Они становились членами семей, спали в специальных закутках, обедали вместе с хозяевами. Хозяева не должны были вести себя чванливо с домашней обслугой. Нэпманские замашки были не в чести: “У нас каждый труд почетен”. У майора Пронина, конечно, служила домоправительница, многократно проверенная компетентными людьми. Хлопотунье Агаше можно было доверять.
Овалов удачно сервировал один из наиболее выигрышных сюжетов: маэстро болен и потому не может принять участие в расследовании, не поддаваясь ни на какие уговоры. Больным мы встречаем Пронина уже в прологе и эпилоге — при общении с Оваловым. Там Железнов начинает рассказывать Овалову о тайне патефона “His Masters Voice” — и выясняется, что болезнь не отпускала майора Пронина на протяжении всего расследования. “Пневмония катархалис”, как торжественно выражаются врачи… Но для великих сыщиков пневмония, как и любое иное недомогание — это только тренировка артистизма. Таков был отшельник с Бейкер-стрит в рассказе “Шерлок Холмс при смерти”, таков и майор Пронин в своей московской отдельной квартире на Кузнецком.
В рассказах, которые автор вел и от своего имени, и от имени самого майора Пронина, характер героя раскрывался беглыми мазками — в выверенных действиях и лаконичных репликах. Жанр повести позволил Льву Овалову побольше рассказать о своем любимом герое. И это несмотря на то, что, как и Холмс в “Собаке Баскервилей”, значительную часть расследования Пронин перепоручает Виктору Железнову. Железное вырос в заметного чекиста, но ему не хватает “холодной головы”. Вообще Железнов-офицер уступает себе-мальчишке из рассказов о майоре Пронине. Он миновал период “юношеской гениальности”, когда — начиная со “Стакана воды” — Железное при Пронине превращается в Гастингса при Пуаро. Своей наивностью он оттеняет гений майора контрразведки. А ведь в первых рассказах совсем еще отрок Железное всякий раз выручал Пронина, был прозорлив и точен в прогнозах. И это несмотря на то, что, как и положено чекисту, Железное неустанно расширяет свой кругозор, изучает иностранные языки, пишет стихи и, наверное, по совету Пронина, “решает логарифмы”. Добавим, что в “Медной пуговице”, наконец, сполна проявляются лучшие качества Виктора Железнова — отважного разведчика в тылу врага.
Легкий жанр с трудом прививался на российской почве. Слово-то какое-то нерусское — “детектив”. Наши слова — “сыщик”, “разведчик”, “следователь”… Уже после Победы было найдено спасительное словосочетание — “военные приключения”. Такой жанр позволял сочетать документальность и вымысел, элементы фантастики и классического детектива. А главное — сочетать назидательность в патриотическом духе с острым, занимательным сюжетом. Пожалуй, идеологизация мирового детектива началась именно с советской приключенческой литературы. Это сейчас трудно представить себе американский боевик без идеи торжества гуманного, цивилизованного и политкорректного общества. Шерлок Холмс, оставаясь верным подданным ее величества королевы Виктории, все-таки был вне политики, вне идеологических баталий. Этого уже не скажешь о Джеймсе Бонде, о Рембо, и тем более об американских героях девяностых и следующих годов. Кажется, над советской Атлантидой сомкнулись воды холодной войны — но многие эстетические и идейные начала, открытые Октябрем, и поныне оказывают воздействие на мировую историю. Это и лозунги борьбы за мир, и идеи интернационализма, и половое равноправие, и даже антиклерикальные идеи. Пресловутая доктрина политкорректности вообще, при полном освещении, может показаться аппликацией из речей Михаила Андреевича Суслова.
3
Советский детектив, вплоть до шестидесятых годов — исключительно шпионский. Вражеская рука стоит за каждым преступлением — от неприятностей с колхозными курами до любого автомобильного происшествия. Даже любимые советские милицейские детективы хрущевских времен — “Дело № 306” и “Дело пестрых” — через головы уголовников приводят нас к самым опасным супостатам, шпионам. Характерный финал такой истории — специалисты с Петровки выполняют свою работу, и дело передается “для специального расследования” в КГБ СССР. Майору Пронину вообще не доводилось сталкиваться с уголовным миром. А ведь майор мог бы использовать сознательность наших социально близких уголовников, непримиримых к шпионажу: “Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала “нет””. В предвоенные годы настоящие герои обязаны были ловить шпионов, на переднем краю классовой борьбы, борьбы систем. И позже национальными героями, породившими свою мифологию, станут разведчики Великой Отечественной, представленные писателями и кинематографистами. Место прозорливого майора Пронина займет штандартенфюрер фон Штирлиц, чемпион Берлина по теннису. В семидесятые годы, когда во всем мире массовая культура перехватила командные высоты, в СССР было немало претендентов на место майора Пронина. В те годы седовласые, да и молодые, эстеты были недовольны победительным маршем популярного, коммерческого искусства. Тогдашнее телевидение — вполне монастырское по нынешним временам — казалось рассадником низкого вкуса. В пестрой телевизионной элите смешались новые любимцы публики — академики, хоккеисты, актеры, передовики производств. В каждом из новых национальных героев было что-то от майора Пронина. Или Пронин — один из немногих в русской литературе литературных героев, изначально задуманный в традициях массовой культуры — был скроен по универсальной мерке?
Самыми известными следователями последних двух десятилетий Советского Союза были, пожалуй, лавровские ЗнаТоКи. Они ловили жуликов, бандитов и зарвавшихся начальников, а на уровень большой политики вышли только один раз — в деле, которое у Лавровых называется “Расскажи, расскажи, бродяга”, а в телесериале — “Ваше подлинное имя”. Несгибаемый майор Знаменский был по-пронински бдителен и въедлив, смотрел на мир проницательными, немного усталыми глазами — и шпион-белоэмигрант, притворявшийся русским бродягой, не ушел от “дополнительного расследования”, которое за пределами повести вел уже офицер КГБ, ученик майора Пронина. Интерес к шпионскому детективу возрождался всякий раз, когда общество начинало интересоваться международным положением, политической конкуренцией разных стран и систем. На экраны и книжные прилавки возвращались резиденты, герои Юлиана Семенова вели идеологические споры в декорациях холодной войны. Взаимные упреки выглядели аргументировано. Каждый ходил с козырей, раскрывая изнанку противника… Они нам — диссидентов и Прагу—68, мы им — Хиросиму, фултонскую речь Черчилля, Вьетнам. Они нам — Восточную Европу, мы им — Латинскую Америку… Они нам — Пол Пота и Чёнг Сари, мы им — Пиночета и Чомбе. Они нас — Солженицыным, мы их — Олдриджем…
Майор Пронин еще до войны был искушен в политических дискуссиях. Он предупреждал: “Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность”. Бывшие герои — это, конечно, агенты разведок капиталистических стран. Их время проходит, победа социализма неизбежна — уверенность в этой истине вдохновляла Пронина на подвиги. Человек смертен, в загробную жизнь большевик Пронин не верил, а подвиг дает человеку шанс на бессмертие. Майор Пронин воспринимал себя человеком героического поколения борцов за светлое будущее. Когда это будущее наступит — потомки вспомнят нас добрым словом, это и будет нашим бессмертием… Без понимания героической роли пронинского поколения в советской мифологии невозможно проникнуться романтикой оваловских военных приключений. Если даже потускнеет и истрепется на архивных полках идеология, которая движет майором Прониным, то энергия и талант, с которым действовал майор ГПУ, будет по-прежнему впечатлять читателей.
В “Кратком курсе истории ВКП(б)” (1945 г.) есть яркий пассаж, показывающий роль контрразведки в тогдашнем массовом сознании: “Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя — для потехи — хозяевами страны и воображали, что они и в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию, Приморье.
Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь — временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам.
Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа.
Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу.
НКВД привел приговор к исполнению.
Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам”.
Стилистически — очень яркий отрывок. В нем выразилась вся соль пропагандистского стиля, который проходил первую пробу в тридцатые годы, а с развитием информационных технологий только укрепился, стал политической классикой с отточенными приемами.
4
Нужно заметить, что рассказы и повести о Пронине не были перенасыщены политической пропагандой, она не была прямым содержанием Пронина, но оставалась общим воздухом читателей и героев Овалова. Овалов писал занимательные рассказы и даже извинялся в предисловии за отсутствие весомой поучительности в рассказах о майоре-чекисте. Если бы прямая идеологическая составляющая в рассказах о Пронине преобладала — громкого читательского успеха бы не получилось. Овалов удовлетворял потребность в занимательном чтении, в детективе. Но официозный стиль во всей его своеобразной красе оставался непременным сведением майора Пронина и Льва Овалова.
В “Голубом ангеле” мы находим отголоски и массовой культуры того времени. Неофициальных героев не следует противопоставлять политическому официозу. Просто Утесов, Дунаевский, Георгий Виноградов работали на другом поле, не в кремлевских дворцах, а в зеленых театрах и садах “Эрмитаж” — и работали неподражаемо. Тайна утесовского успеха начинается с псевдонима, выбранного исключительно удачно. Конечно, “Лейзер Вайсбейн” звучало не так притягательно, и дело тут не в пресловутом национальном вопросе (своих корней Утесов никогда не скрывал, синтезируя в джазовом ключе еврейские, украинские и русские мелодии). Просто “Леонид Утесов” — это марка, словосочетание, обозначающее артиста. С таким именем тебя могут освистать, могут забросать яблоками, а могут — цветами, но в любом случае твоей судьбой будет сцена, эстрада. В тридцатые годы на советской эстраде и в массовом кинематографе было немало талантов, но Утесов остается звездой первой величины. Это вершина отечественной массовой песни, как бы она ни называлась (эстрадой, роком, шоу-бизнесом и т.п.).
В тридцатые годы, когда Пронин в своем зеленом пальто гонялся по Москве в поисках пропавших чертежей инженера Зайцева, Утесов устраивал знаменитые представления своего “Теа-джаза”. Нехитрая, но броская режиссура номеров, репризы — словесные и музыкальные, пленявшие песенными новинками программы. В качестве авторов с Утесовым работал Н.Эрдман, да и сам Леонид Осипович был неистощим на выдумки. “Теа-джаз” откликался и на злобу дня, на события мировой политики. К пронинской теме подходят две предвоенные песни — “Теплоход “Комсомол”” и “Акула” (переделка американской “My Bony”, почему-то подписанная Дунаевским).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Овалов удачно сервировал один из наиболее выигрышных сюжетов: маэстро болен и потому не может принять участие в расследовании, не поддаваясь ни на какие уговоры. Больным мы встречаем Пронина уже в прологе и эпилоге — при общении с Оваловым. Там Железнов начинает рассказывать Овалову о тайне патефона “His Masters Voice” — и выясняется, что болезнь не отпускала майора Пронина на протяжении всего расследования. “Пневмония катархалис”, как торжественно выражаются врачи… Но для великих сыщиков пневмония, как и любое иное недомогание — это только тренировка артистизма. Таков был отшельник с Бейкер-стрит в рассказе “Шерлок Холмс при смерти”, таков и майор Пронин в своей московской отдельной квартире на Кузнецком.
В рассказах, которые автор вел и от своего имени, и от имени самого майора Пронина, характер героя раскрывался беглыми мазками — в выверенных действиях и лаконичных репликах. Жанр повести позволил Льву Овалову побольше рассказать о своем любимом герое. И это несмотря на то, что, как и Холмс в “Собаке Баскервилей”, значительную часть расследования Пронин перепоручает Виктору Железнову. Железное вырос в заметного чекиста, но ему не хватает “холодной головы”. Вообще Железнов-офицер уступает себе-мальчишке из рассказов о майоре Пронине. Он миновал период “юношеской гениальности”, когда — начиная со “Стакана воды” — Железное при Пронине превращается в Гастингса при Пуаро. Своей наивностью он оттеняет гений майора контрразведки. А ведь в первых рассказах совсем еще отрок Железное всякий раз выручал Пронина, был прозорлив и точен в прогнозах. И это несмотря на то, что, как и положено чекисту, Железное неустанно расширяет свой кругозор, изучает иностранные языки, пишет стихи и, наверное, по совету Пронина, “решает логарифмы”. Добавим, что в “Медной пуговице”, наконец, сполна проявляются лучшие качества Виктора Железнова — отважного разведчика в тылу врага.
Легкий жанр с трудом прививался на российской почве. Слово-то какое-то нерусское — “детектив”. Наши слова — “сыщик”, “разведчик”, “следователь”… Уже после Победы было найдено спасительное словосочетание — “военные приключения”. Такой жанр позволял сочетать документальность и вымысел, элементы фантастики и классического детектива. А главное — сочетать назидательность в патриотическом духе с острым, занимательным сюжетом. Пожалуй, идеологизация мирового детектива началась именно с советской приключенческой литературы. Это сейчас трудно представить себе американский боевик без идеи торжества гуманного, цивилизованного и политкорректного общества. Шерлок Холмс, оставаясь верным подданным ее величества королевы Виктории, все-таки был вне политики, вне идеологических баталий. Этого уже не скажешь о Джеймсе Бонде, о Рембо, и тем более об американских героях девяностых и следующих годов. Кажется, над советской Атлантидой сомкнулись воды холодной войны — но многие эстетические и идейные начала, открытые Октябрем, и поныне оказывают воздействие на мировую историю. Это и лозунги борьбы за мир, и идеи интернационализма, и половое равноправие, и даже антиклерикальные идеи. Пресловутая доктрина политкорректности вообще, при полном освещении, может показаться аппликацией из речей Михаила Андреевича Суслова.
3
Советский детектив, вплоть до шестидесятых годов — исключительно шпионский. Вражеская рука стоит за каждым преступлением — от неприятностей с колхозными курами до любого автомобильного происшествия. Даже любимые советские милицейские детективы хрущевских времен — “Дело № 306” и “Дело пестрых” — через головы уголовников приводят нас к самым опасным супостатам, шпионам. Характерный финал такой истории — специалисты с Петровки выполняют свою работу, и дело передается “для специального расследования” в КГБ СССР. Майору Пронину вообще не доводилось сталкиваться с уголовным миром. А ведь майор мог бы использовать сознательность наших социально близких уголовников, непримиримых к шпионажу: “Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала “нет””. В предвоенные годы настоящие герои обязаны были ловить шпионов, на переднем краю классовой борьбы, борьбы систем. И позже национальными героями, породившими свою мифологию, станут разведчики Великой Отечественной, представленные писателями и кинематографистами. Место прозорливого майора Пронина займет штандартенфюрер фон Штирлиц, чемпион Берлина по теннису. В семидесятые годы, когда во всем мире массовая культура перехватила командные высоты, в СССР было немало претендентов на место майора Пронина. В те годы седовласые, да и молодые, эстеты были недовольны победительным маршем популярного, коммерческого искусства. Тогдашнее телевидение — вполне монастырское по нынешним временам — казалось рассадником низкого вкуса. В пестрой телевизионной элите смешались новые любимцы публики — академики, хоккеисты, актеры, передовики производств. В каждом из новых национальных героев было что-то от майора Пронина. Или Пронин — один из немногих в русской литературе литературных героев, изначально задуманный в традициях массовой культуры — был скроен по универсальной мерке?
Самыми известными следователями последних двух десятилетий Советского Союза были, пожалуй, лавровские ЗнаТоКи. Они ловили жуликов, бандитов и зарвавшихся начальников, а на уровень большой политики вышли только один раз — в деле, которое у Лавровых называется “Расскажи, расскажи, бродяга”, а в телесериале — “Ваше подлинное имя”. Несгибаемый майор Знаменский был по-пронински бдителен и въедлив, смотрел на мир проницательными, немного усталыми глазами — и шпион-белоэмигрант, притворявшийся русским бродягой, не ушел от “дополнительного расследования”, которое за пределами повести вел уже офицер КГБ, ученик майора Пронина. Интерес к шпионскому детективу возрождался всякий раз, когда общество начинало интересоваться международным положением, политической конкуренцией разных стран и систем. На экраны и книжные прилавки возвращались резиденты, герои Юлиана Семенова вели идеологические споры в декорациях холодной войны. Взаимные упреки выглядели аргументировано. Каждый ходил с козырей, раскрывая изнанку противника… Они нам — диссидентов и Прагу—68, мы им — Хиросиму, фултонскую речь Черчилля, Вьетнам. Они нам — Восточную Европу, мы им — Латинскую Америку… Они нам — Пол Пота и Чёнг Сари, мы им — Пиночета и Чомбе. Они нас — Солженицыным, мы их — Олдриджем…
Майор Пронин еще до войны был искушен в политических дискуссиях. Он предупреждал: “Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность”. Бывшие герои — это, конечно, агенты разведок капиталистических стран. Их время проходит, победа социализма неизбежна — уверенность в этой истине вдохновляла Пронина на подвиги. Человек смертен, в загробную жизнь большевик Пронин не верил, а подвиг дает человеку шанс на бессмертие. Майор Пронин воспринимал себя человеком героического поколения борцов за светлое будущее. Когда это будущее наступит — потомки вспомнят нас добрым словом, это и будет нашим бессмертием… Без понимания героической роли пронинского поколения в советской мифологии невозможно проникнуться романтикой оваловских военных приключений. Если даже потускнеет и истрепется на архивных полках идеология, которая движет майором Прониным, то энергия и талант, с которым действовал майор ГПУ, будет по-прежнему впечатлять читателей.
В “Кратком курсе истории ВКП(б)” (1945 г.) есть яркий пассаж, показывающий роль контрразведки в тогдашнем массовом сознании: “Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя — для потехи — хозяевами страны и воображали, что они и в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию, Приморье.
Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь — временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам.
Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа.
Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу.
НКВД привел приговор к исполнению.
Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам”.
Стилистически — очень яркий отрывок. В нем выразилась вся соль пропагандистского стиля, который проходил первую пробу в тридцатые годы, а с развитием информационных технологий только укрепился, стал политической классикой с отточенными приемами.
4
Нужно заметить, что рассказы и повести о Пронине не были перенасыщены политической пропагандой, она не была прямым содержанием Пронина, но оставалась общим воздухом читателей и героев Овалова. Овалов писал занимательные рассказы и даже извинялся в предисловии за отсутствие весомой поучительности в рассказах о майоре-чекисте. Если бы прямая идеологическая составляющая в рассказах о Пронине преобладала — громкого читательского успеха бы не получилось. Овалов удовлетворял потребность в занимательном чтении, в детективе. Но официозный стиль во всей его своеобразной красе оставался непременным сведением майора Пронина и Льва Овалова.
В “Голубом ангеле” мы находим отголоски и массовой культуры того времени. Неофициальных героев не следует противопоставлять политическому официозу. Просто Утесов, Дунаевский, Георгий Виноградов работали на другом поле, не в кремлевских дворцах, а в зеленых театрах и садах “Эрмитаж” — и работали неподражаемо. Тайна утесовского успеха начинается с псевдонима, выбранного исключительно удачно. Конечно, “Лейзер Вайсбейн” звучало не так притягательно, и дело тут не в пресловутом национальном вопросе (своих корней Утесов никогда не скрывал, синтезируя в джазовом ключе еврейские, украинские и русские мелодии). Просто “Леонид Утесов” — это марка, словосочетание, обозначающее артиста. С таким именем тебя могут освистать, могут забросать яблоками, а могут — цветами, но в любом случае твоей судьбой будет сцена, эстрада. В тридцатые годы на советской эстраде и в массовом кинематографе было немало талантов, но Утесов остается звездой первой величины. Это вершина отечественной массовой песни, как бы она ни называлась (эстрадой, роком, шоу-бизнесом и т.п.).
В тридцатые годы, когда Пронин в своем зеленом пальто гонялся по Москве в поисках пропавших чертежей инженера Зайцева, Утесов устраивал знаменитые представления своего “Теа-джаза”. Нехитрая, но броская режиссура номеров, репризы — словесные и музыкальные, пленявшие песенными новинками программы. В качестве авторов с Утесовым работал Н.Эрдман, да и сам Леонид Осипович был неистощим на выдумки. “Теа-джаз” откликался и на злобу дня, на события мировой политики. К пронинской теме подходят две предвоенные песни — “Теплоход “Комсомол”” и “Акула” (переделка американской “My Bony”, почему-то подписанная Дунаевским).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18