Барли, казалось, не мог решить, приходило ему это в голову или не приходило. Он пожал плечами и привычным жестом провел по губам тыльной стороной ладони. Типичнейший неискренний свидетель.
– Думаю, мне не хотелось обрушивать на них Джумбо. Нас было многовато для неожиданного появления. Собственно говоря, мне это в голову не пришло.
– Понятно, – сказал Ларри.
Три объяснения, заметил я с огорчением. Три, когда вполне хватило бы одного. Я взглянул на Неда и понял, что он думает то же самое. Шеритон старательно не думал ничего. Боб сосредоточился на том, чтобы выглядеть человеком Шеритона. Тодд что-то нашептывал на ухо Куинну.
– Таким образом, идея посетить гробницу Пастернака также исходила от вас, мистер Браун? – осведомился Ларри тоном, показывающим, что такой идеей можно и нужно гордиться.
– Могилу, – сухо поправил его Барли. – Да. По-моему, остальные вообще не знали, где она, пока я им не сказал.
– И, кажется, дачу Пастернака тоже? – Ларри заглянул в свои листки. – Если сукины дети ее не снесли. – «Сукины дети» он произнес как самое грязное ругательство.
– Совершенно верно, и его дачу.
– Но дачу Пастернака вы не посетили, я не ошибаюсь? Вы даже не попытались узнать, существует ли она еще. Дача Пастернака полностью исчезла с повестки дня.
– Шел дождь, – сказал Барли.
– Но у вас же была машина. И шофер, мистер Браун. Пусть не слишком благоуханный.
Ларри снова улыбнулся и приоткрыл рот ровно настолько, чтобы кончиком языка ласково провести по верхней губе. Затем он сомкнул ее с нижней и продлил паузу, чтобы дать больше простора для всяких неприятных мыслей.
– Следовательно, людей для поездки подобрали вы, мистер Браун, и вы же определили ее цели, – наконец заговорил Ларри на этот раз тоном чуть насмешливого сожаления. – Вы указали, куда ехать. Вы провели своих спутников на холм к гробнице… прошу прошения – к могиле. Это с вами, именно с вами одним, заговорил мистер Нежданов, когда вы все начали спускаться с холма. Он спросил, не американцы ли вы. Вы ответили: «Нет, слава богу, англичане».
Смеха не раздалось. Даже сам Ларри не улыбнулся. Куинн словно бы с трудом преодолевал боль от прободения кишок.
– И это вы, мистер Браун, совершенно случайно смогли процитировать Пастернака и от имени всей вашей группы принять участие в обсуждении его заслуг, и почти чудом отделаться от своих спутников, а за обедом сесть рядом с человеком, которого мы называем Гёте. «Познакомьтесь с нашим знаменитым писателем Гёте». Мистер Браун, к нам поступили сведения из Лондона, исходящие от Магды, сотрудницы «Пенгуин букс». Насколько нам известно, получены они были тактично на званом вечере в обстановке, не порождающей подозрений, посторонним лицом, не американцем. У Магды создалось впечатление, что вам хотелось продолжить разговор с Неждановым с глазу на глаз. Как вы это объясните?
Барли вновь исчез. Не из комнаты, а просто я перестал его понимать. Он предоставил подозрения мечтателям и удалился в пределы собственного царства реальности. И не Барли, а Нед не сумел сдержаться при таком откровенном признании махинаций Управления и выдал искомую вспышку.
– Вряд ли она сообщила вашему осведомителю, что ей не терпелось поскорее забраться в постель со своим дружком, верно?
Опять-таки этот ответ, останься он единственным, мог бы оказаться достаточным, если бы Барли не добавил к нему свой.
– Может быть, я и правда отделался от них, – согласился он задумчиво, но все еще дружеским тоном. – После недели книжной ярмарки любой нормальный человек будет сыт издателями по горло.
Улыбка Ларри стала чуть скептичной.
– Ну-ну, – сказал он и покачал хорошенькой головкой, готовясь передать свидетеля Тодду.
Но он поторопился. Потому что заговорил Куинн. Не с Барли, не с Шеритоном, даже не с Клайвом. Просто заговорил, ни к кому не обращаясь, губы маленького рта извивались, как угорь на крючке.
– Его просеяли?
– Сэр, вопрос протокола, – объяснил Ларри, косясь на меня.
Я действительно не понял, и Ларри пришлось пояснить:
– Детектор лжи, как его прежде называли. Полиграф. В просторечии – сито. Если не ошибаюсь, у вас их нет.
– В некоторых случаях мы ими пользуемся, – услужливо сообщил Клайв сбоку от меня, прежде чем я успел открыть рот. – Когда вы настаиваете, мы идем вам навстречу. Возможно, они появятся и у нас.
И только тогда угрюмый, замкнутый Тодд приступил к делу. Тодд не производил впечатления умелого оратора. При первом глотке он не производил никакого впечатления. Но мне уже доводилось встречать юристов вроде него – людей, которые превращают свою несимпатичность в знамя, а неуклюжестью речи пользуются, как дубинкой.
– Опишите свои отношения с Ники Ландау, мистер Браун.
– Их нет, – сказал Барли. – Нас объявили незнакомыми во веки веков, аминь. Я подписал документ, гласивший, что больше я с ним не разговариваю. Вот спросите у Гарри.
– Перед этим, будьте добры.
– Иногда мы вместе закладывали за галстук.
– Простите?
– Пили. Шотландское виски. Он славный парень.
– Но не вашего круга, не так ли? Ни Харроу, ни Кембриджа он не кончал, верно?
– А какое это имеет значение?
– Вы не одобряете структуру английского общества, мистер Браун?
– Мне, старина, эта структура всегда представлялась одной из вопиющих несуразиц современного мира.
– «Славный парень». Это значит, что он вам нравится?
– В больших дозах немножко действует на нервы, но, да, он мне нравился. И нравится.
– У вас с ним не было никаких сделок? Любого характера?
– Он агент нескольких фирм, а я сам себе хозяин. Какие могли быть между нами сделки?
– Когда-нибудь что-нибудь вы у него покупали?
– С какой стати?
– Мне хотелось бы знать, что происходило между вами и Ники Ландау в тех случаях, когда вы бывали с ним вдвоем. И нередко в коммунистических столицах.
– Он хвастал своими победами. Ему нравилась хорошая музыка. Классическая.
– Он когда-нибудь говорил с вами о своей сестре? О своей сестре, проживающей в Польше?
– Нет.
– Он когда-либо выражал вам возмущение по поводу того, как английские власти якобы расправились с его отцом?
– Нет.
– Когда у вас был последний интимный разговор с Ники Ландау?
Наконец-то в ответе Барли проскользнуло раздражение.
– Вы говорите так, словно мы были любовниками, – сказал он с досадой.
Лицо Куинна осталось неподвижным. Возможно, он это для себя уже вычислил.
– Мистер Браун, я спросил вас, когда? – произнес Тодд тоном, показывавшим, что его терпением злоупотребляют.
– Кажется, во Франкфурте. В прошлом году. Выпили в «Хессишер хоф».
– На Франкфуртской книжной ярмарке, имеете вы в виду?
– Развлекаться во Франкфурт никто не ездит, старина.
– И больше никаких диалогов с Ландау после этого?
– Насколько помню, нет.
– И на Лондонской книжной ярмарке этой весной?
Барли, казалось, напряженно рылся в памяти.
– А, черт! Стелла! Вы правы!
– Прошу прощения?
– Ники положил глаз на девушку, которая прежде работала у меня. Решил, что она ему страшно нравится. Ему все нравились. Просто бык. Просил, чтобы я их познакомил.
– И вы познакомили?
– Попытался.
– Вы для него сводничали. Я правильно выразился?
– Вполне, старина.
– Будьте добры, что именно произошло?
– Я пригласил ее выпить вместе в «Косуле» за углом в шесть вечера. Ники пришел, а она нет.
– Так что вы остались наедине с Ландау? Один на один?
– Совершенно верно. Один на один.
– О чем вы разговаривали?
– О Стелле, наверное. О погоде. Бог его знает.
– Мистер Браун, вы близко соприкасаетесь с проживающими в Соединенном Королевстве советскими гражданами, в том числе и с бывшими?
– Иногда с атташе по вопросам культуры – если он соблаговолит ответить, что случается не так уж часто. Ну, и когда совписатель приедет с визитом, а посольство устроит для него прием с выпивкой, я скорее всего там побываю.
– Насколько нам известно, вы любите играть в шахматы в одном кафе в лондонском районе Камден-Таун?
– Ну и?
– А разве это кафе не облюбовано русскими эмигрантами, мистер Браун?
Барли повысил голос, но в остальном продолжал хранить спокойствие:
– Ну, я знаком с Лео. В шахматах Лео любит рискованные комбинации. Я знаком с Джозефом. Джозеф признает только нападение. Я с ними не сплю и не обмениваюсь государственными тайнами.
– Однако память у вас весьма избирательная, мистер Браун, не так ли? Особенно если учитывать чрезвычайно подробные ваши рассказы о других эпизодах и людях?
Но Барли все-таки не сорвался, отчего его ответ приобрел еще большую сокрушительность. На секунду даже создалось впечатление, что он вообще не намерен отвечать; терпимость, которой он проникался все больше, подсказывала ему: пренебреги.
– Я помню то, что важно для меня, старина. А если безнравственностью мыслей мне с вами не тягаться, то это ваша проблема, не моя.
Тодд покраснел. И продолжал краснеть. Улыбка Ларри становилась все шире, пока почти не достигла ушей. Куинн нахмурился, как грозный часовой. Клайв ничего не слышал.
А Нед порозовел от удовольствия, и даже Рассел Шеритон, погруженный в крокодилью дремоту, казалось, среди множества горьких разочарований вдруг припомнил что-то смутно приятное.
Вечером я пошел прогуляться по берегу и там наткнулся на Барли и двух его охранников: укрытые от виллы обрывом, они пускали по воде камешки, соревнуясь, чей пропрыгает дальше.
– Что, взяли? Взяли?! – восклицал Барли, откидываясь и взметывая руки к облакам.
* * *
– Муллы учуяли ересь, – объявил за ужином Шеритон, угощая нас очередным развитием игры. (Барли сослался на головную боль и попросил, чтобы ему принесли омлет в лодочный домик.) – В подавляющем большинстве в конгресс они въехали на платформе коэффициента безопасности. Что означает: повышайте военные расходы и развивайте любую новую, самую идиотскую систему, лишь бы она обеспечила мир и процветание военной промышленности на ближайшие полвека. Если они и не спят с производителями оружия, так уж, конечно, едят с ними. А Дрозд насвистывает им очень скверную историю.
– А что, если это правда? – спросил я.
Шеритон грустно взял себе еще кусок орехового пирога.
– Правда? Советы не способны вести игру? Они срезают расходы, где могут, а шуты в Москве не знают и половины скверных новостей, потому что шуты на местах водят их за нос, чтобы и дальше разживаться золотыми часами и даровой икрой? Вы считаете это правдой? – Он откусил огромный кусок пирога, но абрис его лица нисколько не изменился. – Вы полагаете, что определенные неприятные сравнения не проводятся? – Он налил себе кофе. – Вы знаете, что хуже всего для наших демократически избранных неандертальцев? Абсолютно наихудшее? Последствия для нас. Захирение советской стороны означает захирение нашей. Муллам это очень не по вкусу. Как и военным промышленникам. – Он укоризненно покачал головой. – Узнать, что советское твердое топливо – дерьмо, что их ракеты блюют, а не рвутся? Что ошибки их системы раннего предупреждения еще почище наших? Что их ракеты большой мощности не способны даже выбраться из своей конуры? Что оценки нашей разведки смехотворно завышены? У мулл при одной такой мысли поджилки трясутся. – Он помолчал, размышляя о свойственной муллам непоследовательности. – Как внушать необходимость гонки вооружения, если, кроме собственной задницы, тебе гоняться не за кем? Информация Дрозда жизненно опасна. Многие высокооплачиваемые любимые сыночки оказываются под угрозой лишиться кормушки, и все из-за Дрозда. Вам требуется правда? Вот она.
– Так зачем же высовываться? – возразил я. – Если эта платформа непопулярна, зачем за нее держаться?
И вдруг я почувствовал, что готов провалиться сквозь землю.
Не так уж часто старик Палфри прерывает разговор, и все головы оборачиваются к нему в изумлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63