Несколько сезонов Миша проработал в провинции, играл любые роли, а однажды написал театральный фельетон «Провинциальные кулисы».
Его заметили, позвали в «Воронежскую газету», оттуда он и перебрался в Москву и стал репортером «Русского слова». У него было хорошее перо, острый глаз и необыкновенное умение добывать сенсации.
Жил он недалеко, на Страстном бульваре. Двери его дома были открыты для всех в любое время. Ежедневно в квартире веселились. Жена его Маша, прелестная провинциальная актриса, ныне работающая у Корша, обожала пряную, ночную жизнь.
В его доме можно было встретить актеров, писателей, журналистов, антрепренеров, фронтовых офицеров. Одним словом, открытый дом.
В начале войны Миша окончил школу прапорщиков и несколько месяцев воевал, заработал анненский темляк на шашку и Станислава с мечами.
Но Сытин через Скобелевский комитет добился его возвращения в редакцию.
И вновь стал Миша репортерить. Он писал о бегах и театре, обслуживал для редакции московские рестораны. Был своим человеком в тайных домах свиданий, на подпольных «мельницах», знал всех грязных букмекеров.
Его веселый нрав, а главное – недюжинная физическая сила не раз выручали его в непростых ситуациях на московском «дне».
– Ну вот, – засмеялся Миша, входя в кабинет Кузьмина, – на сегодня отмотался. Ты чего, Женя? – Миша, у тебя в «Мавритании» связи есть? – Конечно. А что надо? – Надо поговорить там кое с кем. – О чем, Женя?
– Вчера там Коншин гулял с компанией, так я хочу узнать, что за люди были, когда за стол сели и когда ушли.
– Владеет рестораном мадам Матрусина, но она там не бывает. А вот управляющий Семен Семенович знает все. – Как ты с ним? – Он мне кое-чем обязан. – Давай съездим. – Телефонируем сначала. Миша снял трубку.
– Алло… Барышня… 21-15 попрошу… Спасибо… Алло… «Мавритания»… Попросите Семен Семеновича… Спасибо, жду… – Миша закрыл ладонью микрофон, подмигнул Кузьмину. – На месте. Алло… Семен Семенович. Павлов… Я тоже рад слышать… Слушай, Семен, мне бы с тобой по одному делу перетолковать надобно… Прямо сейчас… Жди, еду. Павлов положил трубку и сказал: – Ну что, едем, Женя, нас ждут. Лихача взяли на Страстной, сторговались быстро. – Петроградский проспект, 58.
– В «Мавританию», что ли? – спросил здоровенный возница. – Туда.
– Так и говорите. Эх! Голуби, быстрей, барин на водку даст.
Понесся рысак. Двинулась мимо Тверская в желтизне фонарей, треске трамваев, выкриках извозчиков и простуженных клаксонах авто.
Миновали Триумфальную арку, остался слева светящийся, праздничный Александровский вокзал, и лихач вылетел на Петроградское шоссе.
Через несколько минут они подъехали к «Мавритании». Швейцар, узнав Мишу, с поклоном распахнул дверь. – Пожалуйста, Михаил Степанович.
Павлов весело подмигнул Кузьмину. Мол, смотри, как людей уважают. – Семен Семенович… – Приказали проводить в фонтанный.
У них приняли пальто, и человек без лица, одна почтительно согнутая спина, повел их по мрачноватому коридору, освещенному странными, похожими на кальяны фонарями. – Сюда-с. Человек-спина распахнул дверь.
В красноватом полумраке журчал фонтан, подсвеченный разноцветными лампочками.
Видимо, по задумке художника, здесь все должно было напоминать восточный дворик.
Из-за инкрустированного перламутром стола поднялся высокий человек с лицом «благородного отца» из провинциального театра и поспешил навстречу гостям.
– Порадовал, Миша, порадовал, – поздоровался он хорошо поставленным актерским голосом, – может, закусим, чем Бог послал, время-то к ужину? Сели за стол, выпили по первой.
– Какое дело ко мне, Миша? – поинтересовался Семен Семенович.
– Семен, голуба, нас интересует, как у вас вчера Коншин гулял? – Миша, ты же знаешь… – Знаю, Сеня, но нам это знать непременно надо. – Они сначала в общем зале гуляли. – Кто?
– Господин Дергаусов, мадам Вылетаева и молодой человек. – Какой молодой человек? – вмешался Кузьмин.
– Я его второй раз вижу. В форме, на погонах три звездочки, крестик солдатский на кителе.
Гуляли широко. Только молодой человек, чин-то я его не разобрал, кто их поймет, земгусаров-то, напился быстро и сильно.
И Дергаусов официанту велел перенакрыть стол в садовом кабинете, мол, отвезут бедолагу домой и вернутся. Официанты молодца вывели и в авто к Дергаусову. – А шофер?
– Шофера не было. Господин Дергаусов сам машиной управлял. Он еще швейцара попросил заводную ручку крутануть.
– Ну а дальше? – Мише не терпелось узнать финал.
– Часа через два вернулись, потом господин Коншин с мадам Вылетаевой подъехали, начали гулять. А под утро их к аппарату вызвали. Тут-то они и засобирались.
Да что вы все о деле и о деле. Евгений Иванович, закусывайте, я ваши корреспонденции с фронта от строчки до строчки читал, да и по московским делам вы пишете здорово, одна история с Распутиным дорогого стоит. Они посидели еще полчаса и начали прощаться. У самых дверей Семен Семенович сказал:
– Господин Коншин у нас бывает часто и гуляет широко, но…
– Я понимаю, Семен Семенович, – успокоил его Кузьмин, – тайна вкладов. – Именно.
Когда журналисты ушли, Семен Семенович надел пальто и шляпу.
– Я на часок отъеду, – сказал он помощнику, – так что ты смотри.
У дверей ресторана стояли уже постоянные лихачи, ожидавшие веселые компании.
Семен Семенович сел в коляску и приказал ехать на Малую Грузинскую. У небольшой темной арки он вышел, кинув лихачу: – Жди.
Пройдя темной аркой, он вошел во внутренний двор и мимо палисадника прошел к дверям подъезда, поднялся на второй этаж.
На площадке было темно, и Семену Двигубскому даже не по себе стало, казалось, что кто-то стоит за его спиной.
Он похлопал по двери, нащупал язычок звонка, повернул. – Кто? – спросил мужской голос. – Я, Семен, открывай, Андрей.
Дверь открылась, желтый свет из прихожей осветил замусоренную лестничную площадку, и Двигубский обернулся. За спиной никого не было. – Ты что, Семен? – спросил хозяин. – Да так, ничего, нервы. – Валерьянку пей. Ну заходи, чего стал? – Ты один? – Да.
Квартирка была небольшой. В две комнаты. Обстановка старая, от деда, почтового чиновника, осталась.
На ее фоне современные дорогие вещи, пепельница серебряная, английские часы «Нортон», изящные безделушки казались забытыми здесь случайно.
– Заменил бы ты это старье, Андрюша. – Семен Семенович сел на жесткий диван. – А зачем? – Смог бы людей принимать, женился бы.
– Ты все об этом, Семен, у тебя дело или так просто?
– Были у меня сегодня писаки, интересовались Коншиным. – Значит, пожар не просто так был? – Видать, да.
– Сеня, купца Масленникова мы вытряхнули, так ему деваться было некуда. Он больше всего на свете боялся, что полиция узнает о тухлых консервах, которые он армии поставил, а Коншин…
– А на него никто и не лезет! Дергаусов и его мадам.
Хозяин дома закурил дорогую папиросу, помолчал.
– Что мы знаем об их делах? Поставляют для армии гнилье! Дергаусов человек битый, у него связишки есть. Пойдем на фу-фу, вполне прирезать могут. – Неужели боишься?
– Да нет, мы с тобой сами кого хочешь замочим, но надо наверняка. Твой человек в сыскной поможет? – А куда ему деваться. Сколько он от нас поимел.
– Тогда я к нему поеду прямо сейчас. Пусть узнает, да нам ниточку даст.
– А нам много и не надо. Дергаусов сегодня опять кабинет заказал, может, его под утро-то и прижать? – Рано, Семен, рано. – А если его мадам дернуть? – Уж больно продувная баба. Подумаем. – Думай, а я поехал.
Больше всего на свете полицейский надзиратель Кузьма Баулин любил свою работу. Любил за то, что она давала ему власть над людьми. Пусть не большую, но пьянящую.
В своем мирке, в котором он постоянно вращался, профессия его была покрыта ореолом тайны и некоего могущества. Приказчики, хозяева трактиров, владельцы публичных домов, бильярдные жучки и уголовники относились к нему с почтением и страхом.
Среди московского жулья ходили легенды о его физической силе и ловкости.
А ведь когда-то в городском училище любой мог отлупить его.
Но в их доме жил цирковой борец Антощенко, выступавший под звучным псевдонимом Черная Молния; он-то и пристрастил мальчонку к гирям, и ко дню окончания училища Кузьма спокойно крестился трехпудовиком. Потом он работал в цирке. Борец из него не вышел, он был нижним в группе акробатов.
В полицию его определил крестный, околоточный надзиратель. Он окончил школу полицейского резерва и попал в сыщики. Нынче он был полицейским надзирателем первого разряда, но экзамен на первый гражданский чин сдавать не хотел. Его устраивала нынешняя веселая жизнь.
Служил Кузьма хорошо и уже готовил почву для перехода на хлебную должность сыскным надзирателем при Пресненской части.
Служитель Нефедов Никодим Лукич, из крестьян Сергиевопосадского уезда проживал в Малом Тишинском переулке в доме Скорятина, в первом этаже.
Когда Баулин подошел к дому, то увидел крепкого мужика, затаскивающего в квартиру мешки с картошкой.
– Ты, братец, Нефедов будешь? – спросил его Баулин. – Мы. – Я из сыскной. – Кузьма показал значок.
– Из полиции, значит? – без тени испуга и почтения переспросил Нефедов.
– Из нее, сердешный. Ты мешочки-то свои брось, со мной пойдешь. – Это еще зачем?
– А затем, дядя, чтобы поговорить с тобой о том, кто склады на Пресне поджег. – Как поджег? – Атак, взял да запалил.
– Мы этого не делали и нам ехать никуда не надобно.
– Ишь ты, – разозлился Баулин, – значит, для тебя приказ полицейского офицера ничего не значит?
Он специально для солидности назвал себя офицером. Но даже этот громкий титул не произвел на Нефедова впечатления.
– Офицер он и есть офицер, а вы, господин, больше на приказчика смахиваете.
Вот этого Кузьма пережить не мог.
Он схватил Нефедова за грудки и ударил спиной о стену.
– Ты что же, рвань, сопротивляешься чину сыскной полиции?
На шум из дома выбежал мрачный мужчина с ломом в руках. Тут Баулин и достал браунинг. – Брось лом, пристрелю.
Но мужик, видимо, не очень испугался и продолжал наступать на Кузьму, сбоку заходил оправившийся Нефедов. Кузьма сделал шаг назад и дважды выстрелил в воздух.
Мужик выронил лом, присел и смешно, как краб, заполз в подъезд. Нефедов испуганно остановился.
В окнах дома замелькали встревоженные лица. Пронзительная трель полицейского свистка раздалась при входе во двор. Гремя сапогами, вбежали двое городовых.
Они знали Кузьму, поэтому начали действовать проворно и споро.
Нефедову скрутили руки ремнем, мрачного мужика извлекли из дома, кликнули извозчика и повезли задержанных в Гнездниковский.
Бахтин пережил неприятные минуты, когда поехал в Лебяжий переулок, к матери Серегина.
Вместе с помощником пристава Гейде они позвонили в дверь. Открыла молоденькая горничная. – Нам госпожу Серегину.
Горничная не успела еще ничего ответить, как в коридоре появилась высокая дама в сером домашнем платье. – Я вас слушаю, господа.
Бахтин и Гейде сняли фуражки, не зная, как начать этот разговор. – Так я слушаю вас.
– Госпожа Серегина, – сказал Бахтин, – я должен сообщить вам… – Он застрелился? – Нет, его отравили.
Гейде шагнул к Серегиной, пытаясь взять ее под локоть.
– Не надо, господа, – тихо сказала она, – прошу вас в комнату.
Серегина оперлась о большой круглый стол, Бахтин и Гейде так и остались стоять в дверях гостиной. – Значит, мой сын невиновен? – Наверняка ничего сказать не могу, мадам.
– Меня зовут Елена Ильинична. Вы, господа офицеры, занимаетесь этим расследованием? – Так точно.
– Конечно, мои слова мало что изменят, но я повторяю, мой сын невиновен. – Рад буду доказать это. – Бахтин наклонил голову. – Так что вам угодно нынче?
– Госпожа Серегина, преступница, передавшая отравленные продукты вашему сыну, назвалась его сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60