквадора, что труппа распалась, а сам он «уже почти создал» фирму по экспорту бальсовой Древесины, и скоро все будет хорошо. Это письмо было последним.
А сама Дуняша на фабрике не задержалась. Скоро ее устроили в художественную мастерскую — разрисовывать абажуры; потом она занималась росписью тканей, потом познакомилась с одной русской из Вены — та была художником-дизайнером, создавала модели ювелирных изделий. Увидев Дуняшины рисунки, венка взяла ее к себе в ученицы. Теперь, вот уже больше года, Дуняша работала самостоятельно. Полунин в этом ничего не понимал, но ее фантазии были красивы и необычны. Он думал иногда, что эта странная, словно выдуманная профессия подходит ей как нельзя лучше — Дуняша ведь и сама была какая-то немного приснившаяся…
Здание пансиона стояло в глубине большого сада, вороха желтых шуршащих листьев завалили дорожку. День был ясный, солнечный, но прохладный и весь словно притихший. «Нужно куда-нибудь уехать до воскресенья», — решил Полунин, идя к дому.
Фрау Глокнер, хозяйка, встретила его в холле подозрительным взглядом и нехотя ответила, что да, фрау Новозильцефф у Себя в комнате, aber… Что «но», Полунин дослушивать не стал; скорее всего, старая ведьма опять стала бы напоминать ему о репутации своего заведения.
Когда он вошел, Дуняша не повернула головы. Она сидела за своим рабочим столом, у окна, в халатике и непричесанная, как-то ужасно по-бабьи подперев ладонью щеку.
— Здравствуй, — сказала она, не оборачиваясь, своим низковатым певучим голосом. — Это ведь ты, да? Я по шагам узнала. Ты меня поцелуй куда-нибудь, ну хоть в макушку, только в лицо не заглядывай, я нехороша нынче. И извини, что голая сижу, лень одеваться…
Полунин подошел, поцеловал, как было велено, и положил руки ей на плечи.
— Может быть, все-таки загляну?
— Ох нет, правда, не нужно. Ну, или смотри, только я глаза закрою…
Он посмотрел и поцеловал в нос, потом в крепко зажмуренные глаза.
— Выдумываешь, Евдокия, — сказал он, — такая же ты, как всегда.
— Не выдумываю вовсе, просто ты в глаза мне не посмотрел, ну и слава богу. Ты когда вернулся?
— В воскресенье. А что у тебя с глазами?
— Все-таки ты монстр, один настоящий монстр, приехал в воскресенье и до сих пор таился! А с глазами ничего, просто у меня настроение скверное, и я не хочу, чтобы ты видел.
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, так просто…
— Я в воскресенье тебе звонил, несколько раз.
— Правда? А я в Оливос ездила, к Тамарцевым. У них такое делается! Получили аффидэйвит из Штатов и теперь не знают, как быть. Серж говорит — из Аргентины надо уезжать, скоро здесь будет революция, а Мари не хочет. Здесь, говорит, я хоть за детей спокойна, а там из них сделают гангстеров. Показывала «Новое русское слово» — действительно, один страх! Убивают «прямо среди бела дня. В общем, расстроилась я ужасно. И вообще все как-то плохо. Осень вот, видишь…
— Ну и что? Отличный день, можно куда-нибудь поехать.
— Да, но в Париже сейчас весна, — сказала она с упреком, словно он нес за это личную ответственность. — Я осень люблю, но мне от нее грустно. И потом я имею два неосуществимых желания.
— Каких?
— Во-первых, плюнуть на голову мадам Глокнэр…
— За что? — спросил он озадаченно.
— Просто так. Уверена, она там у себя в Германии была содержательницей борделя. Ненавижу!
— Но что она тебе сделала?
— Что сделала, что сделала! — Дуняша пожала плечиками. — Как будто обязательно нужно, чтобы тебе что-то сделали. Она смотрит на меня такими глазами… словно подозревает в семи смертных грехах.
— На меня она посмотрела так же, — успокоил Полунин.
— Вот видишь! И ты не плюнул ей на голову? Ну конечно, где тебе, ты слишком рациональный!
— Вероятно. А второе желание?
— Второе… да нет, ты будешь смеяться. Ты ведь просто не поймешь, я знаю! Ты хоть когда-нибудь меня понимал?
— Нет, но все-таки?
— Ну, хорошо, пожалуйста, могу сказать. Я бы хотела сделаться обезьяной, voila.
Полунин немного помолчал, — Дуняшины желания иной раз и в самом деле было трудно предвидеть, и на человека неподготовленного они действовали сильно.
— Но почему именно обезьяной? — спросил он наконец.
— Понимаешь, собакой — это не очень-то эстетично, а обезьяны, они живут на деревьях, и вообще…
— Думаешь, они очень эстетичны?
— Ну, я не говорю про тех, у кого фиолетовые попки. Есть же приличные меховые обезьяны, у которых все прикрыто? Просто, понимаешь, животные гораздо лучше людей. Я в то воскресенье с батюшкой ужасно поругалась — специально после обедни к нему подошла, чтобы поговорить насчет бессмертной души у животных. Он мне потом говорит: «Недаром вас в алтарь не пускают». Тоже логика, правда? Все-таки попы ужасными бывают обскурантами, Вольтер был прав.
— А что, у животных есть бессмертная душа?
— Именно это я и хотела выяснить! Сент-Огюстен считал, что есть — коллективная. Не представляю, как они устраиваются на том свете. Что-нибудь вроде колхоза? А может; это и не Огюстен говорил, а Тертюллиан или Орижен, их было столько, этих отцов церкви, разве упомнишь. В коллеже для меня уроки религии были не обязательны, я числилась как схизматичка…
— Схизматичка?
— Ну да, православные для них все схизматики. Очень было удобно. Dis-donc , а что ты там делаешь, в этом Уругвае?
— А я, видишь ли, поступил работать в одну экспедицию. Сейчас она перебазируется в Парагвай, а я вот сюда вырвался… купить кое-какое оборудование.
— Они ищут каучук?
— Да нет, это этнографы, изучают жизнь индейских племен.
Дуняша изумленно выгнула брови.
— Но при чем тут ты?
— У них много звукозаписывающей аппаратуры, довольно сложной.
— А-а. Кстати, ты и меня мог бы когда-нибудь записать, все-таки интересно. Ты уже позавтракал?
— Да, мне нужно было встретиться с одним типом. Между прочим, Дуня…
— Да?
Полунин подумал.
— Слушай, тут одно довольно деликатное дело. Среди твоих знакомых в колонии есть сплетницы?
— Ба! Все решительно. Особенно княгиня. А что?
— Ты знаешь Кривенко, адъютанта Хольмстона?
— Еще бы! — Дуняша сделала гримаску. — Абсолютно отвратный тип. По-русски так говорится?
— Как?
— Отвратный!
— Лучше сказать — отвратительный. Так вот, понимаешь, этот Кривенко связан с аргентинской политической полицией…
— О! В каком смысле — связан? Он что, мушар?
— Он просто доносчик и шпион.
— Ну да, я ж и говорю. Но какая сволочь, а? И что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Об этом надо намекнуть двум-трем сплетницам, и люди начнут его сторониться.
— Его и так сторонятся, — пренебрежительно сказала Дуняша. — Но я могу намекнуть, мне-то что.
— Только учти — это не должно исходить от меня.
— Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69