– Он покачал головой. – Но теперь не стало мачт, и карабкаться некуда, а всю тяжелую работу делают лебедки. – Лебедки стояли у каждого люка, и в сумраке смахивали на виселицы. – Моряки теперь – такие же рабочие, как все. Служат свой срок и ждут пенсии. Большинство моих товарищей ждут не дождутся отставки. Они море ненавидят.
Как странно, подумал я.
– Почему они ненавидят море?
– Ну, знаешь, – сказал Гарри, – я думаю, это потому, что каждый порт, куда бы мы ни зашли, напоминает им о днях юности. О тех временах, когда они проделывали все те глупости, какие обычно творят моряки. А теперь их тела на это уже неспособны. – Он снова рассмеялся. – Конечно, кое-кто из них так и родился стариком, а теперь и тело их догнало.
Он говорил так, словно презирал таких людей. Я молчал, опасаясь, как бы и меня Гарри не причислил к преждевременным старикам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Амнок» плыл все дальше и дальше на юг. не беса все еще скрывались за тучами, но воздух стал неприятно жарким и влажным, что для меня было в новинку. Однажды – мы плыли в двухстах милях от побережья Африки – ветер занес на корабль сладковатый запах гниения. «Джунгли», – сказал кто-то из экипажа. Утром появилась стайка дельфинов и примерно час плыла рядом с нами.
Запах берега выманил на палубу второго пассажира, старуху. Вечером, перед наступлением темноты, пока я стоял у лееров, дожидаясь Гарри, она вышла наверх и остановилась всего в ярде от меня, глядя в сторону далеких джунглей. После первого вечера на борту я ни разу не видел эту женщину – все блюда относили ей в каюту.
На этот раз она оделась не в длинное платье, а в синий мужской костюм в полоску, с застарелыми пятнами от пота под мышками, и водрузила на голову серую фетровую шляпу. Какая же она худая, подумал я: вытянутая шея, темная и морщинистая, нос крючком… Старуха молча простояла у лееров минут пять. Сам не зная почему, я слегка подвинул локоть поближе к ней. Наверное, мне было одиноко.
Старуха смотрела прямо перед собой, но когда мой локоть чересчур к ней приблизился, она тихо и глухо зарычала.
Я поспешно убрал руку, и угрожающий звук затих. Женщина еще немного постояла и, не оглянувшись на меня, ушла к себе в каюту.
Когда Гарри вынырнул из камбуза, чтобы вытряхнуть в море объедки, я спросил его, кто эта женщина.
– Наверное, очень старая, – предположил я. – Вся в морщинах.
– Верно, – согласился он. – Ее история написана у нее на лице.
Его лицо тоже было покрыто морщинами, особенно около глаз. Я часто пытался проследить эти линии, но лабиринт их оказался чересчур сложен, а нижнюю часть лица скрывала борода.
Гарри перехватил мой взгляд.
– Даже лик океана прочесть нелегко, – предупредил он. – Опытный моряк часто способен угадать, что предвещает этот лик, но порою здорово ошибается.
Гарри вытряхнул помойное ведро за борт, и акулы прожорливо набросились на еду. Даже в полумраке мы видели, как расползается розовое пятно – акулы жрали не только угощение, но и друг друга.
– Весла господни! – пробормотал Гарри. – Только глянь. Не хотелось бы мне свалиться за борт в эту пору ночи.
Он поставил ведро и пустился толковать про старуху.
– По-английски она почти не говорит, но я никуда не тороплюсь и кое-что успеваю выяснить, когда ношу ей еду. Она вдова, возвращается домой на остров Сан-Марко. Они с мужем покинули родину лет сорок тому назад, отправились жить в Америку. Остров был тогда райским уголком, отрезанным от всего мира. В бухтах водилось множество рыбы, а таких приветливых людей больше нигде не встретишь. – Гарри печально покачал головой. – Сорок лет! Она понятия не имеет, во что превратился с тех пор остров. Во время Войны там размещалась воздушная база, и еще до недавних пор оставались военные. Море отравлено бензином, с рыбалкой покончено. Городок – поганые трущобы, как везде, повсюду наркотики и насилие. Когда мы заходим в этот порт, ребята опасаются сходить на берег. Жаль, очень жаль…
Акулы все еще плыли вслед за «Камноком», высунув тупые рыла и дожидаясь нового угощения.
– Наверное, когда вдова была молоденькой девушкой, она не ценила остров Святого Марка, – продолжал Гарри Грин. – Думаю, если вырос в раю, этот рай кажется тебе скучноватым. А, Энди? Рай – всегда не здесь, а в другом месте. Она думала – в Америке.
Силуэты акул растворились в потемневших волнах.
– Все эти годы, что она жила вдали от дома, – говорил Гарри, – она думала, что ее остров остается таким, каким она его запомнила. Она не видела, как он погибал.
– Почему она решила вернуться?
– Что ж тут поделаешь? Муж ее умер. Оба сына женились и не приглашают мать даже в гости. Теперь она состарилась и научилась ценить то, чего не ценила в молодости – то, чего уже нет.
– А почему она так странно одета?
– Это одежда ее мужа, – пояснил Гарри. – На острове Сан-Марко был прежде такой обычай: когда муж умирал, вдова какое-то время носила его одежду. Островитяне давно об этом позабыли.
Закончив свою повесть, Гарри положил руку мне на плечо и насупил брови – как всегда, когда бывал крайне серьезен:
– Знаешь что, Энди? Я даю тебе слово – здесь и сейчас. Если где-то на Земле есть рай и мне удастся его отыскать, я тебе сообщу. Мне уже поздновато, но ты, может, доберешься и будешь жить счастливо до конца своих дней. Договорились?
На следующий вечер произошло нечто странное. Мы с Гарри прогуливались по палубе. Снова сгущались сумерки. Мы остановились у лееров в районе миделя, чтобы поговорить. Это место вдали от кают экипажа нравилось Гарри – мы словно оказывались на собственном островке посреди океана.
В тот вечер что-то забурлило в море примерно в полумиле по левому борту. Загадочное явление приближалось к нам – ясно различимое в темной воде, желтое, огромное, непонятных очертаний. Неслось, не снижая скорости, прямо к левому борту «Камнока». Мы понадеялись, что оно свернет в сторону, когда нас заметит, но желтое существо, размерами не уступавшее кораблю и столь же, наверное, тяжелое, неуклонно приближалось. Мы с Гарри ухватились за леера, ожидая столкновения. Однако в тот миг, когда желтое пятно должно было ударить в наше судно, оно разделилось на две столь же отчетливые фигуры, оранжевую и зеленую, и обошло судно спереди и сзади. «Камнок» слегка содрогнулся от носа до кормы – словно кошка, если ее приласкать.
– Давай! – позвал Гарри.
Мы кинулись к другому борту и увидели, как зеленая и оранжевая фигуры соединились в прежнее огромное желтое пятно и продолжили свой путь на запад, к горизонту и кровавому солнечному диску.
– Снасти господни! – пробормотал Гарри. – Я уж думал, оно потопит нас – что же это такое? Странное дело, а? Какая-нибудь тварь выглядит жутко, а на самом деле вполне безобидна. – И он сурово посмотрел на меня. – Запомни, Энди! Невинные с виду существа, как правило, и бывают настоящими чудовищами.
Когда мы вернулись на корму, матросы, вышедшие на палубу посмотреть, что тряхнуло корабль, все еще стояли и глядели вслед исчезнувшему пятну. Они были напуганы и радовались, что опасность миновала.
В другой из этих неразличимых дней мы сидели в каюте Гарри Грина. Погода разгулялась, книги ездили по полу. Стул Гарри казался рифом посреди океана книг. Я пристроился на его шконке. Мы толковали о том о сем, и вдруг кустистые брови Гарри сдвинулись.
– А теперь – к делу, мистер Эндрю Полмрак! Кто ты такой? Откуда родом? Как очутился на этом судне?
Впервые он задавал мне такие вопросы. Гарри – из тех, кто предпочитает говорить о себе и о том, что их интересует. Поскольку я давно понял и принял это, мне польстил интерес к моей особе, и я, как мог, постарался удовлетворить его. Я рассказал о себе почти все.
Впервые я облек свою историю в слова. Тогда-то я и понял, как это странно и насколько слова отличаются от реальных событий. Бывает так, что сами события неприятны, а повествование – отрадно.
Когда я закончил, Гарри лишь головой покачал.
– Весла господни! – сказал он. – Так ты из Стровена. Вот так совпадение. – И еще он сказал: – Я знал моряков родом из Стровена. Из Мюиртона, из Каррика, из других горных поселков. Все они – добрые товарищи.
А потом он понизил голос, будто доверяя мне великую тайну:
– И знаешь, что я тебе скажу? Я сам бывал в Стровене.
Не дав мне возможности спросить, зачем он там бывал и когда, Гарри заговорил очень торжественно, ощетинив брови:
– Эндрю Полмрак, – произнес он. – Ты – славный мальчик. Спасибо, что рассказал мне свою жизнь.
И, словно мы вместе совершили некий ритуал, протянул руку над зыбью книг и крепко сжал мои пальцы:
– Пусть жизнь будет добра к тебе.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дни сливаются, и посреди океана не ставят вехи. Я в точности не помню порядок событий, приключившихся в пути, но сами события запомнил хорошо. В один из таких неразличимых вечеров Гарри Грин в своей каюте стал расспрашивать меня о том, как я жил в Глазго перед отплытием.
– Ты сказал, что несколько дней провел в отеле «Блуд», – напомнил он. – Почему именно там?
– Все устроил доктор Гиффен, – ответил я. – А портье поселил меня в тот самый номер, который занимает доктор, приезжая в город.
Гарри попросил описать доктора Гиффена, и я выполнил его просьбу.
– Ясно, я его знаю, – сказал он. – Маленький, аккуратный, вылитая белка.
Я улыбнулся такому портрету.
– Я и сам немало ночей провел в «Блуде», когда мы заходили в порт. У меня там… друзья. – Гарри покосился на меня, и я заподозрил, что он имеет в виду тех женщин из бара. – Капитан Стиллар тоже туда регулярно наведывается, – добавил он. – Наверное, тебе это известно.
Я ничего не ответил – и уж, конечно, не стал упоминать, как видел капитана сквозь щель в двери.
– Да, – продолжал Гарри, – все его художества. Ты не знал, что капитан у нас – художник? Пойдем, я тебе покажу.
Мы вышли из каюты, и Гарри повел меня под палубами, по лабиринту узких коридоров и трапов: мы неуклонно продвигались вперед, пока не добрались до склада в самых недрах «Камнока». Гарри Грин распахнул дверь и включил верхний свет, очень яркий.
Отсек оказался довольно большим, но без иллюминаторов. Посередине стоял металлический стол, привинченный к стальной палубе, а на нем – жестяные банки с тюбиками краски и десятками кисточек. Металлическая дверь – и та была испачкана краской. У стола, тоже привинченный к полу, стоял завешенный тряпкой мольберт. Вдоль стен за канатом были сложены десятки больших и маленьких картин – тыльной стороной к нам.
Похоже, Гарри Грину это помещение было хорошо знакомо. Он выдернул один из холстов побольше и перевернул его.
– Вот, смотри, – сказал он.
Передо мной был портрет женщины, однако художник превратил ее в ящерицу.
Гарри вытаскивал картину за картиной и предъявлял их мне.
– Смотри, – повторял он. – Один и тот же сюжет.
Действительно: на всех телах разных форм и размеров капитан рисовал, словно прозрачное платье, ящерицу.
Пока я смотрел картины, Гарри Грин не умолкал. Должен признать, я не удержался и попытался разглядеть под слоями краски обнаженные тела.
– Это все из-за его жены, – говорил Гарри. – Она родом с Арувулы. Такой остров в Тихом океане возле архипелага Олубан. Капитан заходил туда за грузом копры, и там с нею познакомился. А уже через несколько недель женился и привез ее домой.
Под монолог Гарри я пытался понять художественный метод капитана. Сначала он весьма точно воспроизводил на холсте обнаженное женское тело, а затем поверх него рисовал ящерицу, точно так же, как рисовал ящерицу на живой модели в гостинице.
– Его жену я видел только однажды, – рассказывал Гарри. – Она была в платье до полу с длинными рукавами, а ее лицо закрывала вуаль. Татуировка проступала лишь самую малость. Кто не знает, принял бы это за кожную болезнь. Всем женщинам Арувулы делают татуировку ящерицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35