– Я вошел в контакт с профсоюзами Шарриака, – сообщил Мастрони. – Сейчас пытаюсь организовать забастовку. Это может отпугнуть американца.
– Ты полагаешь? – неуверенно спросил я.
– Уверен. Я дал им понять, что из-за слияния Шарриак намеревается уволить двадцать процентов персонала. Они уже готовят плакаты. Если они занервничали, американец испугается.
Неплохо придумано. Уже не впервые профсоюзы, сами того не зная, играют роль пешек на шахматной доске финансовых конфликтов. Но маневр не удался. Шарриак пообещал, клятвенно заверил и подписался, что не будет ни одного увольнения. Ему нужно было выгадать всего лишь пару часов. Сдержал бы он свое обещание, если бы игра продолжалась? Трудно сказать. Вероятнее всего, нет. Но это уже не имело значения.
Наши акционеры, видя, что чаша весов склоняется не в нашу пользу, начали избавляться от ценных бумаг. В какой-то момент Шарриак перестал их скупать. У него теперь было больше трети нашей доли собственности, и, располагая относительным большинством, незадолго до времени аперитива он объявил о слиянии наших АО, даже не потрудившись созвать административный совет.
– Я не пойду ужинать, – заявила Брижит. – Я не перенесу вида этой башки жареного мерлана.
Хирш тяжело опустился на стул перед экраном компьютера.
– Я мог бы все стереть, – проворчал он. – Теперь это никому не нужно...
Только Мастрони старался сохранить хорошую мину. Он попытался нас успокоить:
– Мы пали с оружием в руках... А все же мы вышли в финал, они примут это во внимание...
Я задумчиво поднес палец к губам.
– Постой-ка, что ты сейчас сказал?
– Что мы пали...
– Да нет, не ты, а Хирш.
– Что я все сотру, – ответил он.
Я хлопнул в ладоши так, что все подскочили.
– Господи, да вот оно – решение!
Они уставились на меня как на пьяного – с сочувствием и легким отвращением.
– Что ты придумал?
– Ничего, ничего, мне надо еще подумать. Где вы будете вечером?
Брижит недоверчиво вздернула брови.
– А как по-вашему? В "Лидо"? Или пойдем ужинать в "Серебряную башню", а потом на танцы...
– Чтобы я мог найти вас. Я выкручусь. Пойдем поужинаем.
– Без меня, – повторила Брижит. – Я не голодна. Они мне отбили аппетит.
– Нет, Брижит, надо держаться до конца. А конец-то, может быть, не там, где они думают.
– Он прав, – поддержал меня Хирш. – Хоть это и неприятно, но сохраним лицо. Во всяком случае, с тобой хорошо работалось. Мы сделали все, что могли. Жаль, что нас обхитрили.
– У нас еще есть шанс пристукнуть его, – тихо сказал я.
Они этому не верили. Матч проигран, и они потирали ушибы.
* * *
За ужином Шарриак показался нам еще отвратительнее, чем мы ожидали. Мы были готовы к атаке и, затаившись в окопах, ждали презрения, бомб сарказма и пулеметных очередей иронии. С оружием наготове Шарриак же рассказывал про уик-энд, проведенный им в Венеции в компании с некой девицей, сыпал названиями мостов и улочек города дожей, взвешивал доходы "Даниели" и от них неожиданно перешел к финансовому положению Ватикана. Послушать его, так за извечной борьбой христианства с исламом скрывался тривиальный дележ рынка, незначительного по сравнению с "Майкрософтом". Шарриак показал себя во всем блеске, жонглируя парадоксами с ничего не значащей улыбкой; увлеченно играя понятиями, он словно давал нам понять, что сам не верит тому, что говорит, а просто демонстрирует свои таланты. Только это, пожалуй, выдавало его крайнее удовольствие. Чувствовалось, что он расслабился и уже думал о другом. Во мне все кипело: я приготовился к его заносчивому триумфу. Однако показное безразличие Шарриака к происшедшему ранило меня гораздо сильнее. Он как бы говорил: "Видите, все было очень легко, обыкновенная разминка, я уж и позабыл о ней". Это было унизительнее, чем вызывающая или слащавая надменность, к которой мы были готовы.
Подключилась и Лоранс, пытаясь в чем-нибудь уличить Шарриака. Похоже, Венецию она знала лучше и старалась выставить его профаном и невеждой. Но он охотно принял вызов, процитировал "Мемуары" Казановы, порассуждал о происхождении понятия гетто и рассказал нам анекдот о художниках. Непринужденный, приятный, он с искренним вниманием выслушивал Лоранс, когда она завела разговор о живописи. Одним словом, идеальный собеседник. Учтивый до противного.
Я чувствовал, как кипели мои коллеги, но у них хватило ума сдержаться. Дель Рьеко, естественно, появился.
Снова начиналась гроза. Мы слышали завывание ветра в деревьях, и вскоре крупные капли дождя забарабанили по стеклам окон.
К концу ужина мы немного заскучали. Моран уже не оживлял своим присутствием бар. Впрочем, и команда Шарриака исчезла сразу после кофе, удалившись на закрытое совещание. Думаю, на самом деле они ушли пить шампанское, праздновать победу, вспоминая эпизоды сражения и то, какие они хорошие и какие плохие мы.
Главное же, как им помог дель Рьеко. Так оно и было, я убежден в этом. С самого начала игры ставки были сделаны. Не было и в помине честных соревнований. Не знаю, по какой причине дель Рьеко решил покровительствовать Шарриаку, но он сделал для него все: привлекал его внимание к существенной информации, ставил в известность о реакции акционеров, поставщиков и клиентов, дезинформируя нас в свое удовольствие, – расчищал ему путь, а на нашем расставлял капканы. Я пока не мог разобраться, что за таинственная связь существовала между ними. Весь этот игровой механизм, на первый взгляд такой сложный и приближенный к жизни, был всего лишь иллюзией, способом скрыть истину: Шарриак должен был выиграть. У дель Рьеко и в мыслях не было беспристрастно оценивать нас, ему только нужно было оправдать выбор, сделанный еще до нашего прибытия на остров.
Обо всем этом я поведал Лоранс и Хиршу, когда они пили кофе в баре. Лоранс, первая заподозрившая сговор между Шарриаком и дель Рьеко, неожиданно изменила мнение. Теперь она считала, что нас просто поставили в чрезвычайную ситуацию и каждый имел то, что заслуживал. И в жизни, утверждала Лоранс, нет равенства между молодым выпускником университета и мелким дилером из провинции. Здесь игра более уравновешена, и всем предоставлен шанс. Весь секрет нашей неудачи заключался в излишних сомнениях, недостаточной осторожности, капельке наивности и архаичных рефлексах. Шарриак, наоборот, точно соответствовал своему имиджу: жесткий, подозрительный, безжалостный, холодный. Я читал в глазах Лоранс покорное восхищение или, если быть точным, горькую покорность, не лишенную восхищения.
– Я вышла из игры, – говорила она, – потому что оказалась непохожей на них. По сути, они правы: мое место не на верху. Я не готова шагать по трупам и, наверное, никогда не смогу. Они показали мне конечную остановку, и я поняла, что не так уж и жаждала до нее добраться.
– Значит, вам это пошло на пользу...
– В некотором смысле. Знаете, везде одно и то же: в университете, руководящих кругах, на крупных предприятиях или в артистической среде. У каждого своя культура, и, если вы в точности не походите на них, они отторгают вас. Мне нужно найти собственное место. Оно не здесь. Я им не по нраву, и они мне не нравятся. Но я не хочу на них походить. Они почувствовали и дали мне это понять. Я не способна делать то, что делает Шарриак, уподобиться ему. И тем не менее они бесподобны. Не стали тратить тут годы, чтобы вылепить меня: они обернулись за четыре дня. Довольно-таки впечатляюще: при малых затратах результаты лучше, чем при почтовом найме, который практикуют крупные фирмы.
– Что это за штука? – недоуменно спросил Хирш.
Лоранс повернулась к нему:
– Вы предлагаете себя какой-нибудь компании, вам присылают длиннейшие вопросники. Цель – определить, в полной ли мере вы соответствуете тому, что встретите в фирме. Не только проверить, тот ли вы, кто им нужен, но и выяснить, не доставите ли вы им неприятностей, впишитесь ли в их структуру, подходите ли вы по духу фирме. Потом все это обрабатывается компьютером, и он выдает ваш профиль. Дель Рьеко делает лучше: практикует жизненную модель. По крайней мере знаешь, на что идешь.
Ее слова рассердили меня.
– Они вам дали коленом под зад, а вы еще и благодарите!
Лоранс слабо улыбнулась:
– Да, я близка к этому. У меня такое впечатление, что я окончила семинарию и потеряла веру. Конечно, мне очень нужна работа, но не такая. За эти дни я ни разу не почувствовала себя счастливой. Значит, я для этого не создана. Посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь подходящее в другом месте.
– Другого места нет, Лоранс. Для государственной службы мы уже стары, может, не вы, но я-то уж точно, мне за сорок. Я не учился на врача, не могу быть юристом, я не умею чинить телевизоры или водопроводные краны, мне даже не на что купить лицензию таксиста. Что мне остается делать?
– Ну... продавать цветы на рынке Прованса... Если вам это подходит, я вас нанимаю!
– Или играть на аккордеоне на террасах бистро... Сожалею, Лоранс, но все это не для меня. Мы с вами сейчас проходим мимо чудесной любовной истории.
На этот раз она искренне расхохоталась:
– Лучше поздно, чем никогда!.. Впрочем, мне это и в голову не приходило, я уже обожглась.
– Ну ладно, я пошел... воркуйте себе... – сказал Хирш и поднялся.
Но Лоранс опередила его. Пожелав нам спокойной ночи, она ушла. Вместе с ней исчезли и мои тревоги: Лоранс вышла из игры. Останься она, я не думаю, что ей удалось бы меня убедить. Этого, без сомнения, не хотели ни она, ни я. Она просто пересекла дорогу передо мной, не остановившись.
Я продолжил беседу с Хиршем. Мы выражались по-разному, но чувствовали одинаково: злость, потому что нас одурачили.
Он тоже считал, что все было подстроено. Каждую минуту мы припоминали мелочи, утверждавшие нас в этой мысли.
– Тоже мне наблюдатели! – возмущался Хирш. – Они даже пытались выдать их за психологов! В таком случае, я – фигурист, нет – архиепископ Парижский! Моран психолог! И все это на полном серьезе! Ты видел рожу психолога? Или это была скрытая камера?
– Но американец, конечно, самый сильный ход, – продолжил я. – Мы выдумываем, опираемся на него, а у нас его выдергивают, и мы – мордой об стол! Если бы я слетал в Лос-Анджелес и поговорил с этим типом, получился бы совсем другой расклад. Такие дела не проворачивают по факсу. Нужно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Все эти послания по электронной почте – чушь собачья: ничто не заменит личного контакта. А в этом-то нам и отказано.
– А история с рыболовными крючками! – не отставал Хирш. – Идиотизм... Какой дурак предложил их? Пинетти?
– Кажется. Теперь уже не важно. Он тоже из их компании.
Помешивая ложечками в пустых чашках, мы раззадоривали друг друга. Наконец я почувствовал, что Хирш созрел, и выложил свои карты.
– Дело труба, ты согласен?
– Хуже того. Мы полностью провалились.
– Терять нам больше нечего?
– С ними – абсолютно.
– Тогда слушай: устроим им бордель.
Хирш не спросил зачем, а только – как? На это я и надеялся.
– Мы все разрушим. Клаузевиц сказал: война – это продолжение политики другими средствами. Люди обожают эту формулировку, всегда повторяют ее, когда кого-нибудь дубасят, считая ее гениальной, сутью философии. Две тысячи лет изучали Платона, теперь же – Клаузевица. О'кей, мы им покажем. Они беспредельщики? Ладно, мы – тоже.
Хирш не спорил.
– А конкретно?
– Конкретно: мы сделаем вид, что идем спать. В два часа ночи встретимся, взломаем их крепость и займемся компьютерами. Согласен?
Если бы он отказался, остановился бы и я. Мне просто было необходимо, чтобы меня поддержали в моем исступлении. Хирш кивнул со свирепым видом.
Мы решили никого не посвящать в наш замысел. Лоранс уже ушла в область грез, Мастрони был слишком труслив, Брижит Обер несгибаема, а остальные не стоили и гроша. Хочешь воевать – вербуй убийц.
Поднимаясь в номер, я встретил команду Шарриака, выходившую со своего собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34