Ему ничего не стоило подстраивать встречи с Томми без свидетелей. Я вспомнил рассказ мальчика, как они вдвоем притаились за дверью и хихикали, что другие дети не попадут в дом. Гнусность с ребенком Остин совершил в чужом доме, потом незаметно доставил его на место. Кто мог опровергнуть показания Остина, кроме Томми? А тут еще этот Мартин Риз с его разоблачениями! Мне стало страшно от хладнокровия, с которым держался Остин.
Элиот сурово посмотрел на своего клиента.
— Остин, ты когда-нибудь дотрагивался до Томми в сексуальных целях?
— Я вообще не помню, чтобы я дотрагивался до него. Нет. Я никогда не чувствовал сексуального влечения к Томми.
— А у тебя была такая возможность? — настаивал Элиот.
Остин покачал головой.
— Мы никогда не оставались наедине. На улице мы беседовали на глазах у всего квартала. Этим ограничивались любые контакты.
Элиот удовлетворенно кивнул.
— Почему он вдруг решил обвинить тебя в этом?
— Протестую, ваша честь. Свидетель утверждает, что совсем не знает Томми. Как он может утверждать, что было у мальчика в голове?
— Он свидетельствует о своих впечатлениях. Ваша честь, в компетенции присяжных делать выводы.
Судья Хернандес, как мне показалось, был благодарен Элиоту за явную подсказку, ему не приходилось напрягаться, чтобы придумать, как отклонить мой протест.
Элиот видоизменил вопрос.
— Как вы думаете, почему Томми решил обвинить вас в том, чего вы не совершали?
Остин, казалось, задумался над вопросом.
— Я уже говорил, мне он показался одиноким мальчиком, которому не хватает родительского тепла. Я думаю, он пытался привлечь к себе внимание.
Элиот вполне удовлетворился ответом — он выдержал паузу и произнес столь долгожданные для обвинения слова:
— Я передаю свидетеля.
Прокурор может блеснуть, допрашивая обвиняемого. Разоблачить его наглую ложь. Раскопать какую-нибудь криминальную деталь из прошлого. Прокурору доступно выявить некоторые противоречия в показаниях при слабой защите.
Остина трудно было назвать заурядным обвиняемым, а его адвокат был едва ли не лучшим в своей области.
Они не допустили промашки в показаниях. Выступали как по одним нотам. Мне просто не за что было уцепиться. Блокнот был пуст.
— Привет, Остин, — начал я.
Он вежливо кивнул.
— Привет, Марк.
— Мы с тобой давно знакомы, не так ли?
— Да. Несколько лет.
— Можно сказать, мы были друзьями. Ведь так?
Элиот спросил:
— Нельзя ли перейти к делу, ваша честь?
Слова судьи, принявшего протест, заглушили ответ на мой вопрос.
— Давай поговорим о твоем прошлом, — продолжил я. — Ты женат?
— Нет.
— А состоял когда-либо в браке?
— Не вижу смысла в таком вопросе, — вставил Элиот.
— Вы правда не понимаете, почему это может быть интересно присяжным? — спросил я его.
Элиот не потрудился ответить мне. Он вопросительно смотрел на судью.
— Протест принят, — согласился судья.
— У тебя были серьезные отношения с женщинами? — поспешил я задать вопрос Остину.
— Протестую.
— Я отвечу, — сказал Остин. Он обращался только ко мне. — Без всякого сомнения, у меня были серьезные отношения с женщинами. Но я не собираюсь выставлять их на всеобщее обозрение. Я не хочу причинять беспокойства.
— Как благородно. — Я был предельно искренен.
— Протестую, — ввернул Элиот.
— Протест принят. Держите свои замечания при себе, — приказал мне судья Хернандес. Я даже не посмотрел в его сторону.
— Ты не отрицаешь, что знал Томми Олгрена? — спросил я Остина.
— Не слишком хорошо, — осторожно начал Остин. — Мы мало общались. Я никогда не насиловал его.
— Довольно основательное знакомство в данных обстоятельствах. Ты задерживался в пустующем доме, не так ли? Сколько дней подряд ты там появлялся?
Остин пожал плечами.
— Может, раз семь. Или восемь.
— Сколько времени ты проводил в доме?
— Я думаю, не больше часа, двух. Я очень внимательно отношусь к своим капиталовложениям. Их у меня немного. Я стараюсь избегать ошибок.
— Ты не задумывался, почему тебя так хорошо запомнили дети, хотя, по твоим словам, ты появлялся там всего несколько раз и ненадолго, к тому же минуло два года с тех пор?
— Меня запомнили трое, — холодно возразил Остин, — и то, я уверен, их умело настроили. Их могли предупредить, насколько это важно.
— Они тебе тоже запали в память. По крайней мере, Томми.
Остин задумался, то ли обдумывая ответ, то ли прикидывая, как можно вывернуться.
— У меня хорошая память на лица, — наконец сказал он. — Это профессиональное.
Я сделал паузу, чтобы присяжные могли оценить ответ и задуматься: можно ли запомнить ребенка, которого видел пару раз два года назад?
— Надо полагать, детей потянуло к пустующему дому, когда там появился ты?
— Детей привлекают пустые дома сами по себе, а не новые соседи, — отмахнулся Остин.
— Справедливо, но они сторонятся незнакомых людей.
— Я не… — Остин запнулся. Вероятно, он хотел сказать, «я не замечал этого», но добавил: — Не всегда.
— Но дети приходили к этому дому и помнят, как ты играл с ними. — Я зашел с другого конца.
— Мне кажется, этого никто не утверждал, — возразил Остин. Было заметно, как он пытается сохранять спокойствие. — Я осматривал дом. Выходил во двор, но не предавался детским забавам.
— С какой стати детям играть у чужого дома?
— Дети тянутся ко мне, — слегка смутился Остин. — Так было всегда. Я преподаю в воскресной школе в приходе Святого Михаила…
— Протестую, ваша честь, — резко сказал я. — Эта деталь не имеет отношения к процессу, а является положительной характеристикой самого обвиняемого. Я вижу в этом давление на присяжных.
— Вы просили объяснений, прокурор, — сухо ответил судья. — Протест отклонен.
— Я просто хотел сказать, что мои уроки пользуются популярностью, — развел руками Остин.
— Тебе нравится преподавать, я уверен. Может, ты вождь бойскаутов?
Я сумел вывести Остина из равновесия. Он прикрыл глаза, чтобы скрыть злобный взгляд, брошенный в мою сторону. Справившись с собой, он виновато посмотрел на присяжных.
— Нет, — тихо сказал он.
— Ты опровергаешь показания Томми Олгрена?
— Конечно, — твердо ответил Остин.
— В чем заключается ложь мальчика? Он заходил в дом?
— Нет. Я уже говорил, что никогда не заводил никого из детей в дом.
— А мебель, которую описывал Томми, старая софа и несколько складных стульев?
— Нет. Дом был пуст.
— Неужели ты запомнил обстановку всех домов, которые ты посетил в роли агента по продаже недвижимости?
Он колебался, но только секунду.
— Этот дом я предполагал купить, поэтому осматривал более тщательно.
— Можно сказать, что этот дом запал в душу?
— Я бы не употребил таких слов.
— Томми описывает довольно достоверно, не так ли. Остин?
— У Томми очень живое воображение, — бросил Остин.
Я хотел заставить Остина говорить о мальчике. Мне казалось, что в такие моменты голос Остина мягчает.
— Он помнит, как ты переодевался, — предпринял я новый штурм. — Это правда?
Остин в изумлении посмотрел на меня.
— У меня не было в этом доме одежды.
— Так значит, если кое-кто видел тебя подъезжающим к дому в костюме, а покидающим в джинсах и футболке, он ошибается?
Я блефовал, но Остину это было неведомо.
Он нахмурился, пытаясь вспомнить.
— Если только я направлялся на теннисный корт.
— Значит, Томми прав.
— Переодевания он видеть не мог. Я уже говорил…
— Но факт остается фактом. А поездки на машине? Ты куда-нибудь брал его с собой?
— Нет.
— На какой машине ты ездил, Остин?
Его глаза сверкнули. Он учуял подвох.
— Мне кажется, «континенталь». — Он обернулся к присяжным. — В то время было модно экономить, — пояснил он. В ответ никакой реакции.
— Какого цвета была машина?
— Белого. Может, дети помнят. Простенькая машина. — Он облизнул губы.
— А как насчет салона? Какого он был цвета?
— О, я плохо помню, — но тут же поправился. — Темно-бордовый. Внутри была отделка из бордовой кожи.
— Сплошное кресло или одноместные сиденья впереди?
— Думаю, сейчас во всех машинах одноместные сиденья, правда?
— Значит, одноместные?
— Да.
— В машине было что-нибудь особенное, характерное?
Он снова задумался. В его движениях появилась суетливость. Свидетельское место сбивает спесь с самых самоуверенных. Что говорить о лжецах!
— Не думаю, — сказал он.
— Что было между передними сиденьями? Рычаг переключения скоростей? Бардачок?
Остин подался в мою сторону.
— Каким образом эта машина поможет следствию?
— Ты отказываешься от показаний? — уцепился я. — Или не надеешься, в отличие от Томми, на свою память?
— Протестую, — сурово произнес Элиот, как будто вмешивался в драку дворовых мальчишек. Он загородил от меня Остина. — Прокурор бездоказательно выводит клиента из себя, затевая бессмысленный спор. Мы не на ринге.
Элиот тянул время, чтобы Остин мог успокоиться и собраться с мыслями. В мои планы это не входило.
— Протест принят, — механически повторил судья Хернандес.
Элиот неторопливо занял свое место. Не дожидаясь разрешения, я заговорил прежде, чем он сел.
— Что находилось между передними сиденьями твоей машины, Остин?
— Бардачок, — ответил он.
— Что ты там хранил?
— Протестую. Это несущественно, — не удержался Элиот.
Я встал, чтобы возразить.
— Я хочу проверить память свидетеля, ваша честь. Сравнить с показаниями потерпевшего. Я не отклоняюсь от сути.
Я гипнотизировал судью. Мне нужен был положительный ответ. Судья Хернандес скользнул по мне небрежным взглядом, свидетельствующим о том, что он мне ничем не обязан.
— Проверьте на чем-то более существенном, прокурор. Протест принят.
У меня не было времени на эмоции, я перешел к следующему вопросу.
— Ты утверждаешь, что Томми ошибается насчет машины? И лжет про дом, в который вы ездили?
— Да, — ответил Остин.
— Там не было бассейна?
— О каком бассейне, собственно, речь? — невозмутимо спросил Остин, не поддавшись на провокацию.
— А что ты скажешь про мебель в светлых тонах, светильниках на стенах? Там не было бара и ты не наливал себе выпить, а мальчишке кока-колу?
— Я никуда его не возил. Я сел, посмотрел на него проницательным взглядом и спросил:
— Вернемся к показанию мистера Риза.
— Да, — охотно согласился Остин. Эти показания были ему на руку.
— Томми обвинил мистера Риза в насилии.
— Да. Он и меня оклеветал.
— Так почему тебе не пришло в голову оправдаться, подобно ему?
— Что?
— Я имею в виду тест на детекторе лжи?
— Протестую, — сказал Элиот, — считаю это совершенно неэтичным вопросом, ваша честь.
— Наконец господин адвокат вспомнил о существовании права, — поддел его я. — Этика не самый сильный его конек, ваша честь.
Судья Хернандес колебался. Остин сам спас положение.
— Я готов удовлетворить любопытство прокурора, ваша честь, — спокойно произнес Остин и невозмутимо обратился ко мне: — Я собирался пройти тест.
— Что? — Я был ошеломлен. — Кто это может подтвердить?
Остин сам себе устроил ловушку. Я из-под земли вытащу того, кого он сейчас назовет, и заставлю свидетельствовать против Него.
— Я говорил об этом со своим адвокатом, — сказал Остин и уперся взглядом в Элиота.
Даже если Элиот слышал об этом впервые, он и виду не подал. Он в упор рассматривал своего клиента, оставаясь спокойным. Разве только слегка нахмурился. Любой другой в его ситуации подтвердил бы сказанное кивком или расплылся бы в блаженной улыбке. Элиот поступил иначе. По его виду трудно было определить, что он скрывает. У меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что Остин лжет, но доказать ничего я не мог. Он указал единственного человека, которого нельзя вызвать для дачи свидетельских показаний — адвокат защищен законом.
— Адвокат убедил меня, что этот поступок лишен смысла, — невозмутимо продолжил Остин, не отрывая глаз от Элиота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60