— Я стараюсь.
— Нас не интересует убитый. Мелкая сошка, что с него взять. Нам важен человек, с которым он встречался. Некий герр Маас.
— Вы встретили его в самолете, возвращаясь из Берлина, — напомнил Бурмсер. — Он разговорил вас, а затем вы предложили подвезти его до вашего ресторана.
— Все это я рассказал полиции, лейтенанту Венцелю.
— Но вы не сказали Венцелю, что Падильо был здесь.
— Нет. Майк попросил не впутывать его.
— Полагаю, вам известно, что Падильо иногда выполняет наши поручения?
Я глотнул кофе.
— Давно вы в Бонне, мистер Бурмсер?
— Два с половиной — три года.
— А я — тридцать, не считая службы в ГАВИ. Загляните в ваши архивы. Вам следует знать, как открывалось это заведение. Меня заставили взять компаньоном Падильо. Я не сожалею об этом. Он — отличный парень, пока не берет в руки расписание авиа полетов. Я знаю, что он работает на одно из ваших агентств, правда, никогда не спрашивал, на какое именно. Не хотел этого знать. Не хотел вешать на грудь табличку: «Я — шпион».
Кажется, Хэтчер чуть покраснел, но Бурмсер никоим образом не смутился.
— Мы тревожимся из-за Падильо. Вчера он должен был вылететь самолетом во Франкфурт. Оттуда — в Берлин. Но во Франкфурт он поехал поездом. И не улетел в Берлин.
— Возможно, опоздал к рейсу.
— Он не имел права опаздывать, мистер Маккоркл.
— Послушайте, если исходить из того, что мне известно, он мог лететь рейсом 487 в Москву, чтобы оттуда отправиться в Пекин. А получив секретные документы, за которыми ехал, собирался переодеться кули и на сампане добраться до Гонконга. Не исключаю я и вариант, что он встретил во Франкфурте смазливую бабенку, отдал должное «мартелю» и свил с ней уютное гнездышко в «Савиньи». Я не знаю, где он. Хотя хотел бы знать. Он — мой компаньон, и мне нравится, когда он на месте и помогает вести дела. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мой компаньон летает на самолетах чаще, чем любой коммивояжер. И я не могу пожелать ему ничего иного, как бросить эти шпионские игры и заняться составлением меню и закупками спиртного.
— Конечно, конечно, — покивал Бурмсер, — мы вас понимаем. Но у нас есть веские основания полагать, что этот Маас причастен к опозданию Падильо на рейс в Берлин.
— Мне представляется, что основания ваши не такие уж веские. В четыре утра Маас сидел у меня в квартире, с «бриф-кейсом» и «люгером», и пил мое виски. Когда я уходил в одиннадцатом часу, он все еще храпел на моем диване в гостиной.
Возможно, их посылали в особую школу, где учат никоим образом не выражать удивление, да, пожалуй, и иные чувства. Может, они кололи друг друга иголками, и тот, кто вскрикивал от боли, оставался без ужина. Во всяком случае, лица их остались бесстрастными.
— И что сказал вам Маас, Маккоркл? — из голоса Хэтчера исчезли дружелюбные нотки.
— Сначала я сказал ему, что побуждает меня дать ему пинка и вышвырнуть из моей квартиры, а уж потом он объяснил, почему делать этого не следует. Заявил, что знает, куда и почему отправился Майк, и готов сообщить об этом боннской полиции, присовокупив, что Майк находился в салуне, когда там началась стрельба, если я не разрешу ему переночевать у меня. Я принял его условия.
— Он говорил о чем-нибудь еще? — спросил Бурмсер.
— В полдень у него была назначена встреча. Где, он не сказал. А я не спрашивал.
— И больше вы ни о чем не говорили?
— Он похвалил мое виски, а я предложил ему катиться к чертовой матери. Теперь все. Абсолютно все.
— После того как Падильо прибыл на вокзал Франкфурта, — заговорил Хэтчер, — он выпил кружку пива. Позвонил по телефону. Поехал в отель «Савиньи» и снял номер. Поднялся в него, пробыл там восемь минут, затем спустился в бар. Подсел за столик к двум американским туристам. Было это в восемь пятнадцать. В половине девятого он извинился и отправился в мужской туалет, оставив на столе портсигар и зажигалку. Из туалета он не выходил, и больше его не видели.
— Значит, он исчез, — констатировал я. — Так что я должен делать? Чего вы от меня хотите?
Бурмсер затушил окурок в пепельнице. Нахмурился, его загорелый лоб прорезали четыре глубокие морщины.
— Маас играет в этом деле ключевую роль, — пояснил он. — Во-первых, потому, что только он, за исключением нас, знал, что Падильо должен улететь тем рейсом. Во-вторых, потому, что Падильо не улетел. — Помолчав, он продолжил: — Если Маас знает, что поручили Падильо на этот раз, мы должны отозвать его назад. Все равно выполнить задание Падильо не удастся. Он раскрыт.
— Как я понимаю, вы хотите, чтобы он вернулся.
— Да, мистер Маккоркл. Мы очень хотим, чтобы он вернулся.
— И вы думаете, Маас знает, что произошло?
— Мы думаем, что ему известно куда больше, чем нам.
— Хорошо, если Маас объявится, я попрошу его сначала позвонить вам, а уж потом лейтенанту Венцелю. А если Падильо даст о себе знать, я скажу ему, что вы интересуетесь его самочувствием.
Их физиономии вытянулись.
— Если кто-то из них свяжется с вами, пожалуйста, сообщите об этом нам, — выдавил из себя Хэтчер.
— Я позвоню вам в посольство.
Теперь на их лицах проступило нескрываемое раздражение.
— В посольство не надо, мистер Маккоркл, — отчеканил Хэтчер. — Позвоните вот по этому номеру, — он вырвал из записной книжки листок, написал несколько цифр, протянул листок мне.
— Я выучу номер, а листок сожгу, — пообещал я.
Бурмсер чуть улыбнулся. Они поднялись и вышли из кабинета.
Я допил кофе, закурил, размышляя над причинами, побудившими двух высокопоставленных агентов столь внезапно открыться мне. За долгие годы существования нашего заведения никто из них не удосужился даже представиться. А вот теперь они ввели меня в свой круг, я вошел в состав команды, задача которой — раскрыть загадку исчезновения американского агента. Маккоркл, с виду невинный владелец гриль-бара, а на самом деле — резидент шпионской сети, щупальца которой протянулись от Антверпена до Стамбула.
А более всего мне не нравилось, что меня держат за дурака. Маас видел во мне шофера да квартиросъемщика, у которого можно переночевать. Бурмсер и Хэтчер не считали нужным поделиться какой-либо информацией. Хорошенькая история. Да еще это загадочное исчезновение компаньона, отправившегося в Берлин, с капсулой цианистого калия, замурованной в коренном зубе, и гибким метательным ножом, вшитым в ширинку.
Я выдвинул ящик, достал банковскую ведомость за прошлый месяц. В сумме, значившейся на нашем счету, недоставало одного, пожалуй, даже двух нулей, и я убрал ведомость обратно. С такими деньгами я не мог вернуться в Штаты, не мог отойти от дел. Конечно, их хватило бы на два-три года в Париже, Нью-Йорке или Майами. Номер в хорошем отеле, обеды в дорогих ресторанах, одежда из лучших магазинов, выпивки хоть залейся. Но не более того. Я вдавил окурок в пепельницу и вернулся в бар.
Глава 7
Зал уже заполнялся народом. Репортеры оккупировали стойку, изгоняя похмелье пивом, виски, джином. В основном англичане, разбавленные редкими американцами, немцами, французами. На ленч они обычно собирались в клубе американского посольства, где цены были пониже, но иногда радовали своим присутствием и нас. Ежедневно, к полудню, они все сбивались вместе и отсутствующего тут же обзывали сукиным сыном, поскольку он задумал раскопать что-то особенное.
Никто из них не перетруждал себя. Во-первых, все они состояли в штате и не умирали с голоду. Во-вторых, самое тривиальное убийство в Чикаго или, для Англии, в Манчестере превращало обстоятельный отчет о шансах социал-демократов на ближайших выборах в ФРГ в три абзаца колонки «Новости мира». Они многое знали, но в статьях не чурались вымысла и догадок и не делились с коллегами полученной информацией, предварительно не заслав ее в номер.
Я дал сигнал Карлу угостить всех за счет заведения. Поздоровался с некоторыми, ответил на несколько вопросов, касающихся вчерашней стрельбы, сказал, что понятия не имею, политическое это убийство или нет. Спрашивали они и о Падильо. В деловой поездке, коротко отвечал я.
От стойки я прошел к столикам, перекинулся парой слов с Хорстом, нашим метрдотелем, строгим, но справедливым предводителем официантов и поваров. Пожал еще несколько рук. Замкнув круг, вернулся к стойке.
Я заметил Фредль, едва она вошла в дверь, и поспешил ей навстречу.
— Привет, Мак. Извини, что задержалась.
— Хочешь присоединиться к своим друзьям за стойкой?
Она глянула на репортеров и покачала головой.
— Не сегодня. Благодарю.
— Я оставил для нас столик в углу.
Мы сели, заказали коктейли и еду, после чего Фредль одарила меня холодным взглядом.
— Что ты затеял?
— О чем ты? — искренне удивился я.
— Утром мне позвонили от лица Майка. Из Берлина. Некий Уитерби.
Я отпил из бокала, всмотрелся в кончик сигареты.
— И что?
— Попросил передать тебе, что дело — швах. Это первое. Во-вторых, сказал, что один Майк не справится и ему нужна рождественская помощь, причем как можно скорее. В-третьих, он хочет, чтобы ты остановился в берлинском «Хилтоне». Там он сам тебя найдет. Если не в номере, то в баре.
— Это все?
— Все. Мне показалось, что он очень спешил. О, и еще. Он полагает, что в салуне и в твоей квартире установлены подслушивающие устройства. И Кук Бейкер знает, кому тебе следует позвонить, чтобы избавиться от них.
Я кивнул.
— Займусь этим после ленча. Как насчет коньяка? — Я дал сигнал Хорсту. Хорошо все-таки иметь собственный ресторан. Обслуживают на высшем уровне.
— Что все это значит, черт побери? — пожелала знать Фредль.
Я пожал плечами.
— Полагаю, это уже не секрет. Падильо и я подумываем о том, чтобы открыть еще один салун в Берлине. Много туристов. Еще больше военных. В последнюю поездку туда я нашел подходящее местечко. Но, похоже, у Майка что-то не сложилось. Поэтому он и просит меня приехать.
— При чем тогда Рождество? На дворе апрель.
— Падильо тревожится, как бы нас не опередили конкуренты.
— Ты лжешь.
Я улыбнулся.
— Потом я тебе все расскажу.
— Ты, разумеется, едешь.
— Ну почему «разумеется»? Скорее всего я позвоню Майку или напишу ему письмо. Я же обо всем договорился. Раз он смог все испортить за один день, пусть сам и поправляет.
— Ты опять лжешь.
— Послушай, один из нас должен оставаться здесь, вести дела. Я не так люблю путешествия, как Падильо. Я — домосед. Не страдаю избытком энергии или честолюбия. Поэтому я — управляющий и владелец салуна. Работа не пыльная, а на хлеб и воду хватает.
Фредль встала.
— Ты слишком много говоришь, Мак, и не умеешь врать. Лгун из тебя никудышный. — Она открыла сумочку и бросила на стол конверт. — Твой билет. Счет я пришлю после твоего возвращения. Самолет вылетает из Дюссельдорфа в восемнадцать ноль-ноль. Времени тебе хватит. — Она наклонилась и потрепала меня по щеке. — Будь осторожен, дорогой. Поговорим, когда вернешься.
Поднялся и я.
— Спасибо тебе.
Взгляд ее карих нежных глаз встретился с моим.
— Я знаю, что ты мне все расскажешь. Скорее всего в три часа утра, когда полностью расслабишься и у тебя возникнет потребность выговориться. Я подожду. Мне спешить некуда. — Она повернулась и медленно пошла к выходу. Хорст обогнал ее, чтобы открыть дверь.
Я сел, глотнул коньяка. Фредль не допила рюмку, поэтому я перелил ее коньяк в свою — не пропадать же добру. В тех редких случаях, когда Падильо касался своего, как он его называл, «другого занятия», он сетовал, что одним из недостатков этого рода деятельности является необходимость работать с рождественскими помощниками. Кого он подразумевал, я не знаю, но, вероятно, под этим термином фигурировал широкий круг лиц, от сотрудников армейской разведки до туристов, обожающих фотографировать чехословацкие оружейные заводы. Почему-то их всегда ловила бдительная охрана, а на допросах все они, как один, прикидывались бедными студентами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30