Я надеюсь, что он не последний.
– Салон Анны Павловны Шерер, – пробурчал Савва, когда они вышли на улицу.
– Нет, гораздо более изысканный салон. Анна Павловна была насквозь фальшивой, а Калерия Матвеевна ведет себя абсолютно искренне.
– Ты еще скажи, что и этот твой психолог вел себя искренне, – возмутился Савва. – Сам все знал, а нас отправил за пять верст киселя хлебать!
– Уверена, что он сделал это преднамеренно. И если мы узнаем, почему он так поступил, мы узнаем многое, – задумчиво сказала Лизавета. Чуть позже она добавила: – А ведь очень характерный жест. – Она повторила движение, каким, по словам Калерии Матвеевны, «лицо с тяжелым подбородком» поглаживало лысину. – А ведь очень немногие в наши дни маскируют плешь столь откровенно…
– Теперь будем заниматься лысинами, – заявил Савва, знавший, какой скрупулезной умеет быть Лизавета, если ее что-либо зацепит.
– Лысина – как ключ к шифру. – Она почти не обратила внимания на его замечание. Потом они ехали в трамвае, затем шли к метро. Лизавета перебирала в памяти детали, рассказанные старой дамой. «Лысина, военные, Калерия Матвеевна их не знает, а Кокошкин узнал. Если людей можно опознать по устному портрету, значит, персоны известные, но не и.о. президента и не первый вице-премьер, их, наверное, и старомодная преподавательница знает в лицо. Какие-нибудь депутаты? Которых знает политический имиджмейкер, но не знает престарелая петербурженка… Но зачем готовить двойника-депутата? Проще и дешевле убрать и поставить своего или купить… Леночку убрали, возможно, потому, что кого-то из них она узнала… А Кокошкина избили… Знал ли Целуев, что его приятель с помощью Калерии Матвеевны выяснил, чем именно он занимается? И почему Кокошкин умолчал о главном? Он с ними играет… Надо было спросить Калерию, рассказывала ли она своему нанимателю о том, что его бывший приятель узнал некоторых персонажей?..»
В метро Савва вдруг начал прощаться.
– Ты разве не на службу? – спросила удивленная Лизавета, которая уже приготовила вопрос насчет не заданного Калерии вопроса.
– Нет, поеду, но позже. Есть кое-какие другие делишки…
– А у меня Рейтер, – уныло протянула Лизавета.
– Тогда захвати вот это. Если появлюсь вечерком, заберу. – Савва вручил ей две бетакамовские кассеты.
– Ну, конечно, я за тебя еще тяжести таскать буду! – начала было сопротивляться Лизавета, но коллега чуть ли не силой запихнул ей в сумочку серые пластиковые коробки.
– Не велика тяжесть, это же не аккумуляторы! – резонно заметил репортер. И был прав – аккумуляторы, которыми некоторые операторы норовят нагрузить своего корреспондента, весят гораздо больше.
А кассеты? Что кассеты! Каждый порядочный тележурналист таскает с собой сумку или носит на себе куртку, в которых, помимо прочих необходимых вещей, свободно помещаются три-четыре кассеты. Лизавета махнула рукой.
– Ладно, пей мою кровь, потом отбатрачишь! Что там хоть записано?
– Моя школа. Точнее, наша. Школа телохранителей. То, что не влезло в выпуск вчера.
– А зачем ты их таскаешь с собой? – недоуменно вздернула брови Лизавета. Савва промолчал. На том и разошлись.
Вечером Савва так и не появился, хотя Лизавета задержалась на работе дольше, чем предполагала. Хорошо, позвонил Байков, предложил проводить, ходить одной по пустым улицам Петербурга довольно страшно. Хоть по статистике уличная преступность последние годы уменьшается. С Сашей они простились у подъезда.
– Пока. – Лизавета чмокнула его в щеку и побежала наверх, весело постукивая каблучками. Она была очень довольна собой. И немного стыдилась своего легкомыслия – ведь радовалась она тому, что вот уже не одну неделю успешно водит за нос любимого человека, запретившего ей вмешиваться в политические скандалы и вести какие бы то ни было расследования. А она только этим и занимается.
Лизавета остановилась возле своей двери и принялась искать ключи. Первое, что она нашла, были Саввины кассеты. Она про них забыла и обнаружила только сейчас, когда стала рыться в сумочке в поисках ключей. Вот они, две серые голубушки. С Саввиной наклейкой. Мрачный Савва сделал своим символом вариацию на тему Веселого Роджера – черный флажок со скрещенными костями и улыбающимся черепом. Очень веселая эмблемка!
Девушка извлекла связку ключей, протянула руку к замочной скважине и вздрогнула. Замок висел на двух шурупах и честном слове. Дверь – приоткрыта.
Она постояла секунду и бросилась к лестничному окну. Распахнула форточку. Во дворе, типичном петербургском колодце, ни души.
– Саша! Саша! Ты где?
Хорошо, что Байков не успел уйти далеко. Или это она так громко крикнула?
– Что стряслось? – Саша не сразу нашел глазами Лизавету, замершую у окошка второго этажа.
Она молчала.
– Погоди, я сейчас… – Он за десять секунд взбежал по лестнице. Лизавета по-прежнему стояла, припав к подоконнику. – Ты можешь объяснить, что в конце концов стряслось? А?
Только тут он заметил аккуратно отковырнутый замок и зловещую щель.
– Ты не заходила? Молодец! Может, они еще там… Надо позвонить в милицию… Стой здесь.
Саша осторожно дотронулся до ручки двери. Потянул на себя. Дверь тихонько скрипнула. Лизавета судорожно схватила его за руку.
– Постой! Мне страшно! Ты говоришь, они еще там?
– Вообще вряд ли, это я так, предположил. Но если они там, то уже в обмороке – ты так закричала, что динозавр оглох бы. Стой здесь! – Он шагнул вперед.
– Нет, я боюсь. – Лизавета вцепилась в Cашину руку.
Страхи оказались напрасными. В квартире никого не было. Воры успели уйти до их появления. Зато следы пребывания визитеров испугали бы и закаленных невзгодами героев Ладлэма. Что уж говорить о Лизавете! Она со стоном опустилась на пол.
Сильный смерч, срывающий крыши с домов и уносящий автомобили и трактора, называется торнадо. Мощный смерч, сильный. Кто-то с энергией торнадо похозяйничал в квартире, где мирно жили Лизавета с бабушкой. Нетронутой оказалась только тяжелая мебель – шкафы и серванты. Все остальное – книги, бумаги, одежда, белье – валялось на полу. В полном беспорядке. Не осталось ни одного квадратного сантиметра голого пола – трудно представить, что все эти вещи помещались в небольших в общем-то шкафах и стояли на немногочисленных полках. В фильмах последствия таких погромов смотрятся даже живописно – видна работа художников и декораторов. Здесь же о внешней стороне дела никто не заботился. Люди явно что-то искали, а для быстроты швыряли ненужное на пол.
– Дела… – легонько свистнул Саша Байков. – Никогда ничего подобного не видел. Надо позвонить в милицию.
Он пошел к телефону и набрал заветные «02».
– Здравствуйте, я хочу сделать заявление насчет квартирной кражи. Моя фамилия? Или хозяйки? Елизавета Зорина… Да… Да, вы правильно догадались, журналист… – Он продиктовал адрес, повесил трубку и подошел к Лизавете. – Они передают звонок в отделение. Сейчас кто-нибудь приедет. Посмотри, что пропало.
Лизавета вскочила, будто ошпаренная.
– Масон! Где Масон?
Масоном или Масонкой – в честь декабристов, как любил шутить Саша, – звали Лизаветиного с бабушкой любимца – сибирского кота неописуемой красоты. По крайней мере, Лизавета сумела убедить всех, кто бывал у них в доме, что Масон – существо невероятно красивое.
Лизавета встала и начала оглядываться:
– Где же он? Масон… Масси…
Саша с тревогой вглядывался в закаменевшее лицо девушки. Он помнил, какой она была, когда бойцы таинственной «Белой стрелы» вызволили ее из лап банды «искровцев». Даже тогда, с разбитой губой и опухшими глазами, в порванном свитере и чумазая, она не казалась такой несчастной, как сейчас, когда звала этого несчастного кота.
– Масси, Масси…
– Погоди, может, он просто убежал? Дверь-то открыта…
– Он всегда боялся уходить, он же совсем домашний… Они его, они его…
Придумать, что сделали с котом взломщики, Лизавета не успела. Масон – пушистый и пыльный – с тихим «мяу» выполз из-под шкафа в прихожей и подбежал к Лизавете. Она взяла его на руки.
– Испугался, маленький, ну ничего… ничего… Молодец, молодец, всех перехитрил!
– По-моему, он попросту струсил. – Саша Байков, как большинство мужчин, был склонен недооценивать котов вообще и их умственные способности, в частности.
– Ну, конечно! – возмутилась Лизавета. – Малыш, котенок, в двадцать раз меньше тебя, струсил. А ты на его месте явил бы миру чудеса героизма? Тогда он умный, а ты не очень.
Спорить, кто умнее – он или Масонка, – Саша не стал, чем доказал собственную мудрость.
Кот немедленно и очень громко замурлыкал. Так громко, что чуть не заглушил сразу два звонка – звонили в дверь, и верещал телефон. Лизавета, не выпуская из рук Масона, потянулась к валяющемуся на куче книг аппарату.
– Алло… Что? – Она бессильно опустила трубку. – Это Саша Маневич. Савва попал в больницу…
– А что такое?
– Его отравили!
– Кого отравили? – В дверях комнаты стоял долговязый парень в черных джинсах и черной кожаной куртке с меховыми отворотами. Лизавета и Саша Байков синхронно повернулись к нежданному гостю.
– Не бойтесь, я из милиции… Милицию вызывали?
– Да, конечно, – пришла в себя Лизавета и опустила Масона на пол. Вернее, на книги – свободного места на полу, по сути, не было. От удара кошачьих лап со зловещим стуком рассыпалась черно-клетчатая книжная стопка – четырехтомники Гессе и Кортасара, они и на стеллаже стояли рядом. Масон еще раз жалобно мяукнул и стал с опаской обнюхивать раскиданные повсюду вещи. Он, естественно, не знал, что такое кража со взломом, но чувствовал, что в доме, его доме, не все ладно.
ВТОРОЙ УРОК
Телефон звонил долго и упорно. Лизавета с трудом разлепила глаза, посмотрела на часы и застонала от отсутствия мировой гармонии. Восемь утра. Кто-то настырный ждет, когда ему ответят, а она легла спать только в половине пятого.
До двух по квартире шатались милиционеры. Ее и Сашу Байкова допрашивали сначала оперуполномоченный, а потом, вероятно, старший оперуполномоченный. Затем Лизавета позвонила Саше Маневичу, и они договорились на следующий день навестить Савву, внезапно оказавшегося в больнице. Когда милиционеры ушли и Лизавета с Байковым остались вдвоем, они пытались навести хотя бы приблизительный порядок, пока не свалились с ног от усталости. Лизавета намеревалась поспать хотя бы часов пять, и вот пожалуйста – телефонный звонок в восемь утра.
– Судя по всему, не отстанут, – прошептал проснувшийся Саша.
Лизавета сняла трубку.
– Алло, да, это я. – Она, еще не вполне проснувшаяся, села на постели, лицо ее сразу стало серьезным и озабоченным. – Привет, Ярослав…
– Эфирный, – шепотом ответила Лизавета на молчаливый вопрос Саши Байкова. «Эфирным» на студии называли Ярослава Крапивина, заместителя председателя телекомпании, ответственного за эфир, того самого, которого они уломали на Сашин разоблачительный сюжет.
Услышав Ярослава, Лизавета удивилась. Звонки домой, да еще утренние, – такого у них в заводе не было. Лизавета могла на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз шеф-редактор звонил ей в столь ранние часы, и каждый такой случай был связан с экстраординарным происшествием – к примеру, он позвонил тогда, когда стало известно об убийстве прокурора Петербурга. Так что в этот раз Лизавета сразу напряглась.
Ярослав не сразу перешел к делу. Он откашлялся, будто проверял свой бархатистый басок, и произнес:
– Тут вот какой вопрос, у меня сидит Борис Петрович, ваш главный редактор… – Он опять закашлялся.
Наверное, ему кто-то «вставил» за репортаж Маневича и они с Борюсиком теперь раздумывают, как ловчее разобраться с пропихнувшими этот сюжет журналистами. Но почему Ярослав мнется? Обычно он не теряется, когда надо сделать выговор, и за словом в карман не лезет, если необходимо отклонить чье-то предложение или отыскать виновника ЧП.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55