Бублики подавались горячие — прямо из булочной наискосок. Пеклись они по особому заказу. К определённому часу с корзинкой, обёрнутой мешком, за ними прибегала дворничиха. Бублики были большие, румяные, из жёлтого пахучего теста, плотного, как просфора.
Но сегодня чаепитие Петра Петровича было нарушено мальчишкой из бакалейной лавки, прибежавшим звать Горина к телефону.
То ли из экономии, то ли из других каких соображений, но Горин решительно отказывался пустить к себе в дом телефонный аппарат. Чёрное ухо трубки казалось ему подозрительным, словно было способно подслушивать.
Разговор по телефону был непродолжительным и со стороны Горина сводился к неясным междометиям. Но содержание его, по-видимому, не понравилось Петру Петровичу. Он помрачнел и, вернувшись к себе, даже не допил чая. Посидев некоторое время в раздумье, побрился и стал одеваться, но не в свой обычный заношенный сюртук прошлого века, а в новую пиджачную тройку.
Лесная биржа, „Иван Паршин"
Иван Петрович Паршин — владелец небольшой лесной биржи на Сретенке — повесил телефонную трубку на рычаг аппарата и несколько мгновений стоял и глядел на неё, мысленно проверяя: все ли сделано? Потом с удовлетворением потёр одну о другую большие сильные руки и, солидно откашлявшись, медленно пошёл прочь. Все его движения были неторопливы, солидны — под стать его большому, крепкому телу и спокойному выражению благообразного лица.
Иван Петрович медленно прошёлся по комнатам небольшой, добротно, но без особой нарядности обставленной квартиры. Его взгляд с удовольствием останавливался на деталях обстановки: на мебели, на серебре, украшающем горку»
Когда Иван Петрович вошёл в столовую, то почти с тем же выражением спокойного любования, с каким оглядывал вещи в других комнатах, остановил взгляд и на красивом лице женщины, сидевшей во главе стола. Она была крупна, белотела, но полна не более, чем следует женщине, желающей сохранить фигуру. Пышные светлые волосы были уложены в модную причёску, с большим валиком над высоким крутым лбом.
При виде Паршина ясные голубые глаза Фелицы вспыхнули, и вся она одним движением сильного тела потянулась к нему. С поднятыми руками она ждала его приближения. И как только он подошёл и спокойно нагнулся, чтобы поцеловать её, полные белые руки крепко обвились вокруг его могучей шеи.
Но он отстранил руки Фелицы и спокойно-ласково, немного покровительственно похлопал её по спине.
— Садись же, — сказала она Паршину, — все стынет.
— Есть не стану, и кататься нам нынче тоже не придётся, — ответил он, закуривая. — У меня деловое свидание.
— Значит, до ночи?
— Может статься.
— Пить станете?
— Ты меня знаешь.
В этом замечании было столько уверенности в себе, что она засмеялась. Она действительно хорошо знала, что нет силы, которая вывела бы его из равновесия. На людях он был тот же, что дома: всегда ровный, немногословный, владеющий собою.
При помощи Фелицы Паршин не спеша тщательно оделся. Она сама завязала на нём галстук острым большим треугольником, как учили в дорогом магазине, где всегда покупала ему бельё.
Паршин хотел было надеть демисезонное пальто, но передумал. Не потому, что боялся холода, — он и в мороз мог бы пройтись в рубашке, — но нынче нужны были бобры.
Подъезд маленького особняка, в котором жил Паршин, выходил на просторный двор, занятый лесной биржей. Была в доме и другая маленькая дверь — в переулок. Но она стояла заколоченной. Никто, кроме Паршина и Фелицы, не знал, что закрывающие вход доски приколочены только к полотну самой двери, а над косяками оставались одни шляпки ложных гвоздей в досках. Это был выход «на всякий случай».
Выйдя во двор, Паршин обошёл штабеля жёлто-розовых досок, остро пахнущих подогретой солнцем смолой, остановился у одного из них и, прищурившись, словно оценивая, пригляделся. В глазах его было то же выражение любования, что и давеча в гостиной у горки и в столовой над красавицей Фелицей.
Заметив хозяина, из бревенчатой сторожки вышел приказчик и приблизился, сняв шапку.
— Ну как? — спросил Паршин.
— Тихо-с, — ответил приказчик таким тоном, будто был виноват в отсутствии покупателей.
— Ничего, — спокойно сказал Паршин, — сезон идёт, покупатель будет.
Он и сам знал, что дела биржи идут неважно, и не слишком надеялся на их улучшение, так как местоположение его двора было неудачно. Но это его не беспокоило. Держал он биржу исключительно для маскировки своей основной профессии — взломщика-кассиста. Вот придёт время — наворует он миллион, и лучшие московские места, самые солидные биржи и дворы украсятся вывеской Паршина. Вот тогда он станет настоящим лесопромышленником. Сколько народу будет толочься вокруг него: техники и архитекторы, разорившиеся помещики и ловкие перекупщики и само именитое московское купечество. И все будут глядеть ему в руки, а он будет решать. Одно движение его пальца будет значить больше, чем весь их гомон и суета. А из-под каждого топора лесоруба, из-под брызжущих опилками визгливых циркулярок в его карман, как щепки, будут лететь рубли. Эх, кабы не Фелицына жадность! Все отговаривает она его начинать. Берет после каждого удачного дела деньги и прячет куда-то. И ему не говорит куда. Кое-что на жизнь истратит либо на наряд — только это и утекает, — а все остальное в кубышку. Сколько у неё там уже собрано? Должно быть, много. Пустить бы все в оборот, можно бы и успокоиться. «Эх, Фелица, Фелица, ненасытный твой рот! В миллионщицы смотришь!»
Он усмехнулся и вышел за ворота. На углу Пушкарева кликнул извозчика и весело бросил:
— На Никольскую… «Славянский базар», двугривенный.
Это прозвучало так уверенно, что извозчик даже не пробовал торговаться: барин цену знал.
«Славянский базар»
В полутёмном «кабинетском» коридоре «Славянского базара» царила тишина. Толстая плюшевая дорожка окончательно скрадывала и без того неслышные шаги половых, ходивших в штиблетах на мягких подошвах без каблуков. Да к тому же и время завтраков — наиболее оживлённое в «Славянском базаре» — прошло. Зал почти опустел, кабинеты освобождались один за другим. И лишь в одном из больших кабинетов, обставленном алой атласной мебелью с золотом и обильно увешанном зеркалами, лакеи только ещё заканчивали сервировку. Их движения были ловки и точны. О скатерть, до того белую и до того наутюженную, что в неё можно было глядеться, как в зеркало, ломался свет люстры. Лучи его ударяли в хрусталь и дробились на тысячу тонких стрел, словно отбрасываемых девственным снегом.
В стороне, подрагивая коленками и глядя на лаковые носки своих щегольских ботинок на пуговках, расхаживал Грабовский. В его обязанность, как младшего, входило являться первым и заказывать кабинет для встречи шайки. Вершинин и Горин пришли следом, почти одновременно. Не было только Паршина.
— Пожалуй, можно и заказывать, — сказал Грабовский, но Горин сердито махнул на него:
— Ну, ну, знаем мы тебя! Без порток уйдём. Пускай уж Федор Иванович, у него это дешевле выходит.
Действительно, Вершинин умел с блеском заказать обед, не вгоняя его в несусветную сумму. Он поудобней уселся в кресле, движением пальца подозвал старого полового и сложил руки на животе, предвкушая обильную и вкусную еду. Он не любил тратить деньги, но поесть любил.
— Хвастайся, господин министр, — приказал он.
Половой — старик с подусниками, делавшими его похожим на Горемыкина, — принялся не спеша докладывать.
Вершинин слушал, переспрашивал и вдумчиво составлял меню.
Пальцы Горина, по мере того как он слушал, все крепче сжимались, и наконец, не выдержав, он недовольно прогнусавил:
— Может, хватит? И так в трубу пустите.
Вершинин не успел ответить. Дверь кабинета отворилась, и на пороге показался Паршин. Он окинул всех внимательным взглядом.
— Честной компании!
Грабовский громко щёлкнул каблуками и пробурчал:
— Здравия желаю!
Вершинин сделал ручкой. Горин же, глядя исподлобья, молча и отрывисто кивнул головой.
Заказы были закончены, блюда появились на столе. Сообщники уселись.
Разговор вёлся с виду самый незначительный. Только изредка, когда заговаривал Паршин, все становились внимательны. Но и слова Паршина не содержали ничего такого, за что сыскная полиция сказала бы «спасибо» прислушивающимся половым.
Секрет конспирации был прост: единственное, что между другими разговорами узнал у каждого из сообщников Паршин, — готовы ли они принять участие в крупной сделке с Шуйской мануфактурой. Речь шла о «поставке» на несколько десятков, а может быть, и на всю сотню тысяч. Подробности дела, общий план и распределение обязанностей каждого участника должны были быть обсуждены Паршиным с каждым в отдельности на обычном месте свиданий — в сквере у храма Христа-Спасителя.
Члены шайки любили это место. Оно было достаточно уединённым в ранние часы дня. Благодаря высокому расположению из сквера были видны все подходы к храму. Эта исключало возможность слежки. Хотя все были уверены в чистоте своего кильватера, но… осторожность не мешает. Вместе все четверо сходились чрезвычайно редко и не иначе как в дорогих ресторанах, вроде «Славянского базара», трактира Тестова или даже в ресторане гостиницы «Метрополь». И никогда не собирались в ресторанах или трактирах средней руки, где любило бывать купечество. Мозолить глаза тем, кто в большинстве случаев становился их жертвами, было опасно.
В этот день у двух членов шайки — у Грабовского и Вершинина — имелись причины для хорошего настроения. Может быть, в силу этого нынешний обед, против обыкновения, несколько и затянулся. Наконец Паршин поднялся. Друзья разошлись поодиночке. Грабовский поехал в Петровский парк, к цыганам, Вершинин — к сестре, за спрятанной пачкой кредиток. Горин поскорее шмыгнул прочь от подъезда, чтобы швейцар не видел, что он пошёл пешком. Паршин поехал домой. Он вообще не любил ни театров, ни женщин лёгкого поведения и свободные вечера просиживал дома. Сегодня же его тем более никуда не тянуло: ведь до утра нужно было обдумать детали сложного «дела» и распределить обязанности между участниками. Это было первое «дело» такого масштаба. Предстояло взять кассу правления одной из крупнейших мануфактур в Ветошном ряду. Паршин решил взять её без подвода, то есть без участия кого-либо из служащих правления. Обычно их привлекали для осведомления о царящих в конторе порядках, времени прихода и ухода служащих, артельщиков, о способе хранения денег, системе охраны, системе несгораемых шкафов и т. д. Подвод значительно ускорял и упрощал дело, но стоил дорого. Однако в решении Паршина обойтись без подводчиков играло роль не желание сэкономить десять процентов добычи. Паршин никогда не экономил на организационных расходах. Но на этот раз он считал, что «дело» слишком крупное, мануфактура большая, со связями, поднимется шум, будет поставлена на ноги вся сыскная полиция. Начнут трясти всех и вся. Подводчик может не выдержать и выдаст. А если и не завалит сразу, то может попасться позже, когда пустит в ход полученные от грабителей деньги. В таком деле лучше было обойтись без риска, своими силами, хотя бы это и потребовало большего времени для подготовки.
Начать дело нужно было с очень тщательной разведки в недрах правления. Вершинину следовало выяснить платёжные планы правления: какие предстоят получения, платежи, когда можно ждать наличия больших денег? Вершинину, с его обходительностью и способностью пускать пыль в глаза воображаемыми делами, это легче всех.
Грабовский пойдёт по своей линии: займётся молодым поколением правленцев и сынками тузов. Эти день и ночь таскаются по Ярам и Стрельнам. «Корнет» начнёт знакомство бегами, кончит цыганами и выведает у купчиков всё, что требуется, о распорядках правления…
Горин будет обрабатывать артельщиков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Но сегодня чаепитие Петра Петровича было нарушено мальчишкой из бакалейной лавки, прибежавшим звать Горина к телефону.
То ли из экономии, то ли из других каких соображений, но Горин решительно отказывался пустить к себе в дом телефонный аппарат. Чёрное ухо трубки казалось ему подозрительным, словно было способно подслушивать.
Разговор по телефону был непродолжительным и со стороны Горина сводился к неясным междометиям. Но содержание его, по-видимому, не понравилось Петру Петровичу. Он помрачнел и, вернувшись к себе, даже не допил чая. Посидев некоторое время в раздумье, побрился и стал одеваться, но не в свой обычный заношенный сюртук прошлого века, а в новую пиджачную тройку.
Лесная биржа, „Иван Паршин"
Иван Петрович Паршин — владелец небольшой лесной биржи на Сретенке — повесил телефонную трубку на рычаг аппарата и несколько мгновений стоял и глядел на неё, мысленно проверяя: все ли сделано? Потом с удовлетворением потёр одну о другую большие сильные руки и, солидно откашлявшись, медленно пошёл прочь. Все его движения были неторопливы, солидны — под стать его большому, крепкому телу и спокойному выражению благообразного лица.
Иван Петрович медленно прошёлся по комнатам небольшой, добротно, но без особой нарядности обставленной квартиры. Его взгляд с удовольствием останавливался на деталях обстановки: на мебели, на серебре, украшающем горку»
Когда Иван Петрович вошёл в столовую, то почти с тем же выражением спокойного любования, с каким оглядывал вещи в других комнатах, остановил взгляд и на красивом лице женщины, сидевшей во главе стола. Она была крупна, белотела, но полна не более, чем следует женщине, желающей сохранить фигуру. Пышные светлые волосы были уложены в модную причёску, с большим валиком над высоким крутым лбом.
При виде Паршина ясные голубые глаза Фелицы вспыхнули, и вся она одним движением сильного тела потянулась к нему. С поднятыми руками она ждала его приближения. И как только он подошёл и спокойно нагнулся, чтобы поцеловать её, полные белые руки крепко обвились вокруг его могучей шеи.
Но он отстранил руки Фелицы и спокойно-ласково, немного покровительственно похлопал её по спине.
— Садись же, — сказала она Паршину, — все стынет.
— Есть не стану, и кататься нам нынче тоже не придётся, — ответил он, закуривая. — У меня деловое свидание.
— Значит, до ночи?
— Может статься.
— Пить станете?
— Ты меня знаешь.
В этом замечании было столько уверенности в себе, что она засмеялась. Она действительно хорошо знала, что нет силы, которая вывела бы его из равновесия. На людях он был тот же, что дома: всегда ровный, немногословный, владеющий собою.
При помощи Фелицы Паршин не спеша тщательно оделся. Она сама завязала на нём галстук острым большим треугольником, как учили в дорогом магазине, где всегда покупала ему бельё.
Паршин хотел было надеть демисезонное пальто, но передумал. Не потому, что боялся холода, — он и в мороз мог бы пройтись в рубашке, — но нынче нужны были бобры.
Подъезд маленького особняка, в котором жил Паршин, выходил на просторный двор, занятый лесной биржей. Была в доме и другая маленькая дверь — в переулок. Но она стояла заколоченной. Никто, кроме Паршина и Фелицы, не знал, что закрывающие вход доски приколочены только к полотну самой двери, а над косяками оставались одни шляпки ложных гвоздей в досках. Это был выход «на всякий случай».
Выйдя во двор, Паршин обошёл штабеля жёлто-розовых досок, остро пахнущих подогретой солнцем смолой, остановился у одного из них и, прищурившись, словно оценивая, пригляделся. В глазах его было то же выражение любования, что и давеча в гостиной у горки и в столовой над красавицей Фелицей.
Заметив хозяина, из бревенчатой сторожки вышел приказчик и приблизился, сняв шапку.
— Ну как? — спросил Паршин.
— Тихо-с, — ответил приказчик таким тоном, будто был виноват в отсутствии покупателей.
— Ничего, — спокойно сказал Паршин, — сезон идёт, покупатель будет.
Он и сам знал, что дела биржи идут неважно, и не слишком надеялся на их улучшение, так как местоположение его двора было неудачно. Но это его не беспокоило. Держал он биржу исключительно для маскировки своей основной профессии — взломщика-кассиста. Вот придёт время — наворует он миллион, и лучшие московские места, самые солидные биржи и дворы украсятся вывеской Паршина. Вот тогда он станет настоящим лесопромышленником. Сколько народу будет толочься вокруг него: техники и архитекторы, разорившиеся помещики и ловкие перекупщики и само именитое московское купечество. И все будут глядеть ему в руки, а он будет решать. Одно движение его пальца будет значить больше, чем весь их гомон и суета. А из-под каждого топора лесоруба, из-под брызжущих опилками визгливых циркулярок в его карман, как щепки, будут лететь рубли. Эх, кабы не Фелицына жадность! Все отговаривает она его начинать. Берет после каждого удачного дела деньги и прячет куда-то. И ему не говорит куда. Кое-что на жизнь истратит либо на наряд — только это и утекает, — а все остальное в кубышку. Сколько у неё там уже собрано? Должно быть, много. Пустить бы все в оборот, можно бы и успокоиться. «Эх, Фелица, Фелица, ненасытный твой рот! В миллионщицы смотришь!»
Он усмехнулся и вышел за ворота. На углу Пушкарева кликнул извозчика и весело бросил:
— На Никольскую… «Славянский базар», двугривенный.
Это прозвучало так уверенно, что извозчик даже не пробовал торговаться: барин цену знал.
«Славянский базар»
В полутёмном «кабинетском» коридоре «Славянского базара» царила тишина. Толстая плюшевая дорожка окончательно скрадывала и без того неслышные шаги половых, ходивших в штиблетах на мягких подошвах без каблуков. Да к тому же и время завтраков — наиболее оживлённое в «Славянском базаре» — прошло. Зал почти опустел, кабинеты освобождались один за другим. И лишь в одном из больших кабинетов, обставленном алой атласной мебелью с золотом и обильно увешанном зеркалами, лакеи только ещё заканчивали сервировку. Их движения были ловки и точны. О скатерть, до того белую и до того наутюженную, что в неё можно было глядеться, как в зеркало, ломался свет люстры. Лучи его ударяли в хрусталь и дробились на тысячу тонких стрел, словно отбрасываемых девственным снегом.
В стороне, подрагивая коленками и глядя на лаковые носки своих щегольских ботинок на пуговках, расхаживал Грабовский. В его обязанность, как младшего, входило являться первым и заказывать кабинет для встречи шайки. Вершинин и Горин пришли следом, почти одновременно. Не было только Паршина.
— Пожалуй, можно и заказывать, — сказал Грабовский, но Горин сердито махнул на него:
— Ну, ну, знаем мы тебя! Без порток уйдём. Пускай уж Федор Иванович, у него это дешевле выходит.
Действительно, Вершинин умел с блеском заказать обед, не вгоняя его в несусветную сумму. Он поудобней уселся в кресле, движением пальца подозвал старого полового и сложил руки на животе, предвкушая обильную и вкусную еду. Он не любил тратить деньги, но поесть любил.
— Хвастайся, господин министр, — приказал он.
Половой — старик с подусниками, делавшими его похожим на Горемыкина, — принялся не спеша докладывать.
Вершинин слушал, переспрашивал и вдумчиво составлял меню.
Пальцы Горина, по мере того как он слушал, все крепче сжимались, и наконец, не выдержав, он недовольно прогнусавил:
— Может, хватит? И так в трубу пустите.
Вершинин не успел ответить. Дверь кабинета отворилась, и на пороге показался Паршин. Он окинул всех внимательным взглядом.
— Честной компании!
Грабовский громко щёлкнул каблуками и пробурчал:
— Здравия желаю!
Вершинин сделал ручкой. Горин же, глядя исподлобья, молча и отрывисто кивнул головой.
Заказы были закончены, блюда появились на столе. Сообщники уселись.
Разговор вёлся с виду самый незначительный. Только изредка, когда заговаривал Паршин, все становились внимательны. Но и слова Паршина не содержали ничего такого, за что сыскная полиция сказала бы «спасибо» прислушивающимся половым.
Секрет конспирации был прост: единственное, что между другими разговорами узнал у каждого из сообщников Паршин, — готовы ли они принять участие в крупной сделке с Шуйской мануфактурой. Речь шла о «поставке» на несколько десятков, а может быть, и на всю сотню тысяч. Подробности дела, общий план и распределение обязанностей каждого участника должны были быть обсуждены Паршиным с каждым в отдельности на обычном месте свиданий — в сквере у храма Христа-Спасителя.
Члены шайки любили это место. Оно было достаточно уединённым в ранние часы дня. Благодаря высокому расположению из сквера были видны все подходы к храму. Эта исключало возможность слежки. Хотя все были уверены в чистоте своего кильватера, но… осторожность не мешает. Вместе все четверо сходились чрезвычайно редко и не иначе как в дорогих ресторанах, вроде «Славянского базара», трактира Тестова или даже в ресторане гостиницы «Метрополь». И никогда не собирались в ресторанах или трактирах средней руки, где любило бывать купечество. Мозолить глаза тем, кто в большинстве случаев становился их жертвами, было опасно.
В этот день у двух членов шайки — у Грабовского и Вершинина — имелись причины для хорошего настроения. Может быть, в силу этого нынешний обед, против обыкновения, несколько и затянулся. Наконец Паршин поднялся. Друзья разошлись поодиночке. Грабовский поехал в Петровский парк, к цыганам, Вершинин — к сестре, за спрятанной пачкой кредиток. Горин поскорее шмыгнул прочь от подъезда, чтобы швейцар не видел, что он пошёл пешком. Паршин поехал домой. Он вообще не любил ни театров, ни женщин лёгкого поведения и свободные вечера просиживал дома. Сегодня же его тем более никуда не тянуло: ведь до утра нужно было обдумать детали сложного «дела» и распределить обязанности между участниками. Это было первое «дело» такого масштаба. Предстояло взять кассу правления одной из крупнейших мануфактур в Ветошном ряду. Паршин решил взять её без подвода, то есть без участия кого-либо из служащих правления. Обычно их привлекали для осведомления о царящих в конторе порядках, времени прихода и ухода служащих, артельщиков, о способе хранения денег, системе охраны, системе несгораемых шкафов и т. д. Подвод значительно ускорял и упрощал дело, но стоил дорого. Однако в решении Паршина обойтись без подводчиков играло роль не желание сэкономить десять процентов добычи. Паршин никогда не экономил на организационных расходах. Но на этот раз он считал, что «дело» слишком крупное, мануфактура большая, со связями, поднимется шум, будет поставлена на ноги вся сыскная полиция. Начнут трясти всех и вся. Подводчик может не выдержать и выдаст. А если и не завалит сразу, то может попасться позже, когда пустит в ход полученные от грабителей деньги. В таком деле лучше было обойтись без риска, своими силами, хотя бы это и потребовало большего времени для подготовки.
Начать дело нужно было с очень тщательной разведки в недрах правления. Вершинину следовало выяснить платёжные планы правления: какие предстоят получения, платежи, когда можно ждать наличия больших денег? Вершинину, с его обходительностью и способностью пускать пыль в глаза воображаемыми делами, это легче всех.
Грабовский пойдёт по своей линии: займётся молодым поколением правленцев и сынками тузов. Эти день и ночь таскаются по Ярам и Стрельнам. «Корнет» начнёт знакомство бегами, кончит цыганами и выведает у купчиков всё, что требуется, о распорядках правления…
Горин будет обрабатывать артельщиков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20